Герои умирают. Страница 49

Общественные писсуары Анханы строились над шахтами, вырытыми в песчанике – основной породе, на которой стоял город. Внутри каждой шахты помещалось три фильтра из бронзовой сетки: крупноячеистой, средней и совсем мелкой. Задерживая твердые отходы, они пропускали жидкость, которая беспрепятственно стекала вниз, на самое дно. Рядом с каждой шахтой для нечистот шла параллельная шахта для говночистов. Примерно раз в десять дней они наведывались туда, собирали с фильтров драгоценное дерьмо и везли его тележками в город Чужих, на завод по переработке фекалий и навоза, известный как «Везучий дворник».

Но об этом известно всем жителям Анханы. А вот чего не знают почтенные горожане, так это что на дне каждой служебной шахты есть дверь, ведущая в бездонные пещеры под городом, по которым можно пробраться в любой район столицы – если, конечно, знать путь.

Именно оттуда, из-под писсуаров, выходили они – увечные, слепые, калеки, безногие на костылях, прокаженные в задубелых от гноя лохмотьях. Пройдя через клоаку Империи, они появлялись на Арене, где Рыцари-Воры радушно встречали их и рассаживали по рядам нижнего уровня.

Свежий ночной бриз полнился радостным гомоном и обрывками песен – это нищие рассаживались по местам, на которые их предки могли только завистливо поглядывать с почтительного расстояния: лишь титулованная знать да землевладельцы имели право сидеть так близко к Арене. Но сегодня нищие не только заняли нижние места: людской поток перехлестнул через стену и хлынул на песок – так овцы заполняют пастбище, так поток леммингов порой затапливает морской берег, так устремляются на поля полчища жадной саранчи.

Бесчисленные сандалии, подвязанные веревками опорки, босые подошвы, жесткие, как рог, вперемежку с железными наконечниками посохов и костылей месили песок, еще влажный от вечерней мороси. Двести лет подряд этот песок впитывал кровь и дерьмо раненых гладиаторов, огров, троллей, огриллоев и гномов; на него падали потроха из распоротых львиных животов, сочился ихор из перерезанных глоток виверн, тек водянистый гумор драконимф, у которых есть лишь одно уязвимое место – глаза. Потом Арену забросили, и на сто лет она стала местом обитания бездомных. Но сегодня здесь был праздник: с заготовленных заранее поленниц высотой с рост человека стянули защитные брезентовые чехлы, и пламя костров взметнулось к небу, подсвечивая оранжевым низко ползущие тучи.

Вокруг этих костров и плясали теперь калеки, ибо гигантское каменное кольцо звалось Хамским стадионом, нищие все до одного были Подданными Короля Арго, а эта ночь была известна как Ночь Чудес.

Но в нынешней Ночи Чудес было еще кое-что необычное: в толпу веселых нищих закрался невидимка. Никто его не видел и не слышал, но близкое ощущение чужого присутствия настигало то одного, то другого.

Вот прокаженный замер, ухмыляясь, на середине хвастливого рассказа о том, как он украл набитый монетами кошелек у человека, который остановился, чтобы дать ему монетку. Что-то скользнуло по его лохмотьям сзади, но, обернувшись, он никого не увидел. Прокаженный пожал плечами и закончил рассказ. Вот чье-то дыхание согрело голую шею слепой – женщина обернулась и подняла повязку, чтобы посмотреть, кто стоит так близко. Никого не увидев, она протерла глаза и обвинила во всем свое чрезмерно живое воображение. Тени сложились на песке в след от ноги, но рядом не было ног, которые могли бы оставить такой отпечаток, и Рыцарь, который увидел его, только вздохнул – померещилось, – а его подозрительность скоро сменилась скучающим безразличием.

Заклятие Плаща – чертовски трудная штука, поддерживать его нелегко даже при благоприятных обстоятельствах, а уж в гуще текучей толпы воров и циничных профессиональных нищих и вовсе невозможно. Плащ никак не влияет на окружающий его мир: он не меняет угол падения света и не мешает ему отражаться от поверхностей. Плащ действует непосредственно на мозг и ни на что, кроме мозга. Прибегнувший к этому заклятию должен постоянно держать в сознании картину своего окружения во всех деталях – кто где стоит и что делает – и помнить обо всех, кроме себя. Иными словами, заклинатель должен постоянно видеть место, где он находится, таким, каким бы оно было без него. И пока это ему удается, все вокруг будут видеть его глазами, оставаясь слепыми к его присутствию. Магический трюк, довольно простой, если надо отвести глаза одному человеку, двум-трем на худой конец, но не тысяче.

И уж конечно, ни один заурядный маг не смог бы удержать над собой Плащ в толпе Подданных Арго. Точнее, ни одному заурядному магу даже в голову не пришло бы пытаться сотворить такое. Ведь проникнуть на Хамский стадион в Ночь Чудес и смешаться с тамошними завсегдатаями для чужака верная смерть, жестокая, скорая, без суда, следствия и апелляции.

Но в том-то и дело, что Паллас Рил была незаурядным магом, и никто из тех, кто ее знал, не усомнился бы в этом.

«Сорок часов. – Внутренний голос в самой глубине ее мозга звучал как чужой. – Уже сорок часов я на ногах».

На зубах точно песок скрипел, глаза тяжело ворочались в глазницах, но она все шла, выдерживая неимоверное давление чужих взглядов, смотрела, слушала и двигалась туда, куда несли ее ноги. Наверное, она поступила глупо, доверившись людям, особенно таким, как эти, и все же глупость не помешала ей понять, что ее предали.

В Ночь Чудес на Арене собираются все Подданные Арго. А значит, среди них может оказаться и тот, кто предал ее, убил близнецов, Таланн и… Ламорака. Она знала, что ей не придется пачкать об него руки; величество будет только рад, если она предоставит ему вершить правосудие.

«Если, конечно, предатель – не сам величество», – безразлично прокомментировал ее внутренний голос. Да, Король ей симпатичен, но она не настолько наивна, чтобы исключать его из числа подозреваемых только поэтому. Однако ей нужны улики, нечто изобличающее виновного, и за этим она пришла сюда. Правда, что это будет такое, она не знала.

Беспокойная, всепоглощающая жажда перемены мест привела ее сюда, ноги сами несли ее, точно спасаясь от чего-то неведомого. Никакого плана у нее не было. Вся энергия уходила на то, чтобы держать Плащ, и она уже смирилась с тем, что может лишь собирать впечатления, анализировать которые будет позже. Погруженная в состояние сродни медитации, она полностью открылась настоящему, надеясь, что оно даст ей все необходимое.

Кто-то невидимый ударил в барабан, и с северной трибуны на Арену посыпалась звонкая дробь.

Там стоял зиккурат – пирамида из девяти ступеней опиралась на каменные скамьи и завершалась массивным троном с высокой спинкой, вырезанным из цельного куска песчаника. Свободно текущий Поток, до сих пор наполнявший внутренний взор Паллас прозрачными цветными прожилками, образовал воронку вокруг зиккурата, словно тот затягивал его в себя. Паллас мысленно кивнула: значит, в зиккурате спрятался Чародей Аббаль Паслава и творит волшебство, предваряющее появление величества. Кейн однажды рассказывал ей, как это происходит, и она знала, чего ожидать.

Пламя взметнулось над чашами одноногих бронзовых светильников, рассыпая искры, хотя их не коснулась ничья рука. Вслед за искрами из чаш повалил плотный белый дым, скрывая пирамиду и трон.

На Арене затих смех, стихли разговоры. Подданные почтительно отложили жареные бараньи ноги, отставили мехи с вином. Лица, румяные от огня, обратились к облаку дыма. Барабанная дробь сменилась маршем: из облака один за другим показались девять Баронов Арго.

Паллас тоже взглянула на них, но без особого интереса: ей были известны имена и дела двоих из них, но не было причин подозревать, что они, в свою очередь, знают о ее связях в среде Подданных. Бароны заняли места на нижних ярусах ступенчатой пирамиды: семеро мужчин и две могучие женщины воткнули острия своих обнаженных мечей в щели между камнями и положили ладони на оплетенные шнурами рукояти.

Туман мало-помалу рассеивался, открывая сначала расплывчатые силуэты, а затем и четко очерченные фигуры Герцогов Арго, стоящих на третьей ступени от трона. Паллас знала обоих: тощий, в свободном одеянии, был Паслава, он до сих пор тянул на себя Поток. Напротив него стоял Деофад Полководец – когда-то он служил в липканской императорской гвардии и теперь еще был крепок, несмотря на седую бороду.