Дочь самурая. Страница 14

Но любопытство пересилило, и юноша не ушёл, а, пробравшись между узорчатых столбов, подпиравших пол, прислушивался со стыдом, волнением и надеждой.

Ещё два имени! И ещё! «Такой-то, такая-то». «Такой-то, такая-то». Увы! Его имени среди них не было.

Наконец властный голос объявил:

— Решено. Последний день клонится к закату, и в этом году труды наши завершены.

— Постой, — возразил ему другой голос. — Остался Таро. Опять он один. Неужто мы не найдём ему девушку?

У юноши ёкнуло сердце: Таро — это он!

— Вот досада! — раздражённо воскликнул бог. — Опять это имя!

— Спешить ни к чему. Его ведь некому сватать, — сказал третий голос.

— Пусть его имя ещё год побудет без пары, — донеслось из дальнего угла. — Девушек не осталось.

— Погодите! — произнёс первый голос. — В Каштановой деревне в доме тамошнего главы только что родилась девочка. Её род знатнее, чем у него, но давайте всё-таки отдадим её за Таро. Тогда наши труды завершатся.

— Да! Да! — дружно воскликнули боги. — Соединим их имена и поспешим перейти к обязанностям наших святилищ.

— В этом году наши труды закончены, — объявил властный голос.

Юноша уполз прочь, взволнованный, возмущённый и горько разочарованный.

Он медленно брёл домой; разочарование и возмущение в душе его крепли, но едва вдали показалась Каштановая деревня и дом деревенского главы, уютный, зажиточный — плотная соломенная крыша, просторная сетка, сплошь увешанная сушащимися пучками риса, — юноша смягчился и подумал: «В конце концов, не так уж и плохо!» Он медленно прошёл мимо открытой двери. У самого порога виднелась детская кроватка с подушками. Юноша заметил личико младенца и крохотный сжатый кулачок.

— Ждать, самое меньшее, двенадцать лет! — внезапно воскликнул он. — Ну уж нет, я этого так не оставлю! Я брошу вызов богам!

В токономе обнаружилась подставка с одним-единственным мечом скромного вассала. Юноша схватил меч, рубанул по подушкам, выбежал из дома и бросился наутёк.

Проходили годы. Милостью судьбы Таро разбогател, но невесту так и не нашёл. А время всё шло. Наконец, смирившись с тем, что, видимо, в наказание за вызов богам жить ему бобылём до конца своих дней, Таро оставил дела.

А потом случилась удивительная вещь. К Таро явился сват и предложил невесту — послушную, трудолюбивую красавицу. Таро обрадовался. Последовал сговор, приехала невеста, сыграли свадьбу. Таро и подумать не мог, что будет так счастлив. Однажды его молодая жена шила на крыльце и, поскольку день выдался тёплый, ослабила воротник; Таро заметил на её шее странный извилистый шрам.

— Что это? — спросил он.

— Загадочная история, — улыбнулась жена. — Я тогда была совсем маленькой. Однажды бабушка услышала, что я плачу, вошла в комнату, увидела, что меч моего отца валяется на полу, а у меня на плече и шее зияет рана. Рядом не было ни души, мы так и не узнали, как это случилось. Бабушка сказала, что боги отметили меня для какой-то мудрой цели. Значит, так тому и быть, — заключила жена Таро и вновь склонилась над шитьём.

Таро в задумчивости удалился. Вновь увидел личико младенца и крепко сжатый кулачок; теперь Таро осознал, что противиться воле богов — бессмысленное занятие.

Этот рассказ Иси неизменно завершала так:

— Теперь вы понимаете, что волю богов надлежит принимать с благодарностью, и никак иначе. И повиноваться их замыслу.

Мы все очень радовались, когда наконец настал день свадьбы моей сестры, но куда бóльшая радость царила в доме жениха, ведь именно там, по японским обычаям, играют свадьбу. Но и обряд расставания невесты с родительским домом по традиции сложен, так что несколько дней наш дом полнился криками — хозяева отдавали приказы слугам, а те исполняли. Таки, Иси и Тоси трудились не покладая рук, складывали в сундуки постельное бельё и наряды невесты, чтобы наутро процессия с приданым вышла из наших ворот и направилась к будущему дому сестры.

Два дня спустя сестра тоже отправилась в путь. В то утро чуть свет к нам пришла мастерица: невесте полагалось сделать сложную причёску, какую носили замужние женщины [26] , с чудесными украшениями из черепашьего панциря и коралла. Лицо и шею сестры густо покрыли белилами, облачили её в белые одежды — цвет смерти, ведь брак означает, что отныне для родительской семьи невеста мертва. Под белым нарядом был алый, цвета новорождённых, поскольку невеста «рождается» в семье мужа. Матушка надела красивое кимоно с нашим гербом, а брат в торжественном камисимо — широких льняных штанах-хакама и плотной накидке без рукавов — был вылитый отец. Я любовалась им.

Наконец к дверям принесли невестин паланкин, и мы все направились в святилище, чтобы сестра попрощалась с духами наших предков, ведь после свадьбы она будет принадлежать уже не нашей семье, а семье мужа. Сестра склонилась перед святилищем. Матушка подвинулась к ней на татами и подарила прелестное зеркальце в шкатулке: такие носят с праздничными нарядами все знатные японки. Шкатулочку сестры украшала великолепная креповая мозаика с узором, изображавшим сосну, бамбук и сливу. Наша прабабка смастерила его собственными руками. Внутри шкатулочки было зеркальце. На шёлковом шнурке висел покрытый парчой хрусталь; сбоку шкатулочки, спрятанная под повязку, была длинная серебряная шпилька для волос. В былое время ею пользовались как кинжалом. Всё это символы императорских регалий — зеркала, украшения и меча.

Мать протянула сестре шкатулочку и сказала то же, что говорит дочери-невесте каждая мать. Ныне ты смело идёшь в новую жизнь, подобно тому как солдат идёт в бой. «Смотрись в зеркало каждый день, — сказала матушка, — и, если сердце твоё покроют шрамы гордыни или эгоизма, морщины на лице известят тебя об этом. Гляди внимательно. Будь сильной, подобно сосне, будь уступчивой и нежной — так бамбук подчиняется ветру — и, подобно благоуханной сливе, цветущей под снегом, никогда не теряй нежной стойкости преданной женственности».

Никогда ещё я не видала матушку в таком волнении, но лицо бедной моей сестры под густым слоем белой пудры не выражало ничего.

На пороге мы низко поклонились друг другу. Сестра села в паланкин и скрылась за красной завесой оконца. Её нянька, которая должна была идти вместе с нею, уже вышла замуж и уехала далеко, и вместо неё в первую рикшу уселась Иси. В следующих двух разместились сват и его жена, а следом мои брат и мать. Процессия тронулась в путь, Тоси посыпала наш порог солью — так поступают, когда из дома выносят усопшего, — со стуком колёс и негромким топотом ног слился дрожащий голос нашей бабушки, она пела невесте прощальную песнь:

Так закончилась жизнь сестры в семье Инагаки: отныне, как бы часто она ни навещала нас и как бы ласково и приветливо её ни встречали, в нашем доме сестра только гостья.

Много лет спустя сестра рассказала мне, как прошло её путешествие в новый дом. До него было всего несколько часов пути, но нужно было переходить через гору, и паланкин нещадно трясло. Сестра признавалась, что изо всех сил старалась не удариться головой о подушки и сохранить искусную причёску, украшенную тяжёлыми кораллами. Наконец носильщики вышли на ровную дорогу, сделали остановку, и Иси подняла красную завесу на оконце паланкина.

— Молодая госпожа, — сказала Иси, — мы дошли до места, где нам надлежит сделать привал и отдохнуть, прежде чем прийти в дом досточтимого жениха.

Иси и матушка помогли сестре выбраться из паланкина и вместе с нею вошли в безыскусный, хоть и просторный крестьянский дом. Хозяйка, дальняя родственница жениха, встретила их очень любезно. Подали ужин — порцию красного риса и рыбу, целиком, с головой — в знак поздравления. Иси привела в порядок платье сестры, оглядела её пояс, причёску, припудрила ей лицо. И процессия вновь медленно тронулась в путь, вверх по долгому пологому холму. На вершине их встретил вестник «семь с половиной», и вскоре они достигли высоких ворот с фамильным гербом и приветственными фонарями. Сестра почувствовала, что носильщики ступают по камням, и тут паланкин опустили на землю. Сестра ничего не видела, но знала, что вот-вот оконце паланкина откроется, внутрь заглянет жених и в знак приветствия ударит веером по крыше паланкина.