Операция "Ловец Теней" (СИ). Страница 36

Карим смотрел на меня строго. Хмурил брови. Говорил мало и сухо. И так же мало ел, несмотря на то, что у него постоянно урчало в животе.

— Спасибо вам за кров, заботу и пищу, — сказал я, отламывая кусочек от плоской лепешки, — без вас было бы тяжелее.

Абдула с улыбкой отмахнулся.

— Не за что, Саша. У нас есть не много, но мы с радостью разделим с тобой и твоим другом эту скромную еду.

Мариам улыбнулась мне. Глянула на меня смущенно, но увидев, что я это заметил, уставилась в свою миску фасоли. Деликатно зачерпнула несколько фасолинок и отправила в рот.

Абдула тоже заметил, как девушка на меня смотрит. При этом он не прекращал улыбаться.

— Вы были рабочим? — Спросил я. — Работали с советскими специалистами?

— Двадцать лет, — покивал Абдула. — Мы с Фатимой перебрались в город еще в шестидесятом. Не от хорошей жизни перебрались. Отец не оставил мне ничего, кроме старой хибары с гнилой крышей, да паршивой овцы.

Абдула улыбнулся. Взгляд его сделался мечтательным и теплым.

Сначала я работал на стройках разнорабочим. А последние семь лет — крановщиком на строительстве гидроэлектростанции. Хорошие были времена. Мы жили в светлой и сухой квартире. Всего хватало. Чувствовалась твердая земля под ногами.

Абудла вдруг погрустнел.

— Не то что сейчас.

— У вас много овец, — улыбнулся я. — Я видел, что вы пригнали домой не меньше пятнадцати голов.

— Два трети из них — не мои, — покачал головой Абудла, — я просто пасу их за деньги и пшеницу. Так что, никакой я не зажиточный бай.

— И все же у вас тут уютно, — сказал я. — Давненько я не бывал в таких уютных местах.

— Видит Аллах, это все Мариам, — с некой гордостью сказал Абдула, — она как ее мать — умеет сделать дом там, где им раньше и не пахло.

— Папа… — Смущенно буркнула девушка, бросив на меня робкий взгляд.

Старик ей не ответил. Только улыбнулся. А вот Карим как-то недовольно засопел. Тогда Абдула наградил его мимолетным, но строгим взглядом. Мальчик, заметив это, поджал губы.

— Скажи, Саша, — обратился ко мне Абдула, чтобы прервать неловкую паузу, — а откуда ты? Где твой дом?

— С Кубани я. — С улыбкой сказал я.

Абудула аж просиял.

— У меня был друг. Инженер советский, старый был. Дядей Володей я его звал. Он тоже с Кубани, — теплый, мечтательный свет снова заблестел в глазах старого пастуха, — он мне много что рассказывал о тех краях. И про большие поля. И про колхозы с их большими машинами. И про то, что у вас там тоже тепло, но солнце не злое, как тут, у нас. Что оно так не кусает.

Старик вздохнул.

— Наверное, было бы у нас тут так же, если бы мы крепче с вами дружили. Но то уже дела несбыточные. Много воды утекло с тех времен утекло… Хорошая вода была, чистая. Теперь вода кровью пахнет. Теперь война.

Впрочем, Абдула быстро заметил, что за столом воцарилась гнетущая тишина и поправился:

— А расскажи: как там у вас сейчас, на Кубани? Так же все?

— Так же, — покивал я. — И поля на месте. И машины. И про солнце дядя Володя вам не наврал.

— Дядя Володя никогда не врал, — разулыбался Абдула. — Хороший был человек. Я много хороших людей встречал. Много советских людей. Они нам дома, школы строили. Бесплатно строили.

Он снова вздохнул.

— Дороги строили. А где сейчас эти дороги? К могилам ведут…

Мариам вновь погрустнела. Она смотрела на своего отца. Смотрела, как взгляд его, провалившийся в хорошие воспоминания, вдруг померк. Стал стеклянным, как бы неживым.

— Карим? — Прочистив горло, сказал я, чтобы побороть снова начавшую густеть тишину, — а сколько, говоришь, тебе лет?

Карим насупился. Глянул на меня, словно волчонок.

— Сколько надо мне лет, — сказал он на корявом русском языке.

Говорил мальчишка гораздо грязнее, чем его отец и сестра. Понятно было, что в обычной жизни он гораздо чаще общался на пушту, чем на русском.

— Карим, — тут же строго одернул его Абдула. — У нас гость.

Потом старик добавил несколько слов на пушту. Мальчик ответил, резко, но все же несколько виновато.

— Извини его, Саша. Он еще мальчишка, кровь играет. — Сказал Абдула.

— Ничего страшного, — улыбнулся я.

Карим при этом пробурчал себе что-то под нос. Надулся, как девчонка и принялся выбирать из миски фасолины побольше.

— Вы говорите на русском удивительно хорошо, — улыбнулся я.

— Моя Фатима была учительницей русского языка, — лицо старика расслабилось и снова стало по-доброму приветлевым. — Образование она получила поздно, но свое дело любила. Она и меня и Мариам научила говорить. А вот Карим… Карима не успела. Карима я учил.

— В школу, он, значит, не ходил?

Карим призрительно фыркнул и даже отвернулся. Отвел глаза. Проговорил:

— Школа для баб. А я — мужчина, — он зло глянул на меня, схватился за ножны, потрепал их, — я знаю, как держать оружие!

Я только снисходительно хмыкнул мальчишке. Его, этот мой жест, кажется разозлил.

— Карим! — Строго прикрикнул на него Абдула, — нож для еды и работы! А не для хвастовства!

Мальчишка вздрогнул, с мимолетным страхом во взгляде глянул на отца. А потом съежился. Сгорбился. Состроил недовольное лицо, снова уставившись в миску.

— И снова извини его, Саша, — начал Абдула как-то устало, — Карим еще глуп.

При этих словах, мальчишка зыркнул на отца, но ничего не сказал.

— Он очень любил брата, — вздохнул Абдула, — подражал ему.

— Брата? — Спросил я.

Лицо Мариам сделалось вдруг скорбным. Абудула тоже стал угрюмым и тихим.

— Его брат, Фазир, — сказал Абдула, — ушел к душманам два года назад. А потом погиб в бою.

— Ты говоришь об этом очень открыто, Абдула, — сказал я немного помолчав.

— Я любил своего сына, — старик с трудом сглотнул тяжелый ком, — но никогда не одобрял его выбора. Никто из нас не одобрял.

Старик выпрямился, поджал губы.

— Видит Аллах, я горд всеми моими детьми. Я вижу, что они растут хорошими людьми. Фазир тоже был хорошим человеком. Но он сдружился с плохими людьми. А я, как отец, увидел это когда уже было очень поздно. Когда Фазира было уже не остановить.

Я поджал губы. Покивал. Глянул на Карима.

— Так значит ты хочешь стать воином? — Спросил я после недолгой паузы.

— Я и есть воин, — пробурчал мальчишка.

— Как и я, — я улыбнулся. — Но знаешь, что я тебе скажу? Война — плохое дело. На войне гибнут хорошие люди. Твой брат, наверное, был храбрым. Жаль, что он ушел к душманам.

Мальчишка глянул на меня с какой-то опаской, с какой-то неприязнью во взгляде.

— Настоящий воин становится воином, — продолжал он, — не потому, что хочет что-то кому-то доказать. Не потому, что он хочет быть воином. Он становится им, потому что должен. Потому что хочет защитить свою семью. Своих близких. Своих друзей и сограждан.

Взгляд Карима сделался удивленным.

— Не торопись, мальчик, — улыбнулся я ему, — и когда-нибудь ты поймешь…

Я глянул на Абдулу.

— Что любой воин, кто прошел настоящую войну, предпочел бы ружью молот и гаечный ключ рабочего.

За столом воцарилось молчания. Вся семья Абдулы притихла. Вслушалась в мои слова. Ни у кого и мысли не возникало, чтобы сказать что-то самим.

— Предпочел бы, даже если понимает, что война изменила его навсегда.

Когда я закончил, в доме сново стало тихо. Только из женской комнаты время от времени доносился тяжелый, болезненный кашель Тарика Хана.

Я знал — Хан слушал наш разговор. Слушал и анализировал.

Когда Абдула, было, открыл рот, чтобы что-то сказать, из-за тонкой деревянной двери входа в его жилище, раздался старческий, но громкий и все еще сильный голос:

— Абдул Рашид, писар-и Карим! — Ровным спокойным тоном говорил некто. — Салам Алейкум ва рахмат-уллахи ва баракатуху!

Я тот час же заметил, как все семейство Абдулы занервничало: как засуетилась за столом Мариам. Как забегали глаза у Карима. Как напрягся и поджал губы Абдула.

Я глянул в глаза старику. Абдула, опершись руками о бедра, принялся подниматься с паласа. А потом ответил на мой немой вопрос: