Новая жизнь (СИ). Страница 38

Артём взял инструмент, его пальцы, чёрные от смолы, пробежались по струнам. Звук был дребезжащий, но сойдёт. Подтянуть третью струну, чуть ослабить пятую. Взять ми-минор… ага, еще пятую ослабить. Так, в самый раз.

Артем сел на бочку. И невольно вспомнил студенческие ночи, запах пива и визгливые риффы. Без раздумий ударил по струнам, выдавая тяжёлый, надрывный аккорд — вступление к «Paranoid» Black Sabbath. Его пальцы, словно сами по себе, понеслись по грифу, выбивая резкий, почти металлический ритм, а голова закачалась в такт, как на рок-концерте.

Сначала все замерли. Аглая даже перекрестилась. Но солдаты, привыкшие в окопах и не к такому, первыми не выдержали, покатились со смеху.

— Иван Палыч! — выдавил Кондрат, давясь смехом. — Это что за дьявольщина? Струны порвать пытаешься, что ли?

Сергей Сергеич, обычно серьёзный, согнулся пополам, заходясь в сухом смехе.

— Дохтур, ты ж сказал, что умеешь играть! — простонал он. — Это не музыка, это будто кота за хвост тянут!

— Ой, не могу! — подхватил Лапиков. — Иван Палыч, насмешил! Да с такой музыкой ты любого цыгана на версту отпугнешь! Да что цыгана — самого лешего! Фома Егорыч, учись! Тебе пригодиться, от волков будешь в лесу отбиваться!

Аглая, заливаясь смехом, утирала слёзы, а Матрёна, качая головой, бормотала:

— Господи, прости!

Артем и сам захохотал, вдруг поняв, чего вычудил. Какой к черту Black Sabbath в 1916 году⁈

— Ладно, братцы, — сказал он, утирая выступившие от смеха слезы. — Это вам не «Огинский». Но струны целы, видите? Ещё сыграю, попроще!

— Не надо, Иван Палыч! — взмолился Кондрат, всё ещё хохоча. — Пощади гитару! Лучше квасу налей!

Артём вернул гитару Фома Егорыч, который буркнул:

— Цыгане черти, и ты туда же.

Все снова загудели, смех разнесся над двором, и больница, спасённая общими руками, казалось, смеялась вместе с ними.

— Спасибо, братцы, — сказал Артем, немного успокоившись и приподнимаясь. Он оглядел бойцов, тихо спросил: — Кстати, Якима Гвоздикова не видели? Будто сгинул.

Кондрат переглянулся с Сергеем Сергеичем, который пожал плечами, будто припоминая.

— Яким? — протянул Кондрат. — Нет, Иван Палыч, не видали. С вчера и не приходил.

Сергей Сергеич кивнул.

— Точно, не было его, — сказал он. — Вчера, как пожар тушили, мы все тут бегали, а Якимки — ни следа. Может, в Липках своих, в деревне? Или в трактире опять?

Лапиков, до того молчавший, хмыкнул, но без обычной шутливости.

— Пьяница он, Иван Палыч, — буркнул он. — В трактире, поди, с «казёнкой» в обнимку. Ты уж не переживай, встретим — вопросы кое-какие зададим. Есть о чем нам с ним потолковать. Насчет больницы.

— Братцы, я прошу — только в рамках закона. Без мордобоя.

— У нас закон свой, Иван Палыч, боевой, — серьёзно ответил Лапиков.

— Если Яким объявится, дайте знать. И… берегите себя.

— Иван Павлович… — раздался за спиной знакомый голос. Анна Львовна шла к доктору с низко опущенной головой. — Иван Павлович, вы уж меня извините, но не получилось договориться…

Она не договорила — подняла взгляд и увидел больницу, побеленную, новую.

— Как это… — только и смогла произнести она.

А когда увидела людей, то все поняла.

— Анна Львовна, а мы сами справились! — рассмеялся Артем.

Девушка от эмоций даже обняла парня, но тут же смущенно отстранилась.

— Иван Палыч, так мы это, в больницу то можем заходить уже? — спросил Лапиков, отирая лоб от пота. — Насмеялись, навеселились — охота и отдохнуть немного. Аглаюшкин квас бодрит конечно, но дух перевести тоже нужно.

— Конечно!

Солдаты, похихикивая и поглядывая на Фомы Егорыча с гитарой, пошли внутрь.

— И вы все сами? — не веря еще до конца в случившееся, спросила Анна.

— Все сами, — кивнул Артем. — Руками рабоче-крестьянскими, без всяких кредитов и займов!

— Как же здорово! — воскликнула Анна Львовна. И совсем тихо добавила: — А вот с кредиторами надо бы отдельно потом переговорить, когда они в себя придут от пьянства наконец…

* * *

Дверь больницы с грохотом распахнулась, и в горницу влетела запыхавшаяся Аглая. В руках она сжимала смятую газету.

— Иван Палыч! — выдохнула она, её голос дрожал от восторга, но слов не хватало. Она только махала газетой, её веснушчатое лицо светилось, как у ребёнка, нашедшего клад. — Написали! Написали!

Артём, проводивший вечерний осмотр, нахмурился, отложив ампулу и шагнув к ней.

— Аглая, что случилось? — спросил он. — Дыши ровно, говори толком. Ты чего вернулась? Я же тебя домой отпустил. Сегодня я на дежурстве.

— Да я… да там… написали!

— Что написали? На заборе дети тот-то написали?

Аглая, всё ещё задыхаясь, опёрлась о стол. Наконец отдышалась, вытерла пот со лба и, тыча в газету, затараторила.

— Иван Палыч, я… я с Анной Львовной грамоту учила, в школе. Книжки мне сложно, а газеты ничего, интересно. Да и новости последние узнаю. А тут она, ну Анна Львовна, мне свежую газету дала, «Губернские ведомости», читать, чтобы буквы не путала. Я «Губернские ведомости» редко читаю, там все больше про политику, а тут взяла. Читаю, а там… там про нас! Про больницу нашу! Про тебя, Иван Палыч! Целая статья! Я чуть не закричала, как увидала. Бежала сюда, едва не упала! Поди, Вера Николаевна, та княгиня наша, корреспонденту рассказала, она ж в уезде с важными людьми знакома. Читай, читай скорее!

Артём, еще ничего не понимая, взял газету, пробежался по заголовкам. Его брови приподнялись.

— Вот тут! — ткнула пальце Аглая.

Артем прочитал.

«Губернскія вѣдомости», 15 октября 1916 года

«Новая заря здравия в Зарномъ»

Въ глухомъ уголкѣ нашей губерніи, гдѣ ещё недавно царили суевѣрія и недуги, подобно тѣнямъ, витающимъ надъ крестьянскими избами, нынѣ зажглась искра надежды. Рѣчь идётъ о земской больницѣ въ селѣ Зарномъ, что, благодаря молодому, но необыкновенно талантливому доктору Петрову Ивану Павловичу, стала маякомъ прогресса и милосердія въ сихъ краяхъ.

Артем оторвался от чтения, чтобы понять написанное. Все эти «яти», «ижецы» и «еры» просто взрывали мозг, поэтому пришлось некоторое время привыкать, чтобы перевести у себя в голове написанное.

Сия статья, написанная для «Губернских ведомостей», призвана поведать о подвиге сего врача и о том, как он, вооружённый знанием и смелостью, преображает жизнь простого люда.

Иван Павлович Петров, земский доктор, чей юный возраст не умаляет его мастерства, прибыл в Зарное летом сего года и с тех пор неустанно трудится на благо селян. Его больница, хоть и скромна в убранстве, являет собою истинный храм врачевания. Сюда, в сии стены, где пахнет кипячёною водою и чистотою, приходят и стар, и млад, страдая от хворей тяжких — чахотки, язв гнойных, лихорадок. И всякий, кто переступает порог, обретает не токмо лечение, но и надежду, ибо доктор Петров — не просто врач, но и человек с душою, открытою к бедам людским.

Что же отличает сего доктора от иных? Смелость в применении новейших достижений медицинской науки, кои в наших краях почитаются за диво. Так, для страждущих чахоткою, как сын генеральши Ростовцевой, Иван Павлович использует прорывной метод коллапсотерапии — введение воздуха в грудь, дабы дать лёгкому отдых и остановить разрушительный ход недуга. Сей аппарат, созданный при содействии местного кузнеца, есть плод гениальности и находчивости, ибо в Зарном, где нет ни рентгенов, ни машин хитроумных, доктор Павлов сумел из простых материалов сотворить чудо. Меха кузнечные, колба стеклянная да игла тонкая — и вот уже юный пациент дышит легче, а мать его, по слухам, слёзно благодарит врача.

Не менее примечательно и то, как доктор борется с иными недугами, что терзают Зарное. Сифилис, сия «скверна», о коей селяне шепчутся, находит в лице Ивана Павловича неумолимого врага. Он, рискуя навлечь гнев суеверных, учит народ чистоте, кипячению воды и избеганию опасных соблазнов, что таятся в трактире местного кулака.