Развод. Свекровь - а я говорила! (СИ). Страница 3

Наивная девочка Луша!

Что ж…

Нужно думать, что делать дальше, не помирать же на лестничной клетке?

Думаю и… еду.

Глава 3. “За ваш развод!”

Глава 3. “За ваш развод!”

...Иногда мне кажется, что это всё началось не вчера, не сегодня — а вот тогда, на свадьбе, когда Аделаида Степановна, моя будущая любимая свекровь, сияя в своем белоснежном костюме и с бокалом шампанского в руке, величественно поднялась, чтобы сказать тост.

Королева.

Снежная, блин.

Вы ведь все понимаете, что явиться на свадьбу в белом — это моветон, да?

Нет. Мать моего гения решила, что это очень удачная находка.

Я была в шоке. Мои подруги тоже. Даже моя мачеха, уж на что противная бабенка, и та посмотрела с сочувствием, покачала головой и тихо проскрипела:

— Ох, Луша, кажется, ты попала.

Да, я попала.

Тогда думала — в любящую семью, к любимому мужчине.

Оказалось, совсем в другое место.

Так вот, эта Снежная королевишна встала, постучала ножом по бокалу, привлекая внимание, заставляя всех замолчать.

Я стояла рядом с Кешей, глупо улыбаясь и ловя взгляды гостей, и вдруг — она.

— За что же я пью? — сказала мать моего жениха, размахивая бокалом, как дирижер своей палочкой. — За ваш развод, мои драгоценные!

Раздался дружный смех.

Все, конечно, решили, что это шутка. Типа “ну такая ироничная свекровь, ха-ха, оригинально”. А я... я, идиотка, смеялась вместе со всеми. В пышном белом платье. Теряясь на фоне белоснежного смокинга Аделаиды Степановны.

Глупо.

Глупо, что смеялась я по-настоящему. Потому что не поверила.

Ну, она же не может говорить это серьезно?

На свадьбе сына? Про его развод?

— Смейся, смейся, — продолжила она, глядя на меня не мигая. — Вспомнишь потом, Лукерья. Вспомнишь, что я говорила.

И выпила, улыбаясь змеиной улыбкой.

А я всё смеялась. Так и не понимая.

Потом свекровь еще добавила:

— Ну, если что, квартиру перепишем на меня. Чтобы не делить потом.

И все снова засмеялись.

А я... я тогда подумала: “ Вот бы не сглазить” . И поцеловала Кешу в висок.

Спойлер: сглазила.

Думаю об этом теперь, с ненавистью вцепившись в ручку чемодана.

Зачем я ушла? Может, вернуться?

Нет. Не сегодня точно. Но я этого так не оставлю!

Они еще вспомнят Лушу Луговую!

Дорога до дома отца занимает двадцать минут, но кажется вечностью.

Долго стою перед подъездом, прежде чем нажать на домофон.

Не потому, что надеюсь, что всё это сон. Просто хочется оттянуть момент — хоть на пару секунд — прежде чем реальность врежется мне в лоб очередной стеной.

Всё-таки набираю нужный код. Внутри щелкает замок, дверь открывается.

Поднимаюсь медленно, лифт опять сломан, тащу чемодан — как груз разбившихся надежд. Я как солдат, вернувшийся с войны, которая проиграна.

Вот сейчас, в этот момент мне больно.

Очень больно.

И жалко себя.

Жму кнопку звонка. Тишина. Еще жму, еще…

Открывает Ольга. Мачеха.

Красивое улыбающееся лицо тут же застывает гримасой, подкачанные губы кривятся, шелковый халат с модным леопардовым принтом еле сходится на груди, выражение лица такое, как будто я принесла ей повестку в суд или военкомат.

Рот открыть не успеваю. Леопардиха атакует, не тратя времени на приветствия:

— Ты что тут забыла?

— Мне надо с папой поговорить, — говорю скрепя сердце.

— Папа в магазине, — сообщает она, даже не двигаясь с места. — Чего с чемоданом? Уезжаешь куда?

— Нет, я… Мне бы у вас остаться на пару дней.

Мачеха быстро бросает взгляд за спину, выходит, оттесняя меня своим седьмым размером на площадку.

— Значит, слушай сюда, доченька. Насчет жилплощади. Я тебе сразу скажу: ничего не получится. Ты тут давно не живешь. Мы тебя выписали. Ты, Луша, тут никто, и звать тебя никак. Всё.

И снова седая ночь, как в песне поется. Очередной подарок, вернее, удар судьбы. В смысле? В смысле они меня выписали?

Шок — это по-нашему. Сглатываю.

— Простите, что значит — выписали? — Моргаю, стараясь понять, она издевается или действительно решила, что так можно было.

Без моего согласия, без уведомления, взять и выписать в никуда.

— Всё законно, — отвечает она, невозмутимо пожимая плечами и выпячивая губу. — Ты же сама отказалась от своей доли. Подписала. У меня бумага есть. С печатью. Всё как надо. Тебе показать?

— Покажи!

— Ой, ой. Спокойно. На голос тут давить не надо. Есть бумага, подпись твоя.

— Я не подписывала ничего, — отвечаю, начиная закипать. — Это подлог.

— Подлог? М-м-м, какие слова… Ну так иди и докажи. В суд. Или в передачу “Пусть говорят”. Мне всё равно. Здесь тебе не рады, Луша, ясно?

— Ясно. Мне прямо сейчас полицию вызвать или как?

— Полицию. Ой, боюсь, боюсь, — нагло гримасничает жаба Ольга. — Давай. Только помни, у меня, на минуточку, брат как раз оттуда. И нотариус близкий друг. Очень близкий.

Она что, дает понять, что отцу рога наставляет?

— Так что, если ты рассчитывала устроить спектакль и орать, что здесь есть твоя законная доля, не выйдет. Всё. Пошла вон, попрошайка.

И грудью выталкивает меня на лестницу.

У меня в голове не укладывается.

Я — попрошайка?

Это тот дом, где я росла! Мой дом! Где пахло пирогами и мамиными духами.

Где на стене в гостиной висел бабулин ковер с оленями, а на подоконнике в своей комнате я сидела, смотрела в окно и мечтала стать актрисой!

А теперь — чужая. Лишняя. Никто.

Последнее, что вижу — колыхающиеся в леопёрде окорока.

Мама была стройная, почему папа выбрал вот это? И любит ее. Олюшкой зовет, своей звездой.

Звезда, блин…

Нет сил скандалить. Просто поворачиваюсь и иду вниз по лестнице.

Не рыдаю, не устраиваю сцен. Устала. Всё, что могла — уже прожила внутри себя.

И отца ждать смысла нет. Он со своей звездой спорить не будет. Разведет руками и скажет, ну, Лушка, ну как-то так, прости…

Прости. Не грусти. Похрусти…

Не реветь, Лукерья! Ты же у нас “Лухари”! Значит, всё будет.

Про “Лухари” — это еще со школы так шутили. Типа “лакшери”, люкс, но по-нашему, по-бирюлёвски. Я сначала злилась, потом забила, даже прикольно. Луша — люкс, вот так!

На улице ветер.

Волосы в лицо бросает.

Иду по тротуару, не зная куда. Думаю о гостинице — дешевой, пусть хоть с тараканами, но с подушкой и одеялом.

Хотя почему дешевой-то? Деньги у меня есть, я же зарабатываю? И откладываю.

Открываю телефон, чтобы посмотреть адрес ближайшей. И в этот момент приходит пуш.

С карты списано 100 000 ₽. Перевод: Кеша Карточка.

Читаю сообщение дважды.

Сто тысяч.

Кеша Карточка.

Трижды читаю.

Торможу, застываю.

Меня словно кулаком резко ударило в грудь. Он перевел себе деньги. Сто тысяч. Мои. Мой непризнанный гений знал пароль от приложения.

Конечно знал! Я же ему доверяла. Доверяла настолько, что даже не подумала менять настройки. Мы же семья. Были.

Срываюсь. Хочется убить гада!

Набираю его. Гудки. Один. Два. Три. Он не берет. Обрывается — занято. Новый набор — занято.

Занято. Занято. Занято! Черт!

А чего я ждала? Что он скажет: “Извини, Луша, это всё недоразумение, я сейчас всё верну”?

О, не-е-ет! Он сейчас, наверное, пишет гениальную главу про страдания мужчины, которого не поняли. Классика.

Стою посреди улицы с чемоданом, у которого вот-вот отвалится колесо, и ощущением, что у меня, кроме этого чемодана, больше ничего нет.

А ведь и правда — нет!

Я даже не моргаю. Просто стою. А внутри — словно кто-то открыл кран и слил остатки веры в людей.

Кеша знал пароль. И бюджет у нас был общий.

То есть как — зарабатывала я, тратили вместе.

Но Кеше же нужны были СВОИ деньги, да? Поэтому часть я кидала ему на карту. Создавая иллюзию того, что у него есть заработок. Вообще, раньше он у него был.