Кровавый год (СИ). Страница 8

Де Сартин тяжело вздохнул. Как морского министра, русские ракеты его пугали до чертиков. Видения сгорающего флота стало его ночным кошмаром. Начнут ли русские ставить ракеты на свои корабли — вот, что его больше всего волновало.

— Мы с вами в схожем положении, граф, — пожаловался он военному министру. — Утешает только одно: имеем прототип 24-фунтовой морской пушки с увеличенной дальностью. Вот только время… Мы чертовски отстаем от русских. Они активно меняют орудия на своем флоте.

— Аналогично, — вздохнул де Сен-Жермен. — Нам нужен год, чтобы хотя бы частично перевооружить армию. Из Европы исчезли штуцера. Кто-то их активно скупает…

— Иезуиты. Это их работа в пользу самозванца, — тут же отозвался морской министр.

Его осведомленности никто не удивился. У всех на устах была история с личной просьбой Марии-Терезии к де Сартину. Она попросила его арестовать во Франции одного вора. Он любезно написал ей в ответ, что интересующий ее человек находится не во Франции, а в Вене по такому-то адресу. Вор был пойман.

— Проклятые святоши! — процедил герцог де Дюрфор. — Мы изгнали их из Франции, помогли испанцам поступить также, теперь они прячутся во владениях маркиза, и вот они решили нам отплатить.

— Я не понимаю, — проворчал престарелый герцог д’Аркур. — Вы постоянно так рассуждаете, будто мы вот-вот вступим в войну с московитами.

— А разве это не очевидно? — усмехнулся де Верженн, а министры согласно кивнули. — Британцы уже сделали ставку на Пугачева. Он станет их сторожевым псом в Европе. Если совсем недавно мы готовились воспользоваться волнениями в американских колониях, чтобы получить реванш за унижения Семилетней войны, то теперь вынуждены не спускать глаз с Востока.

— Какие новости из Кракова, господин министр? — спросил де Сен-Жермен.

Де Верженн поделился с высоким собранием своим бессмысленным пребыванием на берегах Вислы. Большинство маршалов с удивлением для себя восприняли его рассказ. С удивлением потому, что они не понимали, что плохого в бесконечной череде увеселений. Все они, несмотря на почтенный возраст, на свои шестьдесят плюс, считали такое времяпрепровождение весьма достойным.

Министры обменялись понимающими и разочарованными взглядами — эта семерка аристократов, эта обуза, мало чем могла помочь. Но приходилось считаться с ее общественным положением и влиянием при дворе, помалкивать тогда, когда хотелось цыкнуть.

— Нам нужно дипломатическое решение, несмотря на активную военную подготовку, — терпеливо, как маленьким, объяснил де Сартин. — Франция совершенно не готова к войне. Все вы должны помнить весеннюю «мучную войну». Войска еле справились. Словно кто-то дирижировал из-за ширмы. Теперь появились какие-то странные слухи о новом 5-м Евангелии. Мой преемник на посту генерал-лейтенанта полиции Парижа гоняется за антиклерикалами повсюду — не сказал бы, что с большим успехом. Большая война нам не только не по карману, но и чревата народными бунтами.

Неожиданно вмешался герцог Шарль де Фитц-Джеймс, больше всех среди присутствующих успевший повоевать в Семилетнюю войну.

— Вы, граф, — с легким укором сказал он де Верженну, — напрасно спрятали в дальний ящик своего секретера старую идею Шуазеля. Можно ведь воевать чужими руками. Неужели турки позабыли, как русские их размазали в пыли?

— А это мысль! — загудели синхронно маршалы.

— Кто бы объяснил это королю? — грустно ответил министр иностранных дел. — Он стремится избавиться от расходов, а партия реванша в Диване без нашего золота задавлена партией мира.

— О, граф, вы признанный знаток восточного мира и все-все понимаете, как крутятся колесики османской политики, — любезно отметил герцог Шарль и решительно махнул рукой. — Мы все вместе пойдем к королю и уговорим его!

Министры радостно переглянулись. Оказывается, можно извлечь пользу от этих старых пердунов, которых произвели в маршалы, чтобы не путались под ногами, пока идут судьбоносные реформы.

— Это было бы прекрасно, господа маршалы — тут же заявил де Сен-Жермен.

* * *

Папские апартаменты на третьем этаже Апостольского Дворца плохо оберегали от июльской римской жары. Спасения не было нигде, даже в личных покоях, не говоря уже о саде на крыши. Там дышать было нечем — Тибр обмелел, зловоние от реки накрыло древний город. Так хотелось удрать в Кастель-Гандольфо, укрыться в тени садов, окружавших летнюю виллу. Не отпускали дела — преимущественно семейные. Ставший в феврале папой Пием VI Джованни Анджело Браски активно занимался возрождением к жизни своего обедневшего аристократического рода.

Непотизм не мешал ему ловко маневрировать между двумя партиями католического мира — реформаторами и зелантами. Последних называли ревностными, и они постепенно набирали силу. Папа даже был готов ради них освободить Лоренцо Риччи, но узнал, что его предшественник, Клемент XIV, уже все в тайне провернул перед своей смертью. Пий VI переключился на идеологию — его секретарь готовил энциклику «Inscrutabile divinae sapientiae», осуждающую Просвещение. Чтобы заткнуть рот реформаторам, папа публично осудил казнокрадство в Папской области.

Жарко!

Джованни не знал, куда приткнуться. Тонзура не спасала. Пот стекал с почти лысой головы на тонкую полоску волос надо лбом, ее приходилось промокать батистовым платком. Ему физически становилось нехорошо при одной только мысли, что на аудиенцию придется надеть красную шляпу с золотистыми кисточками и моццетту из красного атласа поверх белых одежд.

— Ваше святейшество! — раздался голос секретаря из-за закрытой двери. — Прибыло письмо от вашего нунция в Петербурге, Джованни Аркети.

Официально епископ Халкедонский Аркети являлся нунцием не в ортодоксальной России, где к папским посланникам относились с настороженностью и пренебрежением, а в бывшей Речи Посполитой. Появление большого числа католиков, подданных русского царя, потребовало немедленных действий. Формально нунций отправился в Петербург на переговоры об образовании Могилевского архиепископства. Неформально ему было поручено прозондировать почву на предмет перспектив католической церкви в свете Указа о веротерпимости. Папе в данную минуту меньше всего хотелось заниматься делами, но долг пастыря и хранителя престола святого Петра, его наместника на Земле возобладал.

— Сунь под дверь, — отозвался Пий VI, не желавший надевать ни туфли, ни хоть что-то поверх ночной рубашки.

Письмо появилось.

Постанывая и проклиная жару, папа добрел до двери, поднял с пола письмо. Распечатал, нашел уголок, где небольшой лучик света пробивался за плотно закрытые шторы.

Вчитался.

Письмо выскользнуло из его рук, как только он добрался до последних строчек, и беззвучно спланировало на бесценный персидский ковер. Пухлое лицо папы исказила болезненная гримаса. Жара была немедленно забыта. Мысли заскакали как перепуганные зайчики, застигнутые взбешенным огородником за поеданием капусты.

Снова появился он, тайный апокриф от апостола Петра. На этот раз в Московии, да еще в руках человека, которого Пий VI считал угрозой всему католическому миру. Этот Петр III — не реформатор, как его великий дед. Он ниспровергатель тронов, начавший с протестантов, но кто знает, когда в его амбициозных дойдет дело до столпов христианской веры, до его главных твердынь. До Австрии, Франции и Испании. Его военные успехи поражают. Блистательная победа над Фридрихом, казалось бы, должна была воодушевить Ватикан, но она его напугала.

Нунций написал, что тщетно добивался аудиенции. Что пытался даже действовать через патриарха схизматиков. Бесполезно. Царь ясно дал понять: встречи не будет, а Аркети не самый желанный гость в Петербурге.

Что он задумал, этот восточный варвар? Понимает ли он, какое оружие попало в его руки? Как он им воспользуется? Нунций ничего узнать не смог, даже соджержание древнего манискрипта.

Для папы же он не был тайной. В первые дни после его избрания хранитель архивов по традиции информировал о пергаментах, которая церковь столетиями бережно укрывала от посторонних глаз из-за содержащегося в них запретного знания. К ним относились Евангелия от Фомы, Марка, Марии Магдалины и Петра, книги Еноха, а также ряд шокирующих записей о странных явлениях, встречах и пророчествах. Апокриф от апостола Симона был опасен прежде всего тем, что разрушал канонический образ союза между Петром и Павлом, выставляя первого яростным критиком стяжательства второго. Очень удобная коллизия для реформаторов и убийственная для зелантов. И смертельная для папского престола.