Дочь самурая. Страница 32

Благодаря любви, участию и мудрости этого милого дома я увидела в Америке лучшее, научилась с пониманием и благодарностью открывать для себя то, о чём не привелось узнать бедному моему брату за его стеснённую жизнь в этой же самой стране.

Глава XVII. Первые впечатления

В первый свой год в Америке я всему удивлялась: мысли в моей голове сменяли друг друга так быстро, что я за ними не поспевала. И тем не менее год был счастливый. Японские жёны не тоскуют по дому. В Японии каждая девушка знает с младых ногтей, что судьба назначила ей другой дом и ей суждено жить именно там. Каждая девочка смиряется с этим так же безропотно, как с необходимостью посещать школу. И не ожидает в браке безоблачного счастья, как не ожидает, что в школе будет только играть, а учиться не будет.

Неделя сменяла неделю, и время от времени мне приходилось напоминать себе, что даже в Америке «глаза самурая не ведают влаги», но в целом дни мои полнились новыми приятными впечатлениями. Вскоре мне в доме понравилось решительно всё, хотя поначалу из-за портьер на окнах, тяжёлой и тёмной мебели, больших картин и ковров на полу я чувствовала себя как в ловушке.

Я очень любила наши широкие веранды и просторную лужайку, раскинувшуюся на склоне холма меж извилистыми дорожками. Окаймлявшая лужайку невысокая каменная стена с зубцами походила на вытянутую башенку замка, а массивные каменные столбы железных ворот — с крыльца их было толком не разглядеть из-за раскидистых вечнозелёных деревьев, — казалось, защищают наше поместье. Ещё у нас росла высокая кривая сосна, а рядом с ней — дерево итё, гинкго, и под луной оба дерева казались идеальной иллюстрацией к старинному японскому стихотворению:

О, я полюбила нашу усадьбу с первого взгляда!

Едва ли не целые дни я проводила на одной из трёх наших просторных веранд, ибо матушке не меньше моего нравилось там бывать, и нередко сразу же после завтрака мы выходили на веранду, она с шитьём, я с газетой. Чтобы усовершенствовать свой английский, я каждый день читала газету, причём с большим интересом. Начинала с новостей из зала суда, со списка разводов. Меня удивляло, что женщины чаще мужчин ищут свободы. Как-то раз я обмолвилась матушке, что мне жалко этих мужей.

— Почему? — удивилась она. — В разводе, мне кажется, столько же виноват муж, сколько и жена. Разве в Японии не так?

— Но ведь жена сама его выбирала, и ей, должно быть, гордость мешает признать, что она совершила ошибку.

— А муж? — спросила матушка. — «Он видит, и желает, и манит, она краснеет и с улыбкою приходит…» или не приходит, если не хочет. Такова её роль.

— Правда? Я думала, в Америке всё решает женщина, а не мужчина, — призналась я озадаченно, поскольку, как многие мои соотечественники, именно так толковала постоянные упоминания в книгах и газетах об американском обычае «женщины сами выбирают себе мужей». В этом случае, как во многих других, японцы преувеличенно истолковали обычай в том смысле, что в Америке женщины верховодят, а мужчины им подчиняются. И лишь из беседы с матушкой я впервые узнала, что в Америке принято, чтобы предложение делал мужчина.

— Совсем как в сказании о происхождении нашего народа, — заметила я.

— Это явно поинтереснее судебных новостей. — Матушка рассмеялась. — Будь добра, расскажи мне об этом.

— История довольно долгая, — сказала я, — но самая важная её часть повествует о том, как бог и богиня, Идзанаги и Идзанами, наши Адам и Ева, спустились с небес на парящем мосту и создали острова Японии. А потом решили остаться и поселиться здесь. И чтобы сочетаться браком, обошли вокруг установленного ими столба-кодзики — невеста справа, жених слева. А когда они встретились, богиня воскликнула: «О, прекрасный бог!» Но бог рассердился и ответил невесте, что она всё испортила, ведь именно он должен был говорить первым. Боги решили начать всё сначала. Богиня вновь отправилась с правой стороны вокруг небесного столба, а бог с левой, но на этот раз при встрече богиня не проронила ни слова, пока бог не сказал: «О, прекрасная богиня!» Лишь тогда Идзанами ответила: «О, прекрасный бог!» На этот раз брачную церемонию провели как подобает, муж и жена выстроили себе дом, и от них пошёл весь японский народ.

— Получается, изначально браки в Америке и в Японии не так уж и отличались друг от друга, — заметила матушка.

В Америке меня, помимо прочего, удивляло, что мне трудно, а зачастую и невозможно исполнять те обязанности жены, которым меня учили. Мацуо приехал в эту страну подростком, а потому и не знал многих японских обычаев, как я не знала американских, и поскольку он не сознавал моих сложностей, возникало немало недоразумений — как забавных, так и печальных.

Так, однажды Мацуо несколько вечеров кряду задерживался на работе. Мне нездоровилось, и матушка убеждала меня, что незачем сидеть и ждать его возвращения. Меня это очень смущало, поскольку в Японии жену, которая спит, пока её муж работает, сочтут недостойной лентяйкой. Вечер за вечером я лежала с открытыми глазами, гадая, кого же мне слушать — мою далёкую родную мать, которая знала японские обычаи, или досточтимую новую матушку, объяснявшую мне, как принято поступать в Америке.

Другое недоразумение возникло, когда матушка уехала на неделю на похороны родственника. Наша горничная Клара слышала, что Японию называют страной цветов вишни и, желая мне угодить, как-то раз испекла к ужину вишнёвый пирог. В Японии вишни сажают исключительно ради цветов, как розы в Америке, и я никогда не видела ягод вишни, но пирог, который поставили передо мною, чтобы я разрезала его и подала, источал восхитительный аромат.

— Что это? — спросил Мацуо. — А, вишнёвый пирог! Кислятина. Не люблю.

Ни одна японская жена никогда не прикоснётся к блюду, которое не нравится её мужу, — не позволит себе такой дерзости, — так что я отослала чудесный пирог на кухню. Но душой я последовала за ним, и ни одному пирогу, какие я видела с тех пор, не под силу сравниться с тем восхитительным воспоминанием.

Клара всё время старалась как-то меня порадовать, и однажды я спросила Мацуо, что можно ей подарить. Он ответил, что в Америке всегда рады деньгам, я выбрала новую купюру, завернула её в белую бумагу, как принято в Японии, и написала: «Это за пирог».

Как смеялся Мацуо!

— В Америке деньги можно давать открыто, — пояснил он.

— Но это же только для нищих, — встревоженно возразила я.

— Чушь! — ответил Мацуо. — Американцы считают деньги эквивалентом услуг. Духовной ценности деньги не имеют.

Я немало размышляла над его словами, ведь японцы обожают выражения благодарности, пусть даже неискренние.

Мне нравились наши слуги, но они не переставали меня удивлять. Матушка была сама доброта и с горничной, и со слугой, который работал в усадьбе, но не интересовалась ими от всего сердца, а они не питали бескорыстного интереса к нам. У нас дома в Японии слуг считали младшими членами семьи, они делили с нами скорби и радости, а мы в ответ искренне интересовались их делами. И это вовсе не означало неуместного панибратства. Всегда существовал незримый порог, и ни один слуга его ни разу не переступил, поскольку слуга в Японии гордится своим ответственным положением. Клара исполняла обязанности как положено, но радости искала и находила вне нашего дома, и в те дни, когда после обеда она была «выходная», она по утрам трудилась с таким изумительным усердием, что было ясно: ей не терпится поскорее освободиться. Я невольно сравнивала её с кроткой вежливой Тоси и её учтивыми прощальными поклонами.

С другой стороны, Клара делала для нас такое, чего в Японии я не стала бы ждать ни от одной служанки — кроме разве что моей няньки. Однажды я услышала, как Мацуо крикнул ей беззаботно: «Клара, будь добра, вынеси эти ботинки на кухонное крыльцо, чтобы Уильям почистил», и поёжилась от чувства, близкого к ужасу. В Японии подобную просьбу к слуге — за исключением того, в чьи обязанности входит чистить сандалии, — сочтут оскорблением, но Клара взяла ботинки и, весело напевая, унесла на крыльцо. Жизнь в Америке меня озадачивала.