Вишневый сад для изгнанной жены дракона (СИ). Страница 37

— Слушай сад, девонька, — сказала она, её голос был твёрдым, но мягким, как глина в ладонях. — Он направит тебя. Дыши с ним. Дай ему помочь.

Я не знала, как, но кивнула, вцепившись в простыни. Эдвина положила ладонь мне на лоб, её пальцы были холодными, но от них по коже побежал ток — не боль, а сила, что текла из земли, из корней, из деревьев за окном.

Я закрыла глаза и почувствовала их — не глазами, а сердцем: вишни, что гнулись ко мне, их ветви, что качались, их цветы, что горели, как факелы. Они пели, их голос был старым, живым, и он звал меня, просил довериться.

— Я… не могу, — прохрипела я, когда новая схватка скрутила меня, как лист в бурю. — не справлюсь.

— Справишься, — шепнул Раэль, прижимаясь лбом к моему, его дыхание смешалось с моим. — Ты не одна. Я здесь. Эдвина поможет… и магия сада тоже. Ведь он твой.

Эдвина скользнула рукой к моему животу, её пальцы источали древнее и сильное тепло. Она вливала в меня силу, мягко, как дождь, но мощно, как река, что сносит камни. Мои мышцы горели, но в этом пламени росла воля — не моя, наша.

С каждой схваткой сад откликался: вишни склонялись, их ветви скрипели, цветы раскрывались один за другим, алые, хрупкие, как торжество жизни. Я не видела этого воочию, но чувствовала, знала.

Но боль ударила снова, яростная, как молния. Она была такой, что мир сузился до точки — тёмной, горячей, где не было ничего, кроме огня. Я закричала, чувствуя, как сознание ускользает, как пальцы разжимаются, теряя руку Раэля. Его голос дошёл, полный паники:

— Айрис! Не уходи!

И тогда сад спас меня. Энергия хлынула, как поток — тёплая, золотая, живая. Она текла из земли, из вишен, из корней, что обвивали дом, и вливалась в меня, наполняя светом. Я видела её внутри: цветы, что горели, листья, что дрожали, плоды, что наливались соком. Они были мной, а я — ими. Боль не ушла, но стала легче, будто сад взял её часть, будто деревья стонали за меня. Я вдохнула, и мир вернулся — комната, Раэль, его глаза, что сияли, как звёзды.

— Сейчас, — сказала Эдвина, её голос был резким, но твёрдым. — Один толчок. Дыши, Айрис. Пора.

Я закричала — не от боли, а от силы, что рвалась наружу. И с этим криком родился он.

Крик — тонкий, звонкий, как колокольчик в тишине — разорвал воздух. Сад ответил: вишни вспыхнули, их цветы раскрылись разом, алые, как кровь, как жизнь. Ветви качнулись, листья зашумели, будто аплодируя, и я почувствовала, как дом дрожит, как земля поёт.

Боль отступила, как отлив, оставив после себя тёплый, звенящий покой — такой, какой бывает только на рассвете, после долгой грозы, когда земля ещё дышит паром, а воздух наполнен чем-то новым. Я упала на подушки, обессиленная, выжатая до последней капли, но целая. Живая. Слёзы текли по щекам — не от боли, а от чего-то другого, большего. Я улыбалась, чувствуя, как каждая клеточка моего тела дрожит от счастья. Он здесь. Мы справились.

— Мальчик, — сказала Эдвина, и её голос дрогнул. Впервые за всё время в нём прорезалась нежность, тёплая, как будто она… почувствовала себя бабушкой. — Здоровый, как грозовой росток. Посмотри на него, Хранительница.

Она подняла его, и время остановилось. Маленький, сморщенный, с розовой кожей и тёмным пушком волос, он зашевелил крошечными ручками, сморщил лобик, моргнул — и издал слабый, недовольный звук, будто возмущался свету и миру, в который его вытолкнули.

Эдвина быстро обтерла его полотенцем, ловко, почти ритуально, обернула в мягкую льняную пелёнку, шепча под нос древние слова, что казались молитвой. И потом — вложила его мне в руки.

Я вздрогнула, когда ощутила его вес — он был таким крошечным, таким лёгким, как недозревшая вишня, сорванная первым порывом ветра. Но он был — живым. Моим. Нашим.

Я прижала его к груди, и его дыхание смешалось с моим. Он был горячим, как хлеб из печи, и хрупким, как утренний цветок, но в нём билась жизнь — настоящая, новая, безупречная.

Раэль стоял рядом. Он не мог говорить, не мог дышать. Его глаза были полны слёз — таких, что не роняют, чтобы не расплескать слишком много. Он смотрел на сына, и его лицо — измождённое, покрытое пылью тревог и гнева — стало вдруг другим. Мягким. Почти мальчишеским.

Он наклонился. Его рука дрожала, когда он провёл пальцем по щеке младенца — осторожно, почти боязливо, будто касался чудо. А может, так оно и было. Его палец был грубым, большим — а кожа ребёнка под ним была как шёлк.

— Он… — выдохнул Раэль, — он просто прекрасен.

Голос его сломался, как ветка под тяжестью дождя, но в этой трещине была нежность. И страх. И безмерная любовь.

— Ты молодец, Айрис.

— Спасибо. Поверить не могу, мой сын…

— Наш.

Я посмотрела на него — на дракона, на мага, на воина, на изгнанника, что стал наследником трона, — и поняла: никто из нас уже не будет прежним. Мы — семья. Связанные не только и магией метки истинности, но и историей.

Я кивнула, не в силах произнести ни слова. Горло сжало от слёз, но они больше не жгли. Сад был со мной. Его пульс бил в моих венах, его корни обнимали нас, его цветы пели — не гимн победы, а гимн жизни.

И вот тогда, только тогда, я поняла: я стала Хранительницей — не в тот миг, когда поднялась против гвардейцев, не в момент, когда сад выбрал меня… А сейчас. Здесь. Держа на руках то, что само стало плодом сада. Жизнь. Свет. Начало.

Раэль мягко обнял нас обоих, его плащ укрыл меня с плеч и до ног, тёплый и широкий, как крылья. Он поцеловал меня в лоб — нежно, несмело — и что-то прошептал ребёнку, не словами, а дыханием. Я почувствовала, как мир за пределами комнаты наконец отступает, оставляя нам время, как каплю света в ладонях.

Дверь скрипнула, и внутрь, один за другим, начали заходить мои люди. Те, кто остался со мной, кто держал это место, пока я дрожала от боли. Моя крепость из лиц, что не покинули.

Первым появился Гаррет. Он остановился на пороге, будто не решался ступить в этот момент. Его руки были сцеплены за спиной, взгляд — твёрдый, как всегда, но глаза выдавали другое: в них блестели слёзы. Он кашлянул, не поднимая головы, и выдохнул:

— Твои родители бы гордились тобой.

Мира — кухарка, наставница, строгая и неумолимая — подалась вперёд, перекрестилась и вдруг всхлипнула, не скрывая.

— Пресвятая… Госпожа, он… он так хорош собой. Ну, для младенчика-то!

А потом рассмеялась — тихо, вытирая глаза фартуком, как будто только сейчас осознала, что всё позади.

За ней протиснулись трое — Дэн, Томас и Лука. Те самые ребята, что в трудный час поднимали вилы и стояли перед гвардейцами, как щит. Сейчас они переминались с ноги на ногу, будто мальчишки.

— Извините, госпожа, мы… — пробормотал Дэн, глядя куда угодно, только не на меня.

— Просто… хотели поздравить, — добавил Лука, сжимая в руках смятый цветок, явно сорванный по пути.

Томас кивнул, глядя на младенца с неловкой нежностью:

— Крепкий малыш. Сразу видно — будет стоять, когда другие падают.

И в этой простой фразе было столько веры, что я не удержалась — улыбнулась им сквозь слёзы.

За всеми — как и всегда, неслышно — прокрался Тень. Чёрный кот, мой молчаливый страж, спрыгнул с подоконника и подошёл ближе, замирая у кровати. Он не издал ни звука, только посмотрел на нас с тем самым непостижимым спокойствием, что было у него всегда — как будто он знал всё ещё до того, как это происходило.

И в этой комнате, наполненной тёплым дыханием, шёпотом, скрипами пола и сиянием утреннего света, я вдруг почувствовала: у меня наконец-то есть семья. Настоящая.

И когда их голоса стихли, когда один за другим они вышли, оставив нас в полутени шепчущих вишен и треска поленьев в камине, в комнате стало тихо. Прямо, как в том сне, что приходит не от усталости, а от мира. Только шорох пелёнки, дыхание малыша на груди и редкие всхлипы во сне — всё, что осталось от прошедшего шторма.

Раэль сидел рядом, не отводя взгляда. Его пальцы касались моей руки — осторожно, как будто он всё ещё боялся потревожить реальность, в которой мы были вместе. Он не торопил, не говорил ни слова. Просто ждал, глядя на ребёнка, как на тайну, которую ему только предстоит разгадать.