Воин-Врач II (СИ). Страница 28

Речи о том, сколько невинных душ могло бы отлететь в эту пургу, вслед за вывшими и хороводившими в ней демонами, толпа встретила суровым гулом. Про то, как князь с дружиной вызволял из заметённых изб хворых и слабых, про то, как спас семью Дуньки, Власовой вдовы, знал каждый. Власа срубили половцы на Альте, в той ловушке, куда привели дружину Ярославичи. Дунька осталась с тремя ребятишками мал мала меньше и на сносях. От вестей про Власову смерть едва дитя не скинула. И вот уж, кажись, сомкнула челюсти смертушка на вдове да детках павшего воина, как вдруг ворвались в выстывшую избу ратники Всеславовы и прогнали костлявую. И роду видного, доброго воина Власа пресечься не дали.

Гнат рассказывал, что промеж людей и другие слухи ходили. Многие своими глазами видали тех демонов, навьи души, голые костяки людские в истлевших плащах, что скакали на остовах-скелетах конских, и вьюга-пурга выла и свистела у них меж белых, покрытых инеем, костей. И куча народу божилась, что видела то в одном, то в другом конце Киева жуткие сечи-битвы. Когда вои Чародеевы бросались на защиту живых душ, нещадно рубя мёртвых. Показывали тайком и какие-то старые промёрзшие изрубленные кости, уверяя, что остались они после тех яростных схваток, когда кидались с волчьим воем полочане на призраков. Верили тем слухам, кажется, вполне охотно. Выло и свистело в округе всю неделю и вправду жутко, а что уж там творилось в снежной круговерти, где и руки собственной вытянутой не разглядеть было — поди знай?

Завершил же проповедь патриарх кратким призывом помолиться. Удивив окончательно формулировкой: «у того, у тех, в кого верите, люди киевские, попросите искренне помощи для тех, кто лишения и муки претерпел от адовой метели той». Уверяя, что просьбу от сердца услышат и страждущим помогут. И за великого князя велел молиться.

Сам батюшка-князь в пользу просьб от сердца верил менее охотно, чем народ киевский. И в том, что Высшие силы явят чудо и всех спасут, сомневался. Он и проповедь-то слушал вполуха, едва ли не силком приведённый на Софийское крыльцо Рысью, вместе с сыновьями и Дарёной. Забрали его из крыла-госпиталя, где он сидел, выдыхая после двух только что сделанных ампутаций. Ногу пришлось отнять старухе, что выбралась за дровами, да поскользнулась, заработав трёхлодыжечный перелом, и пролежав заметённой в сугробе чуть ли не полсуток. Ступня её с кривыми жёлтыми ногтями только что не зазвенела, когда с неё стянули обувку на операционной лавке. А руку выше локтя — мальчонке лет трёх, немногим старше Вольки. Один из маленьких чёрных пальчиков отломился с хрустом, и раскололся надвое, упав на пол, когда мальчика бережно доставал из запазухи Жданов воин, что нашёл замерзавшего при расчистке торговой площади. Он поднял два куска пальца и протянул Всеславу. Они были едва заметны на широкой, как лопата, жёсткой ладони с тёмными полосами мозолей. В глазах того ратника стояли слёзы и святая вера в то, что Чародей сможет сделать чудо и приживить мальцу пальчик.

После метели жизнь пошла своим чередом. Рядился народ на торгу, потянулись к прорубям бабы с вёдрами и бельём, мычала, хрюкала и квохтала в сараях скотина и птица. Только в одном из дальних лабазов-складов, где не достали бы ни собаки, ни крысы, ни вороны, лежали на льду и снегу тела тех, кому пережить эту вьюгу Боги не довели.

А через седмицу князь-батюшка снова удивил.

На Почайне-реке сноровистые Ждановы «бульдозеры» влёт очистили до самого льда снег. Место выбрали так, чтобы от прорубей было подальше, но с берега видно хорошо. Вокруг тёмного овала площадки сложили и пролили водой бортики высотой по грудь взрослому человеку. Морозец был не трескучий, но тоже вполне себе крепкий, поэтому странная ледяная «крепостица» уже к обеду схватилась так, что хоть бегом по ней скачи. А потом на лёд вышли сам Всеслав, Гнат Рысь и ещё четверо ребят из ладожских и латгалов. С какими-то странными кривыми палками.

Глава 13

Новые горизонты

Сложнее было не сделать клюшки из черенков для копий и тщательно выглаженных-выструганных сосновых и липовых дощечек, туго обмотанных полосами крепкой ткани и густо промазанных рыбьим клеем. И не напилить из подходящих дубовых стволиков шайб нужного, привычного мне размера, выварив их потом в конопляном масле. Не вычистить-выгладить лёд ножами, топорами и какими-то скребками-скобелями до приемлемой гладкости по всей площадке. И даже не научить будущих звёзд будущей НХЛ и проверить их знания основных правил новой забавы. Сложнее всего было объяснить им, нахрена в принципе было всё это городить. Поэтому Всеславу, загоревшемуся новой идеей, пришлось рычать и приказывать. Тогда дело пошло побойчее.

Когда за нами задвинули высокий щит из толстых дубовых досок, берег тут же облепили зеваки. Виданное ли дело — среди дня половина ратников столпилась возле реки! Бабы стирать ходят нечасто, да и одеты вовсе не так, чтоб глядеть на них было интересно, не то, что летом. Лодьи торговые тоже не плывут — где им плыть-то, лёд же кругом! И на то, чтоб бредень под лёд пускать собирались, тоже непохоже. Значит, что? Значит — тайна! Значит, надо срочно туда!

Всеслав, не отходя от ледяной стены, неуверенно стоя на странных узких железках, явно пожалел о том, что повёлся на эту афёру. Но картины из моего прошлого зажгли в нём тягу и интерес к хоккею сразу, ярко. Наверное, это у мужиков в крови — быстро увлекаться разными видами спорта, особенно такими динамичными и зрелищными.

Я хоккей обожал с раннего детства, с самого первого чемпионата в далёком сорок шестом. И играть начал в эвакуации, в гарнизоне, на льду того самого озера Ханка на Дальнем Востоке, в привязанных к валенкам конёчках, которые нужно было тщательно протирать после каждого выхода и смазывать непонятным ленд-лизовским комбижиром из американских поставок — иначе ржавели страшно. Рубились мы с пацанами самозабвенно, изо всех сил, представляя себя Бобровыми из «ЦДКА», Тарасовыми из «Динамо» и Гурышевыми из московских «Крылышек». Я потом пробовал, помню, объяснять сыновьям, как было интересно и волнительно слушать репортажи и комментарии Озерова и Писаревского. Но им, привыкшим смотреть спортивные соревнования по большому цветному телевизору, это уже, наверное, тяжело было понять. А мы тогда облепляли радиоприёмники и громко шикали на тех, кто влетал в двери, опоздав к началу трансляции.

«Ну давай, пробуй» — явно без охоты и уверенности предложил князь, «отступая назад». А я привычно поймал равновесие, потоптался на коньках, привязанных ремнями к сапогам, оттолкнулся от бортика — и полетел…

Это сложно объяснить тем, кто сам никогда не пробовал, наверное. Но чувство, что ноги несут тебя, скользя, над поверхностью блестящего льда, все больше и больше набирая скорость, и вправду чем-то сродни полёту. Понятно, что сломанные лезвия мечей и сабель, приспособленные на скорую руку Свеном под крепления к сапогам и валенкам — это не настоящие коньки, и выписывать настоящие пируэты в них чревато и опасно. Но хватило и этого.

Час примерно мы с мужиками привыкали и тренировались. А потом взяли клюшки и попробовали поиграть. Ясно, что на настоящий, привычный мне хоккей, это походило, как рваный скачущий полёт бабочки-капустницы на величественно-гордую траекторию стратегического бомбардировщика. Но для этого времени, для этих, сильно не избалованных зрелищами и досугом в целом, людей хватило с лихвой и этого эрзаца. Лютовы парни требовали немедленно рассказать, где взять эти острия для ног, чтобы летать по льду птицами. Янкины вопили, что мы все сплошь криворукие и косоглазые, и что шайбу вколотить в установленные с двух сторон площадки вместо ворот тулупы они смогли бы и с закрытыми глазами. Ждановы просто орали, да так, что, казалось, лёд начинал жалобно потрескивать под ногами.