Викинг. Бог возмездия. Страница 25
– Бьюсь об заклад, он творил какое-то заклинание против захватчиков, и им это не понравилось, – предположил Улаф.
Сигурд представил, как борода годи шевелится от проклятий в адрес людей Рандвера, как он плетет заклинания, чтобы отправить их в Хельхейм, как вопят захватчики, поджигая дом годи, и жуткие крики птиц, летучих мышей, хорьков, крыс и других мелких зверьков, которых Асгот держал в ящиках или привязанными к колышкам, вбитым в землю. Потому что, как бы ни бахвалились друг перед другом тэны ярла, они наверняка испытывали страх – ведь всем известно, что злить годи очень опасно.
– Рандвер не знал, что с ним делать, – сказал Солмунд. – Как будто они поймали волка за хвост.
– Да уж, я бы лучше пытался удержать волка, чем Асгота, – заявил Улаф.
Люди ярла Рандвера не стали убивать годи – что было бы настоящей глупостью, и это все понимали, – но Сигурд хотел знать, что они с ним сделали, потому что никто в своем уме не станет покупать годи в качестве раба.
Среди почерневших бревен сверкали тлеющие угли, подобные глазам дракона; другие упали на землю, разбросав в разные стороны тучи искр, которые налетали на смотревших на пожар людей, оставляя на рубахах и штанах крошечные черные дырочки. Пламя тянулось к самому небу; казалось, будто огонь вызвал собственный ветер, и его голос тихонько нашептывает печальную сагу. Сигурд наблюдал за столбами дыма и не сомневался, что боги обязательно его увидят.
Он подумал, что от обжигающего жара внутри «Дубового шлема» на белой коже его матери появились громадные волдыри, а золотые волосы с седыми прядями ярко вспыхнули, точно шлем героя, только что вышедший из кузни, и исчезли. Все собравшиеся знали, что очень скоро их окутает запах горящей плоти, но никто не прикроет лицо рукой и никто не станет морщиться. Потому что с этого дня и до их собственной смерти они стали единым целым и впитают каждую, наполненную горечью каплю из уважения к тем, кто стал жертвой захватчиков.
Когда все было кончено и остались только главная крыша и дубовые колонны, которые облизывало пламя, но которые продолжали стоять, те, кто собирался уйти с Сигурдом, взяли все, что могло им пригодиться, попрощались с родными, если они у них были, и приготовились покинуть Скуденесхавн. Улаф сказал тем, кто оставался в деревне, не устраивать выступлений против нового ярла и, более того, постараться встретить его с распростертыми объятиями.
– Сделайте все, что в ваших силах, чтобы облегчить себе жизнь, – добавил он. – Ярл Харальд и наши близкие умерли, и вы больше никогда не увидите в этой жизни их лиц. – В его глазах больше не стояли слезы. – Принесите Рандверу клятву верности, если он вас попросит, потому что вы больше ничего не можете сделать. Скажите ему, что дом ярла Харальда загорелся от крыши, которую подожгли его люди, – предупредил он, – потому что он разозлится, когда увидит, что его больше нет.
Улаф оставил своего старшего сына Харека присматривать за матерью и маленьким Эриком, поцеловал их по очереди и пообещал вернуться, как только появится возможность. Он не стал растягивать прощание, потому что это было не в его правилах. Но еще Сигурд понимал, что Улафу не по себе из-за того, что ему, сыну ярла, не с кем прощаться, что у него никого не осталось, кроме Руны, которая стала пленницей в Хиндере, и Улаф хотел защитить его от боли и необходимости смотреть на то, как других обнимают любящие руки.
На следующее утро семь человек покинули Скуденесхавн, оставив за спиной столбы дыма, по-прежнему лениво поднимавшегося над погребальным костром, в который превратился «Дубовый шлем» ярла Харальда. Дубовый шлем… Имя дали в шутку, но в его гибели не было ни капли веселья, и теперь его угли смешались с прахом погибших жителей Скуденесхавна. В самом конце «Дубовый шлем» не смог никого спасти. Возможно, боги находили это забавным.
«Не спускай с меня глаз, Всеотец», – подумал Сигурд, когда садился в лодку, и, повернувшись к морю, проследил взглядом за чайкой, которая пронзительно кричала, будто спрашивала, собираются ли они на рыбалку.
– Никакой рыбалки, птица, – пробормотал Сигурд в коротенькую бороду и положил меч на скамью рядом с собой. – Мы отправляемся на охоту.
Глава 6
Лодка, построенная из дуба так же, как корабли ярла Харальда, называлась «Выдра». Она достигала чуть меньше тридцати двух футов в длину и шести в ширину, и вполне могла быть детищем «Рейнена» или «Морского орла» – шесть досок в длину, первые две резко уходят вверх, почти до конца носа и кормы, пять пар весел, уключины, дно, банки и руль. В общем, красивая, отвечающая всем правилам и надежная. Но слишком маленькая.
Главная трудность заключалась не в малочисленности команды – семь человек могли без проблем разместиться на «Выдре», – а в щитах, копьях, топорах и мечах, которые они взяли с собой, потому что теперь эти семеро являлись самыми настоящими разбойниками, спасающимися бегством от ярла и конунга. Но когда мужчина держит в одной руке копье, а в другой – меч, он свободен, так сказал Гендил. Потому что он жив.
Локер ворчал, что Свейн занимает целых два места на скамье, Герт выругался, когда порезал щиколотку об острие копья, но по большей части никто на неудобства не жаловался. Бринья имелась только у Улафа; он свернул ее и убрал в смазанную жиром кожу, и она лежала рядом с ним на скамейке. На плечи всех семерых давила холодная истина того, что «Выдра» и ее маленькая команда – это все, что осталось от могущества, завоеванного ярлом Харальдом. Скуденесхавн сражался в войнах конунга и отправлял рейды каждую весну на север, до самого Йиске, и на юг, через море в земли датчан; воины привозили серебро и изделия из железа, драгоценности, оружие, меха, кость и потрясающие истории.
И рабов.
Закованных в цепи рабов доставляли на остров Реннесёй, к юго-западу от Букна, потому что в стародавние времена самые сильные ярлы Хаугаландета, Ругаланна и Рифилке договорились, что остров будет доступен для всех, но не станет принадлежать ни одному из вождей. Даже конунг Горм не нарушил традицию, поэтому море вокруг Реннесёя было столь же благословенным местом для торговли рабами, как жир для полозьев саней, и первые три дня после полнолуния жители сотни разных фьордов привозили сюда своих пленников, а купцы слетались, точно мухи на мед.
Именно по этой причине Сигурд решил отправиться на Реннесёй.
– Они не тронули Руну, насколько я видел, – сказал Солмунд.
Это означало, что либо Руна сказала им, кто она такая, либо Рандвер догадался по ее внешнему виду, что на самом деле не требовало особого ума.
– Если ярл Рандвер знает, что Руна – дочь ярла Харальда, он, скорее, оставит ее для себя, чем продаст какому-нибудь лысому крестьянину из Свартеватна, – сказал Свейн с набитым кониной ртом.
Люди Рандвера убили лошадь просто веселья ради, и первые женщины, вернувшиеся в деревню, разделали ее, пока она еще не остыла.
Улаф кивнул, соглашаясь, но тут же нахмурился, подозревая, что Сигурд думает иначе.
– Так и было бы, – сказал Сигурд, – если б Рандвер думал, что ярл Харальд и все его сыновья мертвы, когда взял ее в плен.
Он немного помолчал, пока остальные переваривали его слова. Первым все понял старый Солмунд.
– Но Бифлинди наверняка уже сообщил ему, что юный Сигурд сумел выбраться сквозь дыру в его сети, – проговорил старый шкипер. – Они же оба завязли в этом по самое не балуйся. – Солмунд приподнял седую бровь. – А Рандвер знаком с репутацией ярла Харальда достаточно хорошо, чтобы понимать, что любой из его сыновей не станет прятаться, когда сестра находится под крышей врага.
Сигурд кивнул, потому что Солмунд облек его мысли в слова.
– Он отвезет Руну в Реннесёй, – продолжал Солмунд, – и станет всюду ее показывать, точно дорогую серебряную вещь, рассчитывая, что Сигурд по глупости объявится на острове.
– Значит, ему повезет, – заявил Свейн, даже не поворачиваясь в сторону Сигурда.
– Вы направляетесь на Реннесёй? – спросил Солмунд, переводя взгляд с Улафа на Сигурда.