Кореец (СИ). Страница 37

Главпочтамт, куда нас занесло отправить весточку (я решил осчастливить Марину телеграммой в стиле «Жив зпт здоров зпт люблю зпт целую тчк.»), оказался монументальным зданием сталинской эпохи — гранит, колонны, герб СССР под самой крышей. Все строго, солидно, на века. А рядом — раскаленная улица, залитая солнцем и плавящимся асфальтом, уходящая ступенями вниз, к Волге. И там, в конце перспективы, маячила фигура еще одного вождя — памятник Сергею Мироновичу Кирову, который когда-то здесь, на Нижней Волге, боролся с контрреволюцией. Теперь вот стоит, бронзовый, указывает рукой в светлое будущее, а вокруг него — пыль, жара и невозмутимые астраханские верблюды. Контрасты, однако.

Мы двинулись дальше, уворачиваясь от верблюдов и огибая памятники революции. Жара плавила мозги, хотелось спрятаться в тень и выпить чего-нибудь холодного, желательно с градусом. И тут — цыганки. Но какие-то странные, не такие, как в Москве. Не хватали за руки, не клянчили «дай копеечку, золотой, позолоти руку. яхонтовый», не сулили неземную любовь и казенный дом. Сидели себе на корточках у стены какого-то дома, в своих цветастых юбках, похожие на экзотических птиц, отдыхающих в тени, и лениво переговаривались о чем-то своем, цыганском.

Но Колька, видимо, решил, что раз уж мы в Астрахани, надо испытать все местные аттракционы. Он решительно отделился от меня и направился прямо к ним.

— Эй, ромалэ! — зычно крикнул он, подходя ближе. Видимо, решил блеснуть знанием фольклора. — Зумавэсса! Гадаешь?

Та, что была помоложе и поярче, с монистами на шее и наглыми черными глазами, лениво подняла голову. Окинула Кольку с ног до головы оценивающим взглядом, словно прикидывая, сколько с такого можно содрать.

— Шутишь, паря? — протянула она с легкой усмешкой. — Гадание — дело серьезное. Ручку позолотить надо.

Колька, недолго думая, достал из кармана металлический рубль. Положив между большим и указательным пальцем, щелкнул — рубль взлетел, крутясь кубарем. Цыганка с неожиданной ловкостью поймала монету на лету, спрятала куда-то в пышные складки юбки. Ловкость рук и никакого мошенничества — видимо, навык отработан годами.

— Ну, говори, чавалэ, как тебе гадать? На судьбу или на даму? — спросила она уже более оживленно, глаза ее заблестели интересом.

— Давай на судьбу! — рубанул Колька. — С дамами я и сам разберусь.

Цыганка взяла его узкую, твердую ладонь, провела по ней пальцем с длинным, хищным ногтем.

— Палец один загни, дорогой, коли на судьбу… — пробормотала она, вглядываясь в линии. — Вижу… Ой, вижу, не про хлеб-соль твои думки, про большое дело думаешь, про судьбу свою крутую… — она вдруг затараторила скороговоркой, раскачиваясь из стороны в сторону, как шаманка в трансе: — Денег у тебя много было, да все как вода утекли, все ты роздал, простая у тебя душа, цыганская почти, и деньги к тебе легкие идут, как мотыльки на огонь! Только похитрей тебе быть надо, ой, похитрей, а то пропадешь! А так — все вернется, и деньги, и удача… И даму пиковую вижу рядом с тобой, мечтаешь ты о ней, ночей не спишь, а может, и боишься ее малость… Через нее все беды твои, все расстройства… Правду говорю, ай, золотой? — Она заглянула ему в глаза своими черными, как астраханская ночь, зрачками. — А жизнь тебе долгая будет, ой, долгая! Девяносто лет проживешь, да еще два месяца сверху! Только бойся глаза черного, завистливого, да стрелы летящей, что из-за угла прилетит! Вот и все мое гадание!

Вторая цыганка, постарше, с лицом, похожим на печеное яблоко, дернула ее за юбку.

— Пойдем, Мано, хватит ему!

— Идти нам надо, паря! — улыбнулась гадалка уже без всякой мистики, просто и по-деловому. — Всё сказала! Ты это… дай папиросочку, у тебя же брюки в полосочку. Фартовый ты!

Я стоял рядом и давился от смеха. Классический развод! Набор стандартных фраз, подходящих любому: и деньги были, и дама пиковая (у кого ее нет?), и враги с черным глазом. Про девяносто лет — это вообще беспроигрышный ход. Но Колька… Я видел, что это тупое манипулирование его почему-то зацепило. Он помрачнел, вытащил пачку «Беломора», протянул цыганке. Та ловко выхватила папиросу, сунула за ухо.

— Спасибо, дорогой! Будешь в наших краях — заходи! — крикнула она уже на ходу, и вся стайка, шурша юбками, быстро растворилась в толпе.

Колька молча смотрел им вслед. Потом повернулся ко мне, лицо у него было непривычно серьезным.

— Пойдем пива выпьем, — сказал он глухо. — Что-то мне не по себе от этих… стрел летящих.

Похоже, цыганка, сама того не ведая, попала в какую-то его застарелую болячку или суеверие. Таежный человек, не боящийся ни тигров, ни китайских пограничников, вдруг струхнул из-за бабских баек. Чудны дела твои, Господи! Мы молча перешли дорогу к ближайшему пивному ларьку, из тех, что в народе называли «автопоилками». Надо было срочно смыть это дурацкое предсказание холодным, пусть и разбавленным, пивом.

Пророчества цыганки и привкус разбавленного пива развеялись вчерашним туманом. Ранним утром следующего дня в нашу временную холостяцкую берлогу без стука заявился Тучков. Свежий, как огурец с грядки (видимо, профилакторий и впрямь творил чудеса), и полный энтузиазма.

— Все на мази, орлы! — бодро отрапортовал он с порога. — Завтра наш «Полюс» выходит из дока! Послезавтра — покорять Каспий! С капитаном Хлопушиным все улажено, как по маслу! Он человек понятливый, особенно когда аргументы правильные подберешь, — Тучков подмигнул, недвусмысленно намекая на природу «аргументов».

Затем, не давая нам опомниться, он предложил культурную программу:

— Айда ко мне в профилакторий! Пообедаем по-людски, воздухом свежим подышим, позагораем на Волге-матушке! Чего вам тут пыль глотать?

Колька на это предложение только хмыкнул и выразительно глянул на меня. «Загорать» в его планы явно не входило. Бирюк он и есть бирюк.

— Не, я пас, — буркнул он и демонстративно достал колоду карт и радиоприемник. — Пасьянсик разложу, радио послушаю.

А я согласился. Почему бы и нет? Мой прошлый опыт продюсера однозначно шептал: связи надо укреплять, особенно такие… специфические. К тому же, перспектива провести день, глядя, как Колька в сотый раз пытается сложить «Паука», не вдохновляла. Да и уху из свежей волжской рыбы попробовать хотелось.

На маленьком пузатом автобусе мы покатили к Волге. Река встретила нас ослепительным блеском, ширью и запахом воды и тины. Мы спустились к берегу по сыпучим песчаным барханам, продрались через заросли какого-то колючего кустарника и вышли на влажный, плотный песок у самой воды.

Здесь, на импровизированном пляже, расположились на песчаном бугорке. Тучков сноровисто развел костерок из принесенных с собой сухих веток, подвесил над огнем закопченный котелок и начал священнодействовать — чистить и потрошить разнообразную волжскую рыбешку, которую, видимо, прихватил из профилактория. Запахло дымком и свежей рыбой. Я открыл пару бутылок пива, предусмотрительно купленных по дороге, чтоб предварить ими водочку. Красота!

И тут, не теряя времени даром, пока закипала вода, старпом «Полюса» нашел новую тему для излияния души. Нет, не про сальники и клапаны. На этот раз его гнев обрушился на бывшего «первого» Никиту Сергеевича Хрущева. Повод для праведных проклятий высился чуть ниже по течению Волги — целый остров, застроенный многоэтажными коробками и какими-то унылыми заводскими корпусами.

— Видишь это безобразие? — Тучков ткнул в сторону острова закопченным пальцем. — Центральный Картонажный Комбинат! ЦКК, чтоб его! Ударными темпами возвели! Из-за него, гада, в Астрахани все нормальное жилищное строительство свернули! — Он сплюнул в костер и продолжил, перемежая речь крепкими флотскими выражениями: — Итальяшки оборудование поставили! Миллионы валюты угрохали! А знаешь, для чего? Камыш! Волжский камыш собирались на картон перерабатывать! Какой-то хрен московский, профессор вшивый, этому кукурузнику в ухо нашептал про неисчерпаемые запасы! А нас, местных, кто спросил, как этот камыш растет⁈ А он, зараза, когда хочет, тогда и растет! Один год — стеной стоит, другой — хрен найдешь! Вот теперь и прут сырье со всего Союза, по железке! Нерентабельно, говорят, закрывать скоро будут! Идиоты!