Шеф с системой в новом мире (СИ). Страница 1



Annotation

Алекс Волков, гениальный су-шеф из Парижа, трагически погибает на своей кухне и перерождается в теле Алексея Веверина — униженного поваренка и последнего отпрыска опального дворянского рода в жестоком средневековом мире.

На грани голодной смерти он обретает уникальное «Дарование Кулинара» — магическую способность анализировать ингредиенты и создавать еду с невероятными эффектами.

Используя свои знания из прошлой жизни и новый дар, Алекс начинает путь с самого дна. Он превращает отбросы в целебные блюда и постепенно восстанавливает силы, находя первых союзников.

Его необычные таланты привлекают внимание хитрого управляющего крепостью. Алексу поручают почти невыполнимую задачу: подготовить к решающей дуэли больного и ослабевшего княжича Ярослава. Став личным поваром наследника, Алекс вступает в опасную игру, где на кону не только честь правящего дома, но и его собственная жизнь.

Ему противостоят могущественные враги, готовые на все, чтобы уничтожить выскочку.

Шеф с системой в новом мире

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Шеф с системой в новом мире

Глава 1

Шеф с системой в новом мире (СИ) - img_1

Мой ад пахнет раскаленным сливочным маслом, эфирной эссенцией белого трюфеля и чужим, едким потом. Запах ада был ароматом моей работы, моей страсти, моего персонального чистилища. Здесь я ежедневно сгорал дотла и возрождался вновь.

Вот уже шесть лет этот персональный ад носил громкое, претенциозное имя «Le Fantôme de Paris» и гордо демонстрировал две звезды Мишлен у массивной дубовой двери. За дверью скрывался мир бархата, хрусталя и приглушенных голосов.

Сегодня мы боролись за третью звезду. Вернее, боролся Серж, мой босс, владелец и самопровозглашенный гений самопиара. Его холеное лицо мелькало в глянцевых журналах чаще, чем на собственной кухне, а его руки лучше управлялись с бокалом шампанского, чем с рукоятью ножа. Я, его су-шеф, Алекс Волков, просто работал. Как всегда.

Симфония кухонного ада гремела в полную силу, достигая своего вечернего крещендо. Для всех нас это был не просто шум — это была музыка, где каждая партия имела свое значение. Глухой рокот мощной вытяжки, всасывающей в себя жар, пар и мириады ароматов от готовящихся блюд, был ее основой.

Стаккато ножей, с хирургической точностью кромсающих овощи на досках, задавало бешеный ритм. Звон сотейников, кастрюль инвентаря, которые с грохотом приземлялись на плиту или с лязгом отправлялись в мойку, звучали как партия ударных.

Над всем этим, сплетаясь в один неразборчивый рев неслись десятки коротких, лающих команд: «Да, шеф!», «Минута готовности!», «Сервис!», «Убрать!», «Горячо!».

Это был хаос, но хаос управляемый, балет, где каждое движение было отточено тысячами повторений, танец, который я знал до последнего па. Я его хореограф и первый солист одновременно. Мое рабочее место, мой «остров» — эпицентр этого шторма, и я стояю в нем, неподвижный и спокойный, как скала в бушующем море.

— Волков, где гребешки на пятый стол⁈

Голос Сержа, отточенный сотнями таких вечеров, обладал уникальной способностью пробиваться сквозь любой шум. Он не кричал громче всех, но в его тембре были ноты паники и власти, которая заставляла каждого, к кому он обращался, вздрогнуть.

— Тридцать секунд до готовности, шеф! — бросил я, не оборачиваясь. Нет нужды. Я чувствую спиной его испепеляющий взгляд, но руки не дрогнули. Им некогда дрожать. Они мое продолжение, инструмент, моя суть. Движения, отточенные до автоматизма сотнями часов работы. Они въелись в мышечную память, которая надежнее любого рецепта.

Я подхватил с полки свою любимую сковороду — тяжелую, из толстой нержавеющей стали с медным сердечником. Серж обожал свой капризный медный антиквариат, который красиво смотрелся на фотографиях, но я предпочитал надежность и равномерный, честный жар.

Плеснул не больше столовой ложки оливкового масла — не для жарки, а только лишь чтобы создать тончайшую, невидимую пленку. Когда над поверхностью зазмеился легкий, сизый дымок — пришло время жарить. Это тот самый момент, который отделяет идеальную корочку от сожженного угля. Момент, который дилетант упустит, а профессионал чувствует безошибочно.

Один за другим, с выверенным, как у часовщика, интервалом, я выложил на раскаленный металл четыре идеально откалиброванных, жемчужно-белых, почти полупрозрачных морских гребешка.

Ш-ш-ш-ш-ш.

Это моя любимая музыка. Песня белка, который в одно мгновение схватывается, карамелизуется, вступая в реакцию Майяра. Запах завораживает. Корочка запирает внутри всю свою первозданную нежность и сладковатый, йодистый привкус.

Никакой суеты. Я не тряс сковороду, не двигал гребешки, позволяя им впитать в себя чистую энергию огня. Просто дал жару сделать свою работу, считая про себя. Раз, два, три…

Сердцебиение замедлилось, мир сузился до размеров этой сковороды. На сороковой секунде подцепил один из гребешков тонким поварским пинцетом. Идеальная золотисто-коричневая корочка — ровный, уверенный, хрустящий загар цвета старого янтаря.

Быстрый переворот всех четырех. Огонь до минимума. В ту же секунду в сковороду полетел щедрый кусок ледяного сливочного масла из Нормандии, жирностью 82,5%, не меньше. Оно тут же яростно вспенилось, зашипело, наполняя воздух густым ореховым ароматом. Следом — веточка тимьяна, которую я раздавил прямо в ладони, чтобы высвободить эфирные масла, и один зубчик чеснока, лишь слегка придавленный плашмя лезвием ножа.

Я наклонил сковороду, давая ароматному маслу собраться в углу. Подхватил его ложкой. Снова и снова, в быстром, почти гипнотическом ритме, поливая пенящимся, шипящим золотом нежную плоть гребешков.

Аромат ударил мне в нос, заполнил легкие — ореховый, сливочный, с травяной ноткой и едва уловимой чесночной пикантностью. Процесс, который мой первый учитель, старый француз-ворчун месье Дюбуа, называл «le baptême au beurre» — крещением в масле. Священнодействие, превращающее хороший продукт в божественный.

Рядом со мной, как испуганный птенец, пытался выжить практикант Лео. Парень девятнадцати лет с вечным ужасом в глазах и руками, которые, казалось, жили отдельной от него жизнью. Он должен был сервировать шафрановое ризотто для тех же гребешков. Его рука с ложкой дрожала, и на белоснежную, раскаленную тарелку плюхнулась бесформенная золотистая горка, похожая на работу экскаватора.

— Лео, — мой голос был тихим, почти шепотом, но заставил парня замереть и вжать голову в плечи, словно я собираюсь ударить его. — Мы не в столовой. Мы не кормим людей. Мы создаем впечатление, воспоминание, понимаешь? Ты же вывалил гостю гору каши, которую он забудет через пять минут. Не нервничай и дай лопатку.

Он растерялся и тогда я сам взял силиконовую лопатку. Пара быстрых, точных, вращательных движений — и унылый холм превратился в идеальный, чуть вогнутый круг шафранового риса, оставив вокруг него безупречно чистое белое поле. Это было полотно. Теперь нужны были краски.

Я снял с огня гребешки, промокнул их бумажным полотенцем, убирая излишки жира. Выложил три штуки на ризотто, оставив один себе — контроль качества. Гребешок, еще дымящийся, исчез у меня во рту. Я жевал медленно, с закрытыми глазами, анализируя вкус. Хрустящая корочка, под ней — почти кремовая, упругая текстура. Сладость. Соль. Аромат тимьяна на выдохе. Да. Это было оно. Совершенство. То мимолетное мгновение, когда продукт достигает пика своей формы.




Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: