Хроники новуса II (СИ). Страница 7

Но благородным слова адептуса понравились. Они, поди, тоже целыми днями вспоминают о деяниях предков и былой славе. Даже Фалдос кивнул, видать, по душе ему пришлась мысль, что его культ может стать самым-самым.

— Что же, теперь вы знаете, насколько важен для Revelatio истинный язык, ведь все книги прошлого написаны именно на нем. А значит, пришло время выучить еще несколько слов из данной вам книги, но перед этим вы перескажете все предыдущие страницы. Первым ответит юноша за дальним столом.

Глава 5

Истерзав наши скорбные умы, да-да, он так и сказал: «Скорбные умы», брат адептус отвел нас в обещанную молитвенную комнату. Первым бросилось в глаза изящное мраморное изваяние в форме древа Сфирры, а уж потом я разглядел тряпичные свертки, разложенные по полу.

Мы ввалились внутрь и остановились в растерянности. У нас в деревне никогда как-то особо древу Сфирры не молились, обычно бормотали молитву благодарности перед едой, слушали речи хранителя корней во время похорон, свадеб и разных праздников. Да у кого найдется время, чтоб пойти и прям нарочно молиться? Всегда можно отыскать забаву повеселее.

— Извольте пройти дальше. Подушку настоятельно советую подложить под колени.

Я выждал, пока новусы выберут себе места, а сам опустился возле двери, подальше от статуи. Хвала древу Сфирры, кто-то додумался до этих подушек, на каменном полу мы бы долго не простояли.

— Вы должны почувствовать в себе дух, spiritus. Не путайте с душой, ее может увидеть лишь великое древо. Spiritus течет по вашим жилам, вплетается в мясо и кости, прячется в кишках. Книга, которую вы столь долго и тщетно заучиваете, как раз и повествует о том, как услышать дух. Я не питаю надежд, что кто-то из вас в сей день или хотя бы в ближайшие шесть месяцев сумеет ощутить его, но магистр полагает, что новусам не помешает немного смирения.

Даже мне, привычному к крысам, нечистотам, плетям и навозу, было неловко стоять на коленях вместе со всеми, а каково было благородным? Фалдос никак не мог усесться, он все оглядывался на других новусов, затем его взгляд остановился на мне. Он будто бы просил о помощи, но я прикрыл глаза и притворился, что молюсь, зашептал первую вспомнившуюся молитву. А в голове моей ходили мысли совсем не о spiritus.

Что это за урок такой? Как почувствовать то, что внутри? Я знал, что внутри моего тела бежит кровь, но как ощутить ее течение? Сердце тоже стучит без умолку, но если не касаться груди, то его не замечаешь до той поры, пока не перетрудишься или не перепугаешься до смерти. Или вот кишки! Я сам их не видел, зато не раз потрошил курей и помогал потрошить свиней. Кишок там полон живот! Но я чувствую, что они есть, лишь когда живот сильно прихватит, и то не столько кишки, сколько боль и резь.

Дух… Может, брат адептус говорил о той силе, которую мы забираем из ядра? Она тоже течет, вплетается и прячется.

Немного успокоившись, я попытался вспомнить, что было написано в книжке. Нам ведь сразу сказали, что без истинного языка и этих письмен мы ни за что не сумеем стать адептусами.

«Vis es, quae per omnia fluit — non in gladio, non in brachio, sed in ipsa natura rerum latet. Stultus eam in sanguine quaerit; sapiens in silentio animae invenit. Haec non capitur, sed cognoscitur; non possidetur, sed participatur — sicut lumen solis, quod licet omnibus, sed nullius est. Illa, quae dat potentiam, eadem servitutem parit: nam qui se fortem credunt, saepe ipsius virium mancipia fiunt. Verum robur non in movendo mundum, sed in se ipso regendo consistit.»

«Сила есть то, что течёт через всё — не в мече, не в мышце, но в самой природе вещей сокрыта. Глупец ищет её в крови, мудрец обретает в безмолвии души. Её не берут, но познают; не владеют, но разделяют — как свет солнца, что всем доступен, но никому не принадлежит. Она даёт могущество, но так же порождает и рабство: ибо считающие себя сильными часто становятся рабами самой силы. Истинная мощь — не в том, чтобы двигать миры, а в том, чтобы владеть собою.»

Когда мы только начинали грызть эту книжицу, ее слова звучали для меня одинаково непонятно что на истинном языке, что на нашем, фалдорийском. Многих слов я попросту не понимал, сейчас я пообвык и уже не пугался вычурной и запутанной речи. Жаль, только это не помогало мне понять, как и что я должен почувствовать.

От непривычной позы начали затекать ноги. Я приоткрыл глаз и увидел, что братья-новусы елозят на тонких подушках, пытаются сесть поудобнее. Мда, вряд ли кто-то из нас сумеет нащупать этот долгоров спиритус. Под конец я догадался, почему мы ищем дух именно на коленях: иначе бы все новусы заснули, даже занемевшие ноги не помешали мне задремать.

— Новусы! Урок закончен.

Я аж вздрогнул от неожиданности, попытался встать, но едва не упал — ноги одеревенели после долгого сидения. Пришлось помедлить, чтобы переждать покалывания. Остальные тоже не с первого раза смогли подняться. Стоило выйти из молитвенной комнаты, как меня кто-то схватил за шиворот и затащил за угол.Новусы же поспешили в трапезную, совсем в иную сторону.

— На сей раз не улизнешь, — сказал Фалдос. — Погодь, не бузи, бить не буду.

Я медленно разжал кулаки. Веры ему, конечно, не было, но один на один без оружия мне Фалдос не страшен.

— Чего?

— Я тут поразмыслил… Это магистр подстроил. Или им в кубок что-то подлили. Или, может,к ним в темницу приходили и чем-то отравили. Но тебя не тронули. Почему? Потому что ты из черни? Но я-то нет! Мой отец — барон Грейхарт, да, он не королевской крови и даже не граф, но нашему роду уже двести лет.

Слова Фалдоса меня запутали. Чего же он хочет? Чтобы другие новусы опомнились? Или злится, что его обошли стороной?

— Страшно тебе было в темнице? — спросил я.

Фалдос сперва опешил от вопроса, потом сдвинул брови и прорычал:

— Я же не девка, чтоб испугаться такой малости. И какого долгора…

— Видал, как другие тряслись?

Он кивнул и призадумался:

— Меня-то отец не раз в подземелье сажал.На неделю, на две. Привык и к темноте, и к сырости, и на одной воде сидеть… Думаю, и тебе не впервой.А вот остальные, — он презрительно фыркнул, –фарфоровые дворянчики! Разве что Ренар чего-то стоит.

Мне чуток стало не по себе от подобных откровений Фалдоса.

— А шепот слышал там?

— Слышал. Нес ту же чушь про воздаяние, как и наш хранитель корней. Он вечно что-то такое бормотал. — Вдруг Фалдос хмыкнул: — Ага, понял, к чему ты клонишь. Сначала темница, пытки, страх, крики, потом тепло, вино, сытная еда. И всё — он размяк и готов каяться во всех грехах.

— Кто? — удивился я.

— Был у нас один… соглядатай, — Фалдос усмехнулся, будто вспомнил что-то хорошее. — Как признался, содрали с него кожу и отправили нанимателю.

Я сглотнул. Всё-таки мне еще повезло — отделался запачканным гамбезоном и вонью в келье!

— Только мы ему ничего не шептали. Просто отводили провинившихся слуг вниз и пороли, а соглядатай слушал их крики. Каждую ночь! Чтоб спать не мог. Но для чего это культу? Нам-то каяться не в чем. — И снова он догадался сам: — А ведь Милик помер. Значит, и тут случаются соглядатаи, наверное, из других культов посылают.

— Пойду я тогда, — пробормотал я, хотел было проскользнуть мимо Фалдоса, но он снова ухватил меня за шиворот и дернул назад.

— Да погодь же. Значит, никакого секрета нет? Я попросту крепче, чем другие?

— Наверное.

Фалдос наконец отпустил меня, отошел на пару шагов назад:

— Больше не трону. Пусть ты и подлой крови, но дух в тебе стойкий. Хоть кто-то толковый будет.

И ушел.

Я одернул балахон, поправляя ворот. Чудной человек. И страшный. Чего же он такого вытворял, что отец, привыкший сдирать с людей кожу, в подземелье его сажал? И не боится ли барон, что его первенец, окрепнув в культе, захочет отомстить за свои обиды?

В трапезную я пришел последним, сел за стол и взялся за ложку. Новусы все, как один, посмотрели на Фалдоса — скажет он чего или нет, но тот будто бы меня и не видел вовсе: как ел, так и продолжил есть. Ренар хлопнул меня по плечу, от чего я поперхнулся и закашлялся.