Император Пограничья 8 (СИ). Страница 29

— Во жизнь! — Митька оторвался от куска хлеба с салом. — А эти дураки сидят на своих пайках, пояса затягивают. Глядишь, так затянут, что хребет передавят! — немудрёная шутка заставила его зайтись издеваительским хохотом.

— Дураки они и есть, — согласился Иуда, вскрывая банку тушёнки. — Вот как та девчонка утром. Карточку потеряла, теперь, небось, голодная сидит, ревёт.

— Может, мамка выпорола за потерю?

— Или вообще есть не дали. — Месмерист хохотнул. — Сама виновата. Нечего детям ценности доверять.

Товарищ налил ещё самогона, опрокинул стакан и крякнул:

— Слушай, я тут вдовушку одну приметил из наших беженцев. Ничего такая, справная. Думаю, подкормить её маленько. Глядишь, и приласкает в благодарность.

— Валяй, — Иуда отодрал зубами кусок копчёного мяса. — Бабы на жратву падкие. Особенно голодные.

Они продолжали пировать, швыряя объедки на грязный пол. Иуда представлял себе, как за стенами дома некоторые люди ложились спать с полупустыми желудками, матери делили пайки между детьми, оставаясь голодными сами. Вот, что бывает, когда печёшься о других, больше, чем о себе.

То что у нормальных людей вызывало бы стыд или отвращение, ворам наоборот приносило особое удовольствие. Это подчеркивало их избранность, то что они выше «глупого стада». Так их добыча казалась особенно вкусной.

— Кстати, слышал про этих чокнутых святош? — Митька вытер жирные губы. — Которые по баракам шастают, проповедуют.

— А, эти. — Иуда презрительно фыркнул. — Говорят, Гон — божья кара за грехи. Покайтесь, молитесь, и спасётесь.

— Народ ведётся?

— Ещё как. Особенно бабы да старики. Вчера видел — человек тридцать собралось, на коленях стояли, грехи отмаливали.

— Идиоты, — Митька рыгнул. — Какая кара, какие грехи? Жрать надо, а не в небо пялиться.

— Вот именно. — Иуда откупорил вторую банку тушёнки. — Пусть молятся. Больше нам останется.

Они продолжали обжираться, не думая о завтрашнем дне. Свеча оплывала, отбрасывая уродливые тени на стены мёртвого дома. Где-то в ночи выла сирена — очередная атака Бездушных на стены. Но ворам не было дела до чужих бед. У них был праздник живота, купленный ценой детских слёз.

Утренний обход стен начался с неприятного разговора. Патроны расходовались слишком быстро — бойцы палили по каждому Трухляку, появившемуся в поле зрения.

— С сегодняшнего дня меняем тактику, — объявил я собравшимся командирам. — Огнестрельное оружие только против Стриг и более опасных тварей. Трухляков рубим холодным оружием.

— Но воевода, наши топоры и копья не всегда пробивают их шкуру, — возразил один из сержантов.

Я кивнул, ожидая подобной реакции. Достал из-за спины алебарду, которую создал этой ночью. Лезвие из Сумеречной стали отливало тёмно-синим в утреннем свете.

— Берите. Каждому бойцу достанется топор или алебарда из этого металла. Режет любую плоть, как масло.

Бойцы передавали оружие из рук в руки, восхищённо присвистывая. Молодой дружинник провёл пальцем по полотну топорища:

— Красота какая! Как зеркало…

Они не понимали истинной ценности Сумеречной стали. Каждый топор стоил как хорошее поместье, каждая алебарда — как годовое жалование сотни солдат. Но сейчас важнее было сохранить боеприпасы для решающих схваток.

После раздачи оружия я нашёл Бориса у восточных ворот. Мой заместитель уже собрал полтора десятка бойцов — крепких мужиков без магического дара, но с боевым опытом.

— Отобрал лучших, — доложил Борис. — Все добровольцы, понимают риск.

Я обвёл взглядом собравшихся, отметив присутствие Кузьмича, который возглавит этот отряд. Охотники, бывшие Стрельцы и ветераны, просто отчаянные смельчаки. Им предстояло выйти за стены через потайной ход для разведки позиций Бездушных и сбора Реликтов.

— Задача простая, — начал я. — Выходите через туннель, обходите лес по краю. Считаете примерное количество тварей, отмечаете их расположение. Если найдёте Реликты — собираете, но без фанатизма. Жизни важнее любых растений.

Мужики кивали, проверяя снаряжение. Я добавил:

— При первой опасности — назад. Никакого геройства.

В этот момент ко мне подбежал запыхавшийся Захар:

— Прохор Игнатич! Барин! Беда! Ночью склад обокрали!

Я резко обернулся:

— Какой склад?

— Третий амбар. Сегодня при осмотре обнаружили.

Лицо моё окаменело. Я предчувствовал что-то подобное, но надеялся, что новые меры безопасности сработают. Видимо, ублюдки успели сработать раньше, чем усилили охрану складов.

— Менталист, — процедил я сквозь зубы. — Тот же, что карточки ворует.

Борис нахмурился:

— Прикажете организовать поиски?

Я оскалился в злой усмешке:

— Нет. Я сам займусь этими крысами. Хватит церемониться.

Глава 12

Утро в лагере беженцев начиналось с привычной суеты. Иуда сидел на перевёрнутом ящике возле барака, наблюдая за потоком людей. У дальней стены собралась группа беженцев — человек двадцать стояли на коленях вокруг худого, лысого как коленка, мужчины, который что-то страстно вещал, воздевая руки к небу. «Покайтесь!» — долетали обрывки слов. — «Гон послан за грехи наши!»

Рядом Митька перебирал вчерашнюю добычу — банки тушёнки, куски сала, хлеб. К ним подошла женщина лет тридцати пяти, закутанная в потрёпанную шаль. Под глазами тёмные круги, в лице читалась почти хроническая усталость, а стойкий запах пороха сообщал всем окружающим, что та работает в оружейном цеху, собирая боеприпасы.

— Говорят, у вас… у вас есть еда? — едва слышно спросила она. — Мне нужно больше, чем дают по карточкам. У меня трое детей, растут быстро, всё время голодные… Капризничают… Они не привыкли так, привыкли чтобы всего вдоволь.

Иуда окинул её оценивающим взглядом. Одежда когда-то была дорогой, на пальце след от обручального кольца. Вдова, значит. Из тех, кто раньше жил припеваючи, а теперь вынуждена полагаться на чужую милость.

— Есть, — он кивнул на банку сгущёнки. — Только не за спасибо.

Женщина судорожно порылась в карманах, достала серебряную цепочку с медальоном.

— Это всё, что осталось… Муж был купцом, погиб при эвакуации из Покрова. Я бы не стала просить, но дети… Младшему всего пять, он постоянно просит чего-нибудь сладкого.

Месмерист взвесил цепочку на ладони. Неплохое серебро, медальон с гравировкой. За такую можно выменять много чего полезного.

— Две банки сгущеного молока и полбуханки белого хлеба в довесок, — решил он.

Вдова закивала, хватая еду трясущимися руками. Убежала, прижимая к груди драгоценный груз. Иуда усмехнулся, пряча цепочку в карман. Вот так аристократы и становятся нищими. Сначала продают драгоценности за дополнительную еду к пайку, потом одежду, а потом… Он покосился на Митьку, который уже облизывался, глядя вслед женщине.

К полудню Иуда с Митькой перебрались в другое место — подальше от оживлённых мест и от той толпы фанатиков, что всё ещё молились у стены, начав выискивать новых клиентов. Сделки парочка проводила по одной, шёпотом договариваясь о встречах в разных закоулках.

Гниль черного рынка медленно просачивалась в крепкую хозяйственную систему Угрюма. Людям, которые испытывали колоссальное нервное напряжение, хотелось хоть капельку радости, которой становились неподотчётные продукты.

Система карточек работала, люди получали еду, но многим хотелось большего — разнообразия, лакомств для детей, лишней банкой тушёнки для больного родственника, просто больше калорий для тяжёлой работы. За дополнительную еду отдавали последнее — обручальные кольца, серебряные крестики, часы, даже иконки семейные. Каждый думал, что покупает у каких-то счастливчиков, сумевших припрятать запасы до эвакуации.

Иуда умело поддерживал эту легенду, намекая на «дальнего родственника из деревни» и «старые связи». Митька стоял на стрёме, высматривая дружинников. Но больше всего месмериста заинтересовала группа мужиков, которых он заметил ещё утром.