Шеф с системой в новом мире (СИ). Страница 7

Я в этот момент был в таком бешенстве, что мне хотелось убить не только Прохора этим ржавым ножом. Мне хотелось сжечь эту крепость дотла. Мы пахали весь день, и вот это все, что мне полагалось за тяжелую работу⁈

Суки. Ненавижу.

Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Ненависть была всепоглощающей, но я заставил себя дышать. Глубоко. Медленно. Ярость — плохой советчик. Ярость — это то, что делает сильным Прохора. Моя сила должна быть в другом. В холодном расчете.

Я не буду их ненавидеть впустую. Я не буду рабом, который в бессильной злобе мечтает о мести. Нет.

Я запомню это чувство. Я сохраню его, как самый драгоценный уголек. Оно будет греть меня холодными ночами. Оно станет моим топливом. Я выживу. Я стану сильнее и однажды, я клянусь, я перестрою эту систему. Я заставлю их заплатить за каждую слезу, за каждый удар, за каждую миску этой баланды. Они еще узнают имя — не Веверя, забитого раба, а Алекса Волкова и это имя будет последним, что они услышат перед тем, как их мир рухнет.

Ночью я лежал на своих жестких нарах, набитых колючей соломой, и единственным моим чувством был сосущий, сводящий с ума голод. Он был как живое, злобное существо, поселившееся у меня в желудке, которое методично грызло меня изнутри, напоминая о своем существовании каждой судорогой, каждым урчащим звуком. Сон не шел. Чтобы отвлечься, я начал делать то, что делал всегда в трудные минуты своей прошлой жизни — я думал о еде. Только теперь это было изощренной, невыносимой пыткой.

Я представил себе стейк рибай средней прожарки. Идеальный кусок мраморной говядины, который я сам отобрал у поставщика из Австралии. Я видел, как кладу его на раскаленную чугунную сковороду, слышал этот божественный звук — шипение, с которым белок сворачивался, образуя идеальную корочку.

Чувствовал аромат жареного мяса, смешанный с запахом растопленного сливочного масла, в которое бросил раздавленный зубчик чеснока и ветку тимьяна. Как поливаю стейк этим пенящимся, ароматным маслом. А потом — соус.

Густой, бархатистый соус из зеленого перца на коньяке, со сливками и говяжьим бульоном. Я представил, как разрезаю готовый стейк, и из него вытекает розовый, драгоценный сок.

Затем — глубокую тарелку пасты карбонара, настоящей, римской, без всяких сливок, которые так любят добавлять профаны.

Я видел, как обжариваю до хруста соленые, ароматные щечки гуанчиале, как смешиваю в миске свежие, оранжевые, как закат, желтки с тертым сыром пекорино романо и большим количеством свежемолотого черного перца. Как вливаю в эту смесь немного горячей воды из-под пасты, чтобы темперировать ее и не дать желткам свернуться.

И как, наконец, смешиваю все это с горячими спагетти, создавая идеальный, кремовый, обволакивающий соус, который покрывает каждую макаронину.

Потом — самое простое, самое базовое удовольствие: толстый ломоть свежеиспеченного, еще теплого деревенского хлеба с хрустящей, потрескивающей корочкой, на который медленно тает большой кусок холодного, соленого сливочного масла… Я стиснул зубы так, что они заскрипели, и чуть не завыл в голос, впившись ногтями в ладони.

Все. Хватит.

Эта мысль была острой и ясной. Хватит терпеть. Хватит медленно гнить заживо. Лучше рискнуть и быть избитым до полусмерти, чем так умирать — медленно, унизительно, от истощения и бессилия.

Во мне проснулась отчаянная решимость, выкованная агонией голода. Страх никуда не делся, он сидел ледяным комком в животе, но решимость была сильнее.

Я бесшумно, миллиметр за миллиметром, сполз с нар. Босые ноги коснулись ледяного земляного пола, и я зашипел от холода. В казарме стояла почти полная тишина, нарушаемая лишь разномастным храпом.

Двигаясь тенью, используя весь свой опыт перемещения по забитой персоналом кухне ресторана в час пик, я прокрался к выходу.

Старая деревянная дверь поддалась с таким громким, душераздирающим скрипом, что у меня замерло сердце. Я застыл на месте, превратившись в статую, уверенный, что сейчас вся казарма проснется. Но нет. Храп продолжался. Никто не пошевелился.

Ночь была холодной, темной и безлунной. Я ежился в своей тонкой холщовой рубахе и продолжал идти, держась в тени строений. Моя цель — кухня. Вернее, не сама кухня, запертая на тяжелый засов, а то, что находилось за ней. Мусорная яма.

Место, куда сбрасывали все: овощные очистки, испорченные продукты, кости, объедки. Я знал, что это отвратительно. Знал, что это унизительно и опасно — если поймают, Прохор меня просто убьет, но голод был сильнее брезгливости, сильнее страха.

Запах ударил в нос еще на подходе. Резкий, кислый дух гниения. Я подошел к краю неглубокой ямы и, зажав нос, спрыгнул на мягкую, упругую кучу отбросов.

На ощупь начал шарить вокруг. Мокрые, склизкие капустные листья… мягкие, водянистые картофельные очистки… что-то твердое и острое — кость…

И вот, удача. Мои пальцы наткнулись на что-то твердое, шершавое и знакомое по форме. Корка хлеба. Большая, с половину моей ладони. Настоящее сокровище. Правда, она была покрыта сине-зелеными бархатистыми пятнами плесени.

Я выбрался из ямы и сел на мерзлую землю, прислонившись к холодной бревенчатой стене кухни. Внутри все боролось.

Часть меня, та, что была шеф-поваром Алексом Волковым, кричала от ужаса и отвращения. Есть плесень? Еду из помойки? Это было падение ниже любого дна.

Другая часть, та, что была голодным, доведенным до животного состояния заморышем Алексеем, требовала немедленно впиться в эту корку зубами.

Голод победил. С дрожью, которая сотрясала все тело, я поднес хлеб ко рту. Я уже чувствовал на языке этот призрачный, отвратительный, землистый привкус плесени…

И тут случилось неожиданное.

В тот самый миг, когда мои зубы готовы были сомкнуться на заплесневелой корке, прямо перед моими глазами, в воздухе, вспыхнул прямоугольник мягкого, неземного голубого света. Он не слепил, он просто светился изнутри, идеально ровный, размером с планшет, словно нарисованный на невидимом стекле.

Я замер, держа хлеб в сантиметре ото рта. Мое сердце пропустило удар, а потом заколотилось с бешеной скоростью.

Что это? Галлюцинация? Предсмертный бред от голода? Я яростно моргнул. Прямоугольник не исчез.

Я зажмурился так сильно, что перед глазами поплыли цветные пятна, потряс головой. Открыл глаза. Он по-прежнему висел в воздухе, излучая неземное, успокаивающее сияние.

Это было невозможно. Нереально. Но в то же время, это было реальнее всего, что я видел в этом проклятом мире.

Внутри светящегося прямоугольника появились четкие, совершенные буквы:

[Обнаружен потенциальный источник пищи.]

[Сознание носителя обладает необходимыми компетенциями.]

[Активировать Дарование Кулинара?]

[Да / Нет]

Глава 4

Я замер, сгорбившись на холодной земле. Мир сузился до двух невозможных, несовместимых реальностей.

Первая — это кусок заплесневелого, отвратительно пахнущего хлеба в моей дрожащей руке, символ моего падения, единственная, жалкая надежда на выживание.

Вторая — это парящий в паре сантиметров от моего лица идеальный, светящийся голубым светом прямоугольник, внутри которого горели четкие буквы, предлагающие нечто немыслимое.

[Да / Нет]

Мозг, еще секунду назад затуманенный голодом, взорвался фейерверком панических, рациональных мыслей.

Галлюцинация.

Это единственное логичное объяснение происходящего. Продукт истощенного организма, отравленного токсинами плесени, которые я вдыхал, копаясь в этой яме. Я читал об этом. Экстремальный стресс и голодание могут вызывать яркие, сложные видения. Мой разум, цепляясь за последнюю соломинку, решил подарить мне эту абсурдную, утешительную фантазию перед тем, как окончательно угаснуть.

Я яростно зажмурился, так сильно, что в глазах вспыхнули цветные пятна, и потряс головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Открыл глаза.