Прощай, оружие!. Страница 7

– Посмотрите, какая шишка, лейтененте! – крикнул он. – Ничего не поделаешь. За мной вернулись.

Домой на виллу я приехал только в пять и пошел ополоснуться туда, где мыли машины. Потом я составлял рапорт у себя в комнате, сидя в штанах и майке у открытого окна. Наступление назначили на послезавтра, и мне было предписано отправляться с машинами в Плаву. Я уже давно не писал в Штаты и знал, что написать нужно, но так долго тянул, что уже забыл, о чем писать. Писать было не о чем. Я отправил пару открыток Zona di Guerra [8] , вычеркнув все, кроме «я жив и здоров». Этого достаточно. В Америке такие открытки будут иметь успех: они странные и загадочные. Вообще, весь этот театр странный и загадочный, однако, на мой взгляд, хорошо организованный и жестокий, в отличие от других австрийских фронтов. Австрийская армия была создана для побед Наполеона – любого Наполеона. Вот был бы у нас такой полководец, но вместо этого нами командовал Il Generale Кадорна, толстый и лоснящийся, а еще Виктор Эммануил, коротышка с гусиной шеей и козлиной бородкой. На правом фланге заправлял герцог Аоста. Пожалуй, чересчур красив для великого полководца, но зато выглядел как мужчина. Многие хотели, чтобы королем был он. У него и внешность была королевская. Он приходился дядей нынешнему королю и командовал третьей армией. Мы же служили во второй. В третьей было несколько британских батарей. В Милане я познакомился с двумя наводчиками оттуда. Прекрасные ребята, мы здорово тогда покутили. Они были большие, но робкие, стыдились и одновременно жадно впитывали все происходящее вокруг. Я жалел, что служу не с британцами. Так было бы куда проще. С другой стороны, меня бы, скорее всего, убили. Не в санитарном отряде, конечно. Хотя и в нем тоже. Британских шоферов иногда убивали. Впрочем, я знал, что не погибну. Не на этой войне. Я к ней совершенно никаким боком. Мне она казалась чем-то неопасным, будто в кино. И все же я молился, чтобы она поскорее закончилась. Может, все прекратят этим летом. Может, австрийцы сломаются. Проигрывали же они другие войны – чем эта отличается? Все говорили, что французы выдохлись. Ринальди говорил, будто французская армия взбунтовалась и двинулась на Париж. На вопрос, что случилось дальше, он ответил: «А, их остановили». Я хотел побывать в Австрии и чтобы там не было войны. Посмотреть на Шварцвальд. Сходить в Гарц. Где этот Гарц вообще? Бои шли в Карпатах. Туда я не собирался. Но, может, и там неплохо. Если б не война, я бы съездил в Испанию.

Солнце уже садилось, и дневная жара спадала. После ужина я пойду навестить Кэтрин Баркли. Вот бы она была сейчас здесь. Вот бы мы с ней сейчас были в Милане. Мы бы поели в кафе «Кова», а потом в душном вечернем воздухе прогулялись по виа Манцони, а потом перешли бы мост и пошли вдоль канала в гостиницу. Возможно, Кэтрин Баркли согласилась бы. Может, она сделала бы вид, что я и есть тот самый убитый юноша, и вот мы входим в вестибюль, швейцар снимает фуражку, я подхожу к столу консьержа и прошу ключ, а она ждет у лифта; потом мы поднимаемся – медленно, ведь лифт отсчитывает каждый этаж, – и вот наш этаж: мальчик-лифтер открывает дверь и стоит, пропуская нас, она выходит, за ней я, и мы идем по коридору, и я вставляю ключ в дверь, открываю, вхожу, а внутри снимаю трубку и прошу прислать бутылку капри бьянка в серебряном ведерке со льдом, и вскоре за дверью уже позвякивает лед в ведерке, потом раздается стук в дверь, и я велю оставить все снаружи – потому что мы уже без одежды, ведь такая жара, и окно открыто, и над крышами домов носятся ласточки, а затем, когда стемнеет, за окном над домами и в листве деревьев охотятся крохотные летучие мыши, а мы сидим и пьем капри, и дверь заперта, и очень душно, и на кровати только простыня, и всю ночь – всю ночь напролет мы любим друг друга в знойной темноте Милана… Да, хорошо бы так. Так что я быстро поем и отправлюсь повидать Кэтрин Баркли.

В столовой говорили все и сразу, а я пил вино, потому что ты не свой, если хотя бы чуть-чуть не выпьешь, и говорил с капелланом об архиепископе Айрлэнде – добродетельном как будто человеке, о чьих злоключениях, к которым я был причастен как американец, я ни разу не слышал, но делал вид, что знаю. Было бы невежливо выказать неведение, слушая подробнейшее изложение причин этих злоключений, которые, насколько я понял, сводились к банальному недоразумению. Да еще и фамилия такая, что постоянно хочется назвать его Ирландия, и самое замечательное, что он из Миннесоты. Вслушайтесь: Ирландия Миннесотская, Ирландия Висконсинская, Ирландия Мичиганская… Впрочем, дело не только в этом. Да, отче. Очень верно, отче. Вероятно, отче. Нет, отче. Ну, возможно, и так, отче. Вы лучше меня в этом разбираетесь, отче. Капеллан был приятным собеседником, но скучным. Офицеры были так себе и тоже скучны. Король был хорошим, но скучным. Вот вино было плохое, но не такое скучное. Оно сдирало эмаль с зубов и оставляло ее на нёбе.

– И потом священника засадили, – рассказывал Рокка, – потому что при нем нашли трехпроцентные облигации. Дело было, конечно, во Франции. Здесь бы его даже не арестовали. Он утверждал, что и знать не знает про пятипроцентные займы. Это было в Безье. Я был там и, прочитав о деле в газете, пошел в тюрьму и попросил встречи со священником. Не было никакого сомнения, что облигации он украл.

– Не верю ни одному слову, – сказал Ринальди.

– Как угодно, – сказал Рокка. – Но я рассказываю историю для нашего капеллана. Она весьма поучительна. Он тоже священник, он оценит.

Капеллан улыбнулся и кивнул:

– Продолжайте. Я слушаю.

– Конечно, не все облигации нашли, но все трехпроцентные были у священника, и еще какие-то облигации местного займа – не помню точно какие. И вот, самая соль истории: я прихожу в тюрьму, подхожу к его камере и говорю, как в исповедальне: «Благословите меня, отец мой, ибо вы согрешили».

Все слушатели оглушительно захохотали.

– А он что? – спросил капеллан.

Рокка пропустил вопрос мимо ушей и принялся объяснять мне шутку:

– Вы ведь поняли, в чем соль?

По-видимому, шутка была очень смешная, если ее как следует понять.

Мне подлили еще вина, и я рассказал анекдот про английского рядового, которого поставили под душ. Потом майор рассказал об одиннадцати чехословаках и венгре-капрале. Выпив еще вина, я рассказал анекдот про жокея, который нашел пенни. Майор заметил, что у итальянцев есть похожий анекдот, только про герцогиню, которая не могла уснуть. Тут капеллан ушел, и я рассказал анекдот про коммивояжера, который приехал в пять утра в Марсель, когда дул мистраль. Майор сообщил, что ему рапортовали, будто я умею пить. Я все отрицал. Он сказал, что это правда и что, Бахус свидетель, он проверит, правда ли это. Не Бахус, сказал я, только не Бахус. Как раз Бахус, сказал майор. Я должен был пить с Басси Филлипо Винченца: он стакан, и я стакан, он бокал, и я бокал. Басси заявил, что так не пойдет, ведь он уже выпил вдвое больше меня. Я заявил, что это наглая ложь: Бахус там или не Бахус, а Филлипо Винченца Басси – или Басси Филлипо Винченца – за весь вечер не проглотил ни капли, и вообще, как его звать? Он спросил, а как меня зовут: Фредерико Энрико или Энрико Федерико? Я сказал: да победит сильнейший, и к черту Бахуса, и майор поставил перед нами по кружке с красным вином. Выпив половину, я решил, что с меня хватит. Я вспомнил, куда собирался.

– Ладно, Басси победил, – сказал я. – Он сильнее. А мне пора.

– Это правда, – подтвердил Ринальди. – У него свидание. Уж я знаю.

– Мне пора.

– Что ж, в другой раз, – сказал Басси. – В другой раз, когда будете готовы.

Он хлопнул меня по плечу. На столе горели свечи. Все офицеры были веселы.

– Доброй ночи, господа, – сказал я.

Ринальди вышел со мной. Мы остановились перед входом, и он сказал:

– Не ходил бы ты туда пьяный.

– Я не пьяный, Ринни. Чесслово.

– Погрызи-ка кофе.