Русский флаг (СИ). Страница 23

— Стоим! — приказал я Кашину и сам одёрнул коня.

Великолепно обученное шестилетнее животное встало как вкопанное. Как же облегчает дело обученный и сильный конь!

Как только обстрел прекратился, я специально остановился, так как собирался говорить не с позиции пленника, а словно бы как посол.

И пусть у меня никакой аккредитации нет, и верительных грамот государыня мне не передавала — но если повстречается сколь-нибудь неглупый башкирский предводитель, то разговор обязательно состоится. Ну а если дурак… Так будь он башкиром, или киргизом, ойратом, да хоть бы русским… К сожалению, и среди моих соплеменников хватает некомпетентных людей. Так вот, от дурака можно ожидать всего, чаще — плохого.

Судя по всему, я нарвался не на глупого человека. Так как убить меня, как и Кашина, можно было бы ещё несколько минут назад.

Башкиры не спешили подходить к нам. Они лишь расположились полумесяцем, как бы охватывая нас с Кашиным по флангам. И лишь только ещё через минут пять я увидел пятерых всадников, что отделились от основной части башкирского отряда и направились в мою сторону.

Я махнул рукой — и со стороны нашего маленького вагенбурга, всё ещё прикрытого щитами, отделилась одна фигурка на коне. Это был переводчик. Тот самый толмач, о котором я уже точно знал, что он — предатель.

Впрочем, наверное, это неправильное определение. Ведь присяги он мне не давал, лишь только обещал переводить и быть проводником. Но о том, что мой отряд выдвигается из Самары, местных воинов предупредил именно этот человек.

Информацию об этом я не распространял, зато приставил к переводчику сразу троих людей, которые не давали ему пройти и шагу без надзора. Это ещё Усумкай не знает, что не только переводчиком я его взял с собой. Он ещё и свидетель, который под пытками обязательно расскажет немало интересного про существующие реалии. Долго думал, стоит ли об этом говорить башкирам, но решил, что да…

А двух пленных башкир, оказавшихся более разговорчивыми, я отправил с Фроловым в Петербург. На свой страх и риск принял такое решение. Это ведь дело очень спорное. Во-первых — сможет ли Фролов и пятеро человек из его плутонга, да ещё с двумя башкирами, прорваться через заслоны, которые образовали солдаты, преданные Оренбургской экспедиции?

И второй момент… А смогу ли я тягаться с Татищевым? Ведь выходило так, что Фролов везёт бумаги и свидетелей, которые указывают на преступные действия самого Василия Никитича Татищева. Знаю, что в иной реальности очень серьёзного преступника оправдали путём элементарной взятки. Причём, все знали, что взятка была, кому она была дана, но она была столь велика, что тот человек всё-таки оказался на свободе.

Между тем к нам подскакал башкир, которого можно было принять за предводителя.

— Он спрашивает, кто ты такой и что делаешь на его землях — да ещё и с оружием, — переводил мне Усумкай.

— Передай ему, что при встрече стоит здороваться. Что это харам — встретив путника, который к тебе пришёл с добром, обстреливать его. А ещё передай, что я — капитан гвардии Её Величества Измайловского полка Александр Лукич Норов. И я здесь, чтобы разобраться, что нынче творится в степи и почему башкиры собирают курултай для того, чтобы поднять восстание против моей государыни! — сказал я, поймав крайне удивлённый и испуганный взгляд переводчика [курултай — собрание старейшин у ряда степных народов].

Он мне о курултае не говорил. И теперь по его виду было понятно, что это очень даже серьёзная тайна, о которой русским властям знать никак нельзя. Это же можно, если знать время и место, просто послать три-четыре полка драгун и накрыть всех старейшин разом.

Более того, я так и сделаю, если пойму, что договориться с башкирами ни о чём не получится. У Фролова есть также письмо к Александру Ивановичу Румянцеву.

Насколько я знал из истории, именно его первоначально назначили командовать русскими войсками при подавлении восстания башкир. И Румянцев был сперва настроен договариваться. Вот только Иван Кириллович Кириллов по какой-то, пока мне ещё до конца непонятной причине, может быть, из одного честолюбия и непонимания обстановки сделал так, что точка невозврата между башкирами и русскими властями была пройдена.

И когда такое случается, только большая кровь может смыть наваждение и заставить противоборствующие стороны сесть за стол переговоров. Ну или одной стороне, обладающей явным преимуществом в этой борьбе, получится уничтожить другую сторону, проигравшую.

— Я не убил тебя, руси, лишь только из-за любопытства. Тебя спасает твоё безумство. Мне было интересно увидеть человека, который пошел на явную смерть, понадеявшись на мое благоразумие. Потому, как смелый воин, ты заслуживаешь быть услышанным, — говорил мне человек, представившийся батыром Алкалином.

Это был явно невысокого роста воин с азиатскими чертами лица и смуглой кожей. Его доспехи — добротная кольчуга с пластинами, вооружен он был саблей с украшенным перекрестием. Камни на гарде сабли говорили о том, что я разговаривал со знатным башкиром.

Однако власть и право говорить в человеке далеко не всегда определяет внешность или богатая одежда. Есть нечто на метафизическом уровне, что демонстрирует волю и характер. У Алкаина это «нечто» было. А ещё его воины смотрели на своего предводителя так, как не каждый сын будет смотреть на отца родного — не просто с уважением, а с почитанием, с представлением о чем-то сакральном, религиозном.

— Ты попрекнул меня гостеприимством, русский воин. Что ж… Мы поговорим с тобой у моего костра, выпьем молока моей кобылы. И как ты сам поведёшь себя, что будешь говорить и как поступать, — от этого будет зависеть, преступлю ли я справедливые учения Пророка нашего Мухаммада, убью ли тебя прямо у своего казана, — сказал башкирский предводитель и пристально посмотрел на меня. — Или ты станешь рассказывать мне о ложности моей веры?

— Я не намерен убеждать человека, который предан заповедям Пророка Мухаммада, что заповеди Пророка Исы и христианство более правильные. Мы можем оставаться при собственных мнениях, — отвечал я, понимая, что веротерпимость была своего рода ключом, чтобы меня допустил к разговору с собой Алкаин.

И в целом, я, конечно, рисковал, но мне казалось, что я нарвался на очень даже адекватного предводителя башкир.

В прошлой жизни я неоднократно бывал в странах Востока — в том же Иране, Египте, Вьетнаме. Ну и ещё чаще я посещал Узбекистан, Таджикистан, Казахстан… Был и в Башкирии, в этих же местах, по которым сейчас гуляю со своим отрядом.

Так что можно сказать, что для меня традиции и уклад жизни народов Средней Азии не были чем-то чуждым. Это не значит, что я их во всём принимал. Восток — дело тонкое. Но я не был настолько религиозным человеком, чтобы сейчас начинать кричать об истинной христианской вере против ложного учения Мухаммада.

И вообще я считаю, что, чем силой загонять в христианство, лучше создать целую систему преференций и выгод, которые сами по себе приведут людей в православную церковь. Уже ходили слухи, как некоторые из русских товарищей поступали, когда люди, даже женщины, из православия переходили обратно в ислам [есть свидетельства, что за тайное исповедание ислама Татищев сжигал башкир, которые ранее крестились, в том числе и женщин].

Так это же только вызывает возмущение. Тихую ненависть у слабохарактерных и открытое сопротивление у людей с сильной волей.

— И что по-твоему, батыр русской царицы? Правительница может и не знать о том, что у нас происходит? А разве это ещё кому-то непонятно? — после того, как мы с Сеитбаем Алкалином выпили не меньше чем по пол-литра кумыса, старейшина завёл разговор.

Я видел, как он удивлён. Например, тому, что я даже обрадовался кумысу, а так не сделал бы ни один европеец. Не скажу, что в прошлой жизни я был фанатом этого напитка, но и сейчас ничего противного в нём не увидел. К этому вкусу нужно привыкнуть. В прошлой жизни я привык, может быть, и вынужденно. А в этой — даже с удовольствием выпил.