Разрешаю себе Любить (СИ). Страница 26

Полина Михайловна вышла к нам чуть позже обычного. Лицо холодное, каменное. Она не сказала ни слова о вчерашнем, и это было страшнее, чем если бы кричала. Просто окинула всех строгим взглядом и резко хлопнула ладонью:

— Разогрев.

Мы начали аккуратно, в привычном ритме. Я стиснула зубы. Казалось, что пятки горят. Каждый подъем, как на ножах, буквально. Но я продолжала. С каждым движением словно выбивала из себя обиду, злость, бессилие.

Лера время от времени косилась на меня с тревогой, но ничего не говорила. Только подала бутылку воды во время короткого перерыва, молча. Я кивнула благодарно.

А Соня… Она танцевала идеально. Как будто ничего не случилось. Как будто пуанты с кнопками, это выдумка.И в какой-то момент я поняла: она будет делать вид, что тут ни при чём. Что это не она.

Но я уже не хотела доказательств. Не хотела сцены, разоблачений, драмы.Я хотела быть выше этого.

После занятия, когда девочки начали собираться, я осталась на полу, вытягивая ноги, растирая ноющие ступни. Соня проходила мимо с сумкой на плече, с идеальной осанкой. На секунду остановилась.

— Слушай, — сказала она тихо. — Надеюсь, ты не думаешь, что это я.

Я подняла голову. И посмотрела на неё — спокойно, твёрдо.

— Мне не нужно думать. Я и так знаю.

Она на секунду замерла. Лицо осталось без выражения, только в уголке губ дрогнул нерв.

— Ты что, решила сделать из себя жертву? — усмешка, сухая, ядовитая.

— Нет. — Я встала. — Я просто решила больше не быть мишенью.

Соня хотела что-то ответить но не смогла.Повернулась и ушла, быстрым шагом.Я осталась стоять в зале. Окна отражали тусклый свет, в зеркале — моё лицо, усталое, но другое.Не девочка, которую легко обидеть.А та, кто выдержала.И будет танцевать дальше, потому что не для них. А для себя.

22

Полина Михайловна позвала меня после урока. Я уже была переодета, пальцы сжимали ручку двери, когда её голос тихий, но такой твёрдый, что в нём не было места для отказа остановил меня.

— Цветикова, подожди. Зайди на минуту.

В студии царила полутьма, едва освещённая настольной лампой. Её свет был словно прожектор, выявляющий всё, что обычно прячется в тени: разбросанные листы, фотографии, наши лица, навсегда запечатлённые в миг триумфа и счастья. Там была и я будто из другого времени, другой себя, которой неведомы были ни страх, ни боль.

Я вспомнила ту первую репетицию. Мои руки дрожали, а в груди стучало такое волнение, что казалось сердце выпрыгнет. Тогда Сенька, просто друг, улыбнулся мне и сказал: «Ты справишься». Эти слова казались тогда пророчеством, светом в конце длинного коридора сомнений. Как могла эта светлая надежда так быстро погаснуть?

Почему именно сейчас? Почему задерживает меня? Внутри растёт тревога в горле пересохло, пальцы невольно сжались в кулаки.

Она сняла очки и пригласила сесть. Её взгляд был тяжёлым, как будто ей самой больно было произносить то, что скажет дальше.

— Зависть, интриги, подколки привычное дело, — начала она медленно. — Но то, что произошло с тобой это другое. Это уже за гранью.

Я сжала губы. Внутри меня что-то скрипнуло и начало ломаться. Мне хотелось убежать, спрятаться, закрыть глаза, не слышать, не видеть.

Вспомнилась ночь перед первым концертом, когда я не могла уснуть, когда мама взяла меня за руку и сказала: «Ты сильнее, чем думаешь». Тогда я поверила ей. Сейчас эта вера шатка, словно разбитое стекло.

— Я говорила с девочками, — продолжала Полина Михайловна, — по одной, тихо, без давления.

Каждое слово висело в воздухе, как холодный нож.

— Многие молчали, боялись. Но Лера призналась: слышала, как Софья ругалась в раздевалке. Говорила о тебе, жёстко «выскочка», «всё сходит с рук». Боялась, но рассказала.

Я опустила глаза. Горечь будто разливалась по венам, сжимая сердце.Да, я знала. Чувствовала холодно и больно, как рана, что не заживает. Но теперь это не просто подозрение. Это правда. И она режет сильнее любого ножа.

— Соня… — голос Полины Михайловны дрогнул. — Она была с Арсением. Надеялась вернуть его. Перевелась сюда. Но когда поняла, что всё ушло, что ты символ её поражения, её пустоты, что-то сломалось.

Внутри меня рвалось на части. Страх, злость, жалость, горечь, все смешались в дикой буре эмоций.

— Как можно бороться с чужой болью? Как можно не чувствовать себя виноватой?

— Она живёт в аду, — продолжила Полина Михайловна. — Мать техничка, отчим пьяница и агрессор. Для неё Сеня, это шанс на спасение, билет в другой мир. А ты, воплощение того, чего у неё никогда не будет.

Я слушала, не в силах вымолвить ни слова. Мир, казавшийся когда-то таким простым и справедливым, оказался сломанным, раздробленным на осколки.

— Но кнопки в пуантах, это уже не страх. Это месть. Это насилие. Я не могу закрывать глаза на это.

Слёзы жгли глаза, ком в горле мешал говорить.Я боялась. Боялась входить в раздевалку, встречать её взгляд. Но я должна идти дальше.

— Балет, это доверие. Это умение быть рядом, не подводить. — Я почувствовала, как голос дрожит. — Без доверия танца нет.

— Ты права, — тихо сказала Полина Михайловна. — Страх разрушает всё.

Мы замолчали, и время словно растянулось. Тиканье часов стало громче, лампа казалась последним островком тепла.

— Ты поступила очень мужественно, — сказала она. — В мире, где молчат, ты выбрала правду. Я горжусь тобой.

Я подняла глаза и впервые ощутила, что я не жертва, не мишень. Я живая, сильная, настоящая.

— Спасибо, — прошептала я. — Я хочу танцевать без страха.

— И будешь, — улыбнулась она. — А с Соней мы найдём путь. Не разрушительный, но честный. Взрослость, это справедливость, даже когда больно.

23

На следующий день репетиция началась, как обычно.

Полина Михайловна мерила зал шагами, взглядом отслеживая каждое наше движение. Мы отрабатывали финальный фрагмент новой постановки резкий, трудный, на пределе дыхания. Каждое па, как удар. Вращение, как вызов самой себе.

Я старалась не думать. Только двигаться. Быть телом, не чувствами. Заблокировать всё: взгляды, шёпот, воздух натянутый, как струна. Софья стояла в углу, прислонившись к стене. Вне основного состава, но с разрешения присутствовать. Формально учиться, на деле гореть изнутри. Я чувствовала её взгляд. Жгучий. Как прожектор в спину.

На четвёртом повторе Полина Михайловна остановила музыку.

— Корпус держишь, но руки… слишком зажато, — сказала она. — Дай дыхание. Мягкость. Помни: ты не броня, а человек. Ещё раз. С первой восьмёрки.

Музыка снова заиграла. Я попыталась забыться в ритме. Но вдруг:

— Ну конечно! Она же теперь главная! — выкрикнула Софья, оттолкнув плечом одну из девочек. — Давайте все дышать, как она дышит! Двигаться, как она! Всё равно остальным здесь ничего не светит!

Зал замер. Тишина была такой плотной, что слышно стало, как скрипит пол под пуантами.

— Софья… — строго начала Полина Михайловна.

— Нет! — перебила она, вздёрнув подбородок. — Я молчала. Ходила сюда, слушала. Но сколько можно⁈ Я столько пахала, добивалась, терпела! И что теперь? Всё вычеркнули. Ради вот этой!

Она резко повернулась ко мне. Глаза метали искры, губы дрожали.

— Думаешь, ты выиграла? — прошипела. — Думаешь, теперь всё по-твоему? Сцену устелят лепестками, публика будет рыдать, а Баженов принесёт тебе розы?

Я сделала шаг вперёд. Пуанты дрожали в руках.

— Я не виновата, что ты…

— Что⁈ — снова перебила. — Что я не из вашего мира? Что дерусь за каждую крошку, пока ты живёшь в уюте, где все тебя любят?

— Я просто не хочу бояться, — вырвалось у меня. — Не хочу находить кнопки в своих пуантах. Не хочу…

— Ах, не хочешь? — усмешка в её голосе была истеричной. — А я не хотела быть никем. Но стала. Благодаря тебе.

— Довольно, — Полина Михайловна встала между нами. — Софья, ты переходишь черту.