Шеф с системой в новом мире (СИ). Страница 5

Но что-то не сходилось. Названия родов — Соколовы, Веверины, упоминание каких-то Морозовых — не укладывались в известную мне историческую канву. Это было похоже на историю, но с вымышленными деталями. Словно кто-то взял за основу реальный мир и переписал его на свой лад.

Или… это вообще не мой мир?

Эта мысль была самой дикой и самой пугающей, но она объясняла больше всего. Она объясняла мелкие несостыковки в истории. Она объясняла странную, почти осязаемую жестокость, которая казалась здесь нормой жизни.

И самый главный, самый мучительный вопрос: почему я здесь? И почему в этом теле? Случайность? Чья-то злая воля? Наказание или, наоборот, второй шанс? Не знаю. У меня нет ни единой зацепки.

Я был поваром, а не физиком-теоретиком или философом. Мой мир состоял из температуры, времени, текстуры и вкуса, теперь он состоит из боли, страха и вопросов без ответов.

Впрочем, какая разница? — оборвал я сам себя. Прошлое это или другой мир, имеет ли это значение прямо сейчас? Правила игры очевидны: выживай или умри.

Я нахожусь на самой нижней ступени пищевой цепочки и неважно, кто правит этим миром.

Осознание этого отрезвило. Космические загадки могут подождать. Сейчас нужно было решить одну, самую насущную проблему: пережить этот день, а для этого нужно понять правила этой новой, адской кухни.

Не успел я до конца осознать новуюреальность, как надо мной нависла тень. Здоровенный детина с заспанной, опухшей физиономией свесился с верхних нар. Это был тот самый Глеб.

— Оглох, что ли, заморыш? — его голос был ленивым и презрительным, как будто он обращался к назойливой мухе.

Прежде чем я успел что-то ответить, в мои ребра ткнулся тяжелый, обутый в грубую кожу сапог. Удар был не слишком сильным, скорее будничным, отработанным, но для этого изможденного организма и этого хватило с лихвой. Воздух со свистом вылетел из легких, и мир перед глазами снова поплыл, окрасившись в темные пятна. Боль была острой, реальной, и она окончательно выбила из меня остатки сомнений.

— А ну, вставай, Веверь, хватит дрыхнуть! На кухню пора, пока Прохор тебе башку не оторвал!

Имя «Прохор» отозвалось в теле фантомной болью, еще одним осколком чужой памяти. Я попытался ответить. Мой разум, разум су-шефа, привыкшего командовать, сформулировал едкую, уничтожающую фразу, но из моего горла, вырвался лишь жалкий, сиплый хрип. Мое тело, моя новая тюрьма, не слушалось. Я был абсолютно бессилен. Внутренняя сила и авторитет разбились о физическую немощь.

Подгоняемый ворчанием Глеба, я с трудом сполз с нар. Ноги, тонкие и слабые, подкосились, и я рухнул бы на грязный, утоптанный земляной пол, если бы в последний момент не вцепился в занозистый столб, поддерживающий нары. Шатаясь, побрел за широкой спиной стражника к выходу.

Двор крепости встретил сырым, холодным утром. Мой аналитический ум, даже в этом шоковом состоянии, уже работал, собирая данные.

Высокий частокол из заостренных бревен толщиной в человеческое туловище. Грубые строения из серого камня и потемневшего от времени дерева, лишенные малейшего изящества, построенные исключительно ради функции. Хмурые, одетые в бесформенную мешковину люди, спешащие по своим делам с опущенными глазами. Стражники в кожаных жилетах с мечами на поясе, их походка — хозяйская, уверенная, полная осознания своей власти над этим местом.

Мы подошли к приземистому каменному строению, из трубы которого валил густой черный дым, смешиваясь с серыми тучами. Дверь со скрипом отворилась, и я шагнул внутрь, в свое новое чистилище.

Воздух был густым и тяжелым, но мой взгляд мгновенно выцепил хозяина этого ада.

Огромный, с багровой рожей мужчина, которого стражник назвал Прохором, стоял у очага. Он не кричал. Просто взял со стола деревянный черпак и со всего размаху, буднично и лениво, опустил его на голову маленького поваренка, который, видимо, недостаточно быстро чистил котел. Мальчик без звука только вздрогнул, всхлипнул и принялся тереть быстрее. В наступившей тишине Прохор медленно повернул свою голову и уставился прямо на меня. В его маленьких, глубоко посаженных глазках не было гнева. Лишь скучающее, застарелое презрение и едва заметный интерес хищника к новой игрушке.

— А, Веверь, — пророкотал он. — Завтрак свой проспал. Ничего, мы тебе оставили, — и он нехорошо, с предвкушением улыбнулся.

Глава 3

Я шагнул за порог, и на меня обрушилась какофония нового ада. Жар от огромного открытого очага смешивался с удушливым чадом, который не успевала забирать широкая, закопченная труба в потолке.

В воздухе висел плотный, многослойный смрад: кислый дух квашеной капусты, тяжелая вонь кипящего сала, острый запах подгоревшего лука и, под всем этим, застарелый, въевшийся в стены аромат дыма и прогорклого жира.

— А, Веверь, — пророкотал Прохор. — Завтрак ты свой проспал и думал, мы про тебя забыли? Нет. У нас тут порядок. Кто не работает — тот ест последним, а кто опаздывает — ест то, что заслужил.

Он лениво кивнул в самый темный и грязный угол кухни. Там стоял большой деревянный чан, источавший особенно кислый, едкий запах. В него сваливали остатки со дна котлов после раздачи, пригоревшие корки и овощные очистки, которые не годились даже для общей баланды. Это был корм для свиней.

— Твоя порция там, — сказал Прохор. — Давай, не задерживай. Работа не ждет.

Несколько других поварят, до этого трудившихся в испуганном молчании, повернули головы в мою сторону. На их лицах была смесь страха и злорадного любопытства. Они уже прошли через это когда-то. Теперь была моя очередь.

Мой мозг, мозг Алекса Волкова, взорвался безмолвным криком. Съесть это? Помои? Еду для скота? Мои руки, создававшие блюда стоимостью в сотни евро, должны зачерпнуть эту мерзость? Нет. Ни за что.

Но тело… это чужое, забитое тело думало иначе. Оно дрожало не только от слабости, но и от животного, вбитого годами страха. Память мышц помнила боль от ударов Прохора. Желудок свело таким острым спазмом, что я согнулся, хватая ртом воздух. Выбора, кажется, нет. Страх толкал мое тело.

Медленно, как во сне, я подошел к чану. Запах ударил в нос с новой силой, вызывая рвотные позывы. Я заглянул внутрь. Серо-бурая, склизкая масса, в которой плавали размокшие куски хлебной корки и что-то неузнаваемое. Я изо всех сил сопротивлялся, но чертово тело и его рефлексы не слушались меня. Оно уже протянуло руку, готовясь подчиниться, съесть свое унижение, проглотить свою гордость…

И в этот момент я смог остановить его.

Что-то было не так. Мой нос уловил в этой общей какофонии гнили одну, совершенно чужеродную ноту. Она была тонкой, едва заметной, но для меня она кричала об опасности громче, чем рев Прохора.

Это был не просто запах скисших помоев. Это был сладковатый, почти парфюмерный, трупный душок, который издает особый вид плесени — той, что убивает наверняка.

В один миг животный страх тела уступил место ледяному спокойствию профессионала, обнаружившего смертельную угрозу. Я выпрямился и повернулся к Прохору. Мои плечи, до этого согнутые в рабском поклоне, расправились.

Все уставились на меня. Мой внезапный акт неповиновения был настолько неожиданным, что даже Прохор на мгновение опешил.

— Я не буду это есть, — мой голос был тихим, хриплым от слабости, но в нем не было ни страха, ни заискивания. Только холодная констатация факта.

Лицо Прохора побагровело. Он сделал шаг ко мне, его огромные кулаки сжались.

— Что ты сказал, щенок?

— Я сказал, что не буду это есть, — повторил, глядя ему прямо в глаза. — И никому не советую. Ни людям, ни свиньям.

— Ты, выродок, смерти ищешь⁈ — взревел Прохор, занося руку для удара.

— От этой еды несет могильной гнилью, — не отводя взгляда, отчеканил я. — Не обычной кислятиной, а той, от которой дохнет скот и пухнут люди. Я знаю этот запах. Если накормить этим свиней, их мясо станет ядовитым. Вы рискуете отравить не только животных, но и тех, кто потом будет их есть. Возможно, даже господ.