Тренировочный день 6 (СИ). Страница 32

Она вытирает лицо подолом майки, избегая полотенца, которое пахнет Лилькой, ее терпким, цветочным ароматом. Прищуривается на свое отражение в зеркале.

— Ты чего удумала? — спрашивает она у отражения: — чего удумала, а? Такая возможность… да и мама наконец будет довольна. Если я домой мужа приведу — обязательно будет довольна. Вот никогда она мною не была довольна, а если я Витьку приведу — то будет. Не смей мне все портить… Лильке он не нужен, а Машке и подавно, а больше никто на него и не претендует. Я его первая нашла, мне и водить. И… — она смотрит на отражение. Отражение ей не верит, крайне скептически относится к сказанному, вон даже руки на груди сложила.

— Да ну тебя, — наконец говорит она: — ну тебя. Я пойду… покурю. Вот. Где-то у Лильки тут сигареты были.

Она выходит из ванной, закрывает за собой дверь, находит на кухне початую пачку сигарет (американские! В красно-белой пачке с красным кругом и надписью «Lucky Strike») и зажигалку. Выходит, на лестничную клетку и прикрывает дверь, следя чтобы английский замок не защёлкнулся вслед за ней. Будет глупо стоять потом на лестнице в Витькиной майке да в шортах и в дверь колотить, четыре часа утра на дворе.

В подъезде ощутимо пахнет тушеной капустой и кошачьей мочой. Она с легкой тоской вспоминает цветочный аромат полотенца в ванной. Достает сигарету и рассматривает ее. На самом деле она не курит, никогда не курила. Но вот сейчас почему-то охота. Она прислоняется к стене спиной, щелкает зажигалкой, затягивается и тут же — закашливается, роняет сигарету на пол, сгибается едва не пополам, зайдясь в приступе кашля. Отвратительно!

— Ты попробуй не в затяг. — раздается сочувственный голос рядом и кто-то хлопает ее по спине, как будто она поперхнулась едой: — а курить вообще-то вредно.

— Ты… — она наконец откашливается и выпрямляется, утирая выступившие слезы: — ты-то как тут… кха-кха! Оказалась…

— Сама не понимаю. — разводит руками в стороны девушка. Айгуля ее знает. Айгуля хорошо ее запомнила, ее мимику, ее движения, ее манеру раскачиваться из стороны в сторону как змея перед броском. Десятый номер на футболке, доигровщица «Крылышек».

— … удивительно. — говорит Айгуля, складывая руки на груди: — я уже думала меня ничем не удивишь, но удивительно. Скажи-ка, а остальные тоже тут? Железнова ваша как себя чувствует? Казиева? Что десятка «Крылышек» забыла в этом подъезде в четыре ночи?

— Уже утро. — рассеяно замечает девушка: — что я тут делаю? Лучше скажи, что вы тут делаете вместе со своим тренером⁈ Я все слышала! Вот! — она демонстрирует красное и слегка опухшее ухо.

— Что мы тут делаем? Ты что из Одессы родом⁈ Кто же на вопрос вопросом отвечает?

— Кто я? — изумляется девушка-десятка «Крылышек»: — да я, между прочим, ничего такого не делаю! Я за ваш моральный облик переживаю! У вас там секретные тренировки, да⁈ Да же? Да же? Скажи, скажи, я все знать хочу! Поэтому вы нас выиграли, да⁈

— Мы не выиграли! Ничья же!

— Ой, да брось, все знают, что вы выиграли, ваш тренер просто наших пощадил, дальше с вами играть пришлось бы всерьез, с травмами и на полную, а у нас жеребьевка скоро! Короче — ты мне говоришь, как вы там тренируетесь, а я молчок! Честное комсомольское! Никому! Даже тренеру! Только для личного пользования! Да и не будет у нас никто вот так с тренером, даже если кубок мира на кон поставят, у нас Вячеслав Михайлович старенький уже, у него морщинки… даже если и захочет — то помрет пока всех оттренирует! Так что — говори! — девушка подпрыгивает на месте от переполняющей ее энергии, словно резиновый мячик, отскакивающий от каменного пола — прыг-скок, прыг-скок…

— Не буду я тебе ничего говорить! — возмущается Айгуля, придя в себя: — ты мне вообще кто? И не было у нас никаких секретных тренировок!

— А что это было? Поощрение? Наказание? — прыг-скок продолжается, у Айгули в глазах рябить начинает от этого непрестанного движения.

— Ничего у нас не было!

— … — девушка-десяточка перестает прыгать. Она смотрит на Айгулю и качает головой, снова демонстрирует свое красное ухо.

— Я три часа вас слушала. — доверительно сообщает она: — знаешь как ухо болит все время к стакану прижиматься? Я почти каждое слово слышала. Как там… «Ой, только не туда! Салчакова прекрати!»

— Что⁈ — Айгуля чувствует, что начинает стремительно краснеть, жар удаляет в щеки и уши начинают пылать.

— Но я никому! Честное комсомольское! — клянется девушка и протягивает ей руку: — уговор!

— … ты! — Айгуля оглядывается по сторонам. Они одни на лестничной клетке, что вызывает соблазн затащить эту десятку в квартиру и… что с ней делать потом она совершенно не знает.

— Катя! — дверь в соседней квартире открывается и оттуда высовывается сонная мордашка: — ты куда пропала? Мы там ужастики поставили на видике… ой! — глаза на мордашке нашли Айгулю и остановились на ее груди. Айгуля запоздало поняла, что Витькина майка ни черта не прикрывает, болтается и просвечивает через нее все. Она машинально прикрыла грудь руками.

— Это… это же майка Виктора Борисовича, да? — даже не спросила, а скорее констатировала факт печальная мордашка: — еще одна значит. И чего вы все на чужих мужиков лезете?

— А? — Айгуля окончательно теряет нить реальности и решительно не понимает, что тут происходит.

— Лиза, я сейчас буду. — успокаивает мордашку десятка: — не переживай.

— Ну уж нет. — говорит мордашка: — ты же слышала, что они с ним делали, изверги. Она, наверное, жениться на нем хочет. Как честный человек теперь должна.

— Это не ваше дело. И вообще, кто вы такие⁈

— Я — Громова. Номер десять, мы же играли вчера, ты что не помнишь? Катя Громова, кличка «Гроза». Ты мне обещалась что секретную методику расскажешь.

— Не обещала я ничего⁈

Глава 17

Глава 17

Наполи Саркисян, племянник и ответственный человек

Он потушил сигарету и захлопнул пепельницу, встроенную в приборную доску стареньких «Жигулей». Взглянул на часы. Время было в самый раз — не слишком рано, но и не поздно. Те, кто насмотрелся фильмов про Джеймса Бонда и майора Пронина думают будто настоящие шпионы и разведчики всех мастей проворачивают свои темные делишки именно по ночам, одевшись в темное и немаркое, пролезая по карнизам или скользя по натянутой проволоке между домами, предварительно выстрелив из арбалета блестящим металлическим крюком-кошкой. Те, кто смотрят такие фильмы не понимают, что на самом деле разведчику или шпиону важно оказаться незамеченным. А уж человека с крюком-кошкой на крыше никто не забудет, если увидит. У Честертона в его «Отце Брауне» есть рассказ про человека-невидимку. И это не фантастика как у Герберта Уэллса, нет, там речь шла о вполне себе видимом человеке, который не нарушал никаких физических и оптических законов природы, его было видно, его можно было потрогать, он находился у всех на виду, однако одновременно его никто не замечал. Потому что смотреть, видеть и замечать — разные вещи. Люди видят дворника, который метет парковку во дворе, официанта, который несет заказ в кафе, но не замечают их. Если потом спросить их о том, какого роста был официант, который обслуживал их или там особые приметы дворника — никто не вспомнит. А вот подозрительного человека в шляпе и темных очках все вспомнят.

На этом и был основан парадокс невидимки отца Брауна — он изображал официанта на одной половине дома и джентльмена на другой. Официант одет в смокинг, и джентльмен тоже одет в смокинг, единственная разница между ними в том, что один согнут в раболепном поклоне, а второй — выступает гордо, чувствуя поколения пэров за спиной. Ах, да, еще белая салфетка на сгибе руки, но салфетку легко спрятать в нагрудном кармане или же небрежно перехватить другой рукой. Итак вся разница между джентльменом и официантом состояла в поведении. В свою очередь среди светских львов и львиц человек был невидимкой, потому что его принимали за официанта, а кому какое дело до официанта? В свою очередь у официантов не возникало никаких вопросов к джентльмену, да и не могло возникнуть. Вуаля — человек-невидимка. Вроде и есть, но никто его не замечает.