Прощай, оружие!. Страница 6

– И все же нельзя оставлять меня в неведении, милый.

Мы сошли с подъездной дороги и укрылись под деревьями. Я взял ее за руки, мы остановились, и я ее поцеловал.

– Мы можем где-то уединиться?

– Нет, – сказала она. – Можно только гулять здесь. Тебя долго не было.

– Всего два дня. И вот я вернулся.

Она посмотрела на меня.

– Потому что любишь меня?

– Да.

– Ты ведь уже говорил, что любишь меня?

– Да. Я тебя люблю.

Я соврал: я этого не говорил.

– И ты будешь звать меня Кэтрин?

– Да, Кэтрин.

Мы прошли дальше и остановились у дерева.

– Скажи: «Я вернулся к своей Кэтрин в ночи».

– Я вернулся к своей Кэтрин в ночи.

– О, милый, ты правда вернулся ко мне?

– Правда.

– Я так тебя люблю и без тебя просто пропадала. Ты ведь меня не бросишь?

– Нет. Я всегда буду возвращаться.

– Ах, как же я тебя люблю. Пожалуйста, не убирай руку.

– Я и не собирался.

Я развернул ее так, чтобы видеть лицо, и стал целовать, но заметил, что она жмурится. Я поцеловал ее в закрытые веки. Была в ней какая-то сумасшедшинка. С другой стороны, ну и что? Мне было все равно, меня все устраивало. Так всяко лучше, чем каждый вечер ходить в офицерский бордель, где девицы вешаются тебе на шею и в знак привязанности, между походами наверх с очередным товарищем по оружию, надевают твою фуражку задом наперед. Я точно знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и не собирался в нее влюбляться. Я разыгрывал партию, как в бридже, только вместо карт – слова. Точно так же нужно было делать вид, будто играешь на деньги или еще на что-нибудь. О том, на что шла игра, никто не говорил. Но меня все устраивало.

– Жаль, что нам больше некуда пойти, – сказал я, испытывая типичное мужское нетерпение перевести разговор в горизонтальную плоскость.

– Идти некуда, – сказала она, выйдя из какой-то своей задумчивости.

– Можем немного посидеть здесь.

Мы присели на плоскую каменную скамейку. Я держал Кэтрин Баркли за руку, но обнять себя она не давала.

– Ты устал? – спросила она.

– Нет.

Она опустила взгляд на траву.

– Скверную игру мы с тобой затеяли.

– Какую игру?

– Не прикидывайся дурачком.

– Я искренне недоумеваю.

– Ты очень славный, – сказала она. – Ты знаешь игру и умеешь в нее играть. Но игра все равно скверная.

– Ты всегда угадываешь чужие мысли?

– Не всегда. Но твои – да. Не надо притворяться, будто ты меня любишь. Закончим с этим на сегодня. Хочешь еще о чем-нибудь поговорить?

– Но я правда тебя люблю.

– Прошу, давай не будем врать друг другу без нужды. Ты хорошо исполнил свою роль, но с меня хватит. Я, между прочим, не сумасшедшая. Если на меня и находит, то лишь иногда.

Я сжал ее ладонь.

– Кэтрин, милая…

– Ты так забавно произносишь «Кэтрин». И каждый раз по-разному. И все-таки ты милый. Милый, добрый юноша.

– Вот и наш капеллан так говорит.

– Да, ты правда очень добрый. Ты ведь придешь ко мне снова?

– Конечно.

– И нет, не надо говорить, что ты меня любишь. С этим пока покончено. – Она встала и протянула мне руку. – Спокойной ночи.

Я хотел поцеловать ее.

– Не надо, – сказала она. – Я ужасно устала.

– Ну хоть один поцелуй.

– Я правда очень устала, милый.

– Всего один.

– Тебе так этого хочется?

– Очень.

Наши губы соприкоснулись, и Кэтрин тут же отстранилась.

– Нет, не могу. Спокойной ночи.

Я проводил ее до двери, и она скрылась в вестибюле. Мне нравилось смотреть, как она идет. Ночь была жаркой, и в горах шли активные действия. Над Сан-Габриеле сверкали вспышки.

Я остановился перед «Вилла-Росса». Ставни были закрыты, но внутри веселье было в самом разгаре. Кто-то пел. Я отправился домой. Когда я уже готовился ко сну, пришел Ринальди.

– Ага! – сказал он. – Щеночек растерян. Что-то пошло не так.

– Где ты был?

– На «Вилла-Росса». Большая польза для ума и для сердца, щеночек. Мы пели хором. А ты где был?

– В британском госпитале.

– Слава богу, я не стал с ними связываться.

Глава 7

На следующий день, возвращаясь с первого горного поста, я остановил фургон у smistimento [7] , где раненых и больных распределяли по документам и ставили отметки о направлении в тот или иной госпиталь. Я сам вел машину и остался сидеть за рулем, а мой напарник-шофер понес документы для отметки. День был жаркий, небо – ясное и голубое, а дорога – белая от пыли. Я сидел в высокой кабине «фиата» и ни о чем не думал. Мимо по дороге шагал полк. Все были потные и раскрасневшиеся. Кто-то шел в стальных касках, но большинство просто несли их, приторочив к вещмешкам. Многим каски были слишком велики и сползали на уши. Офицеры поголовно были в касках, но подобранных по размеру. Это была половина бригады «Базиликата» – я опознал их по петлицам в красно-белую полоску. Следом за полком еще долго тянулся хвост из отставших, которые не поспевали за своими взводами. Они все были потные, пыльные и уморенные. Некоторые выглядели очень плохо. Когда все отставшие прошли, показался еще один солдат. Он шел, волоча ногу. Остановившись, он сел на обочину. Я вылез из кабины и подошел к нему.

– Что с тобой?

Он поднял голову, затем встал.

– Уже иду.

– Что-то беспокоит?

– Да эта… война.

– Что у тебя с ногой?

– Не с ногой. У меня грыжа.

– Почему же ты тогда пешком? – спросил я. – Почему не в госпитале?

– Не пускают. Лейтенант говорит, будто я нарочно снял бандаж.

– Дай осмотрю.

– Она вышла.

– С какой стороны?

– С этой.

Я пощупал.

– Покашляй, – сказал я.

– Нет уж, мало ли что. Ее с утра уже и так вдвое раздуло.

– Присядь, – сказал я. – Сейчас нам поставят отметки на документах, и я подвезу тебя в санитарную службу твоего полка.

– Там скажут, что я нарочно.

– Ничего они не сделают, – сказал я. – Это не членовредительство. Грыжа ведь у тебя давно?

– Но я потерял бандаж.

– Тебя отправят в госпиталь.

– А нельзя мне остаться с вами, tenente?

– Нет, у меня на тебя нет документов.

Вышел шофер с документами на раненых, которых мы везли.

– Четверо в сто пятый, двое в сто тридцать второй, – сказал он.

Это были номера госпиталей за рекой.

– Веди ты, – сказал я и помог солдату с грыжей сесть к нам в кабину.

– Вы говорите по-английски? – спросил он.

– Да.

– Как вам эта чертова война?

– Гадость.

– Точно, гадость. Еще какая гадость.

– Ты бывал в Штатах?

– Бывал. В Питтсбурге. Я угадал в вас американца.

– Что, у меня настолько неважный итальянский?

– Я сразу угадал, что вы американец.

– Еще один американец, – сказал шофер по-итальянски, оглянувшись на солдата с грыжей.

– Послушайте, лейтененте. Вам обязательно везти меня в полк?

– Обязательно.

– Капитан медслужбы знает, что у меня грыжа. Я выкинул чертов бандаж, чтобы мне стало хуже и не пришлось бы опять идти на передовую.

– Понимаю.

– Может, вы отвезете меня куда-нибудь еще?

– Будь мы ближе к фронту, я бы сдал тебя на первый медицинский пост. Но здесь без документов нельзя.

– Если я вернусь, мне сделают операцию, а потом все время будут держать на передовой.

Я задумался.

– Вот вам бы хотелось все время торчать на передовой? – спросил он.

– Нет.

– Иисусе, ну что за чертова война!

– Так, послушай, – сказал я. – Выходи из машины, упади на обочину и разбей себе голову, а на обратном пути я тебя подберу и отвезу в госпиталь. Альдо, притормози здесь.

Мы съехали на обочину. Я помог солдату вылезти.

– Буду ждать здесь, лейтененте, – сказал он.

– До встречи, – сказал я.

Мы поехали дальше и через милю обогнали марширующий полк, затем пересекли реку, мутную от талого снега и стремительно журчащую между сваями моста, выехали на дорогу через равнину и развезли раненых по двум госпиталям. На обратном пути я сел за руль и налегке погнал туда, где остался солдат из Питтсбурга. Сначала мы проехали мимо полка, еще более изможденного от жары и усталости, потом мимо отставших. Впереди на обочине показалась конная санитарная повозка. Двое санитаров грузили в нее солдата с грыжей. За ним вернулись. Завидев меня, солдат покачал головой. Каска с него свалилась, а лоб был окровавлен. Нос был ободран, на кровавую ссадину налипла пыль, и волосы тоже были в пыли.