Ковчег Времени, или Большой побег Рафала из Когда-то в Сейчас через Тогда — и обратно. Страница 8

— Меня зовут Лидия, — сообщила девочка. — Можешь звать меня Лидка. А ты — Рафал.

— А ты откуда знаешь?

— Няня сказала.

— Ага, — бормочу я. — Это та, у которой нос крючком, на ворону похожая?

Лидка озадаченно смотрит на меня, а потом начинает смеяться.

— Да, она самая. Я ей не скажу.

— Чего не скажешь?

— Того, как ты ее назвал. Это будет наш секрет.

— А где твой брат? — спрашиваю я.

— Пётрусь болеет, к нему пришел доктор, а мне велели пойти во двор.

— А что с ним?

— Не знаю. У него жар. Так что, хочешь дружить? Можем вместе играть.

— А во что?

— Во все. — Лидка пожимает плечами. — А во что ты обычно играешь?

Я удивленно таращусь на нее. Во что? Да я, наверно, вообще не играю. Немного подумав, говорю:

— Книги читаю.

— Книги? Ну, в это вдвоем не поиграешь. Но если хочешь, можем поиграть в школу.

— Хорошо, — киваю я.

Лидка пересекает двор и подходит к ограде с другой стороны садика. Подбоченившись, глядит по сторонам. Потом вытаскивает из кучи камней кусочек мела и указывает на ящик с песком, стоящий у стены.

— Вот твоя парта. Садись.

Я подхожу к ящику и залезаю на него. Он довольно высокий, мои ноги не достают до земли. Лидка подходит к стене и пишет на ней мелом: «Тема урока».

— Экзамен! — говорит она чужим, высоким голосом. — Дети, пожалуйста, спрячьте книжки. Рафал! Я к тебе обращаюсь!

— Чего? — откликаюсь я.

— Нет, так с учителями не разговаривают, — отчитывает меня Лидка. — Ты должен называть меня «пани учительница».

— Ладно, — киваю я. — Чего, пани учительница?

— Ты подготовился к экзамену?

— Нет, наверно.

— То есть как это нет? — грозно восклицает Лидка. — Раз так, я напишу тебе в дневнике выговор, ты… ты бессовестный, ленивый мальчишка! Иди в угол, ты наказан.

— В угол?

— Туда. — Лидка указывает пальцем на изгиб стены.

Я спрыгиваю с ящика и становлюсь в угол двора.

— А теперь что?

— Теперь ты наказан.

— И что мне, стоять тут?

— Да.

— Долго?

— Пока я не разрешу тебе вернуться за парту, — объясняет Лидка.

— А когда ты разрешишь?

— Когда-нибудь разрешу.

— Ну когда?

— Сосчитай до двухсот и тогда можешь возвращаться.

— Не хочу я играть в школу, — объявляю я и выхожу из угла.

Сначала Лидка стоит с разочарованным лицом, но потом пожимает плечами и улыбается:

— Ну и не надо. Поиграем в гости.

— В гости? — колеблюсь я. — Э-э-э… нет, не хочу.

— А во что хочешь?

Подумав, я сообщаю:

— Можно поиграть в машину времени!

— Во что?

— Это из книжки. Я буду Путешественником, а ты Уиной. Уина — это элойка, женщина из будущего. Я возвращаюсь из еще более далекого будущего, чтобы спасти тебя из горящего леса.

— И что?

— И потом мы отправимся в зеленый фарфоровый дворец.

— Хорошо, — кивает Лидка. — Что я должна делать?

— Иди туда, — я показываю на кусты крыжовника, — и ложись. Это лес. Он горит.

— Ложиться я не буду, — заявляет Лидка, — платье запачкается. Я на корточки сяду.

Она подходит к крыжовнику и приседает, а я бегу к ящику — это машина времени. Залезаю на него, сажусь по-турецки и делаю вид, будто нажимаю на рычаги.

— Уже началось? — спрашивает Лидка-Уина.

— Да.

— Я горю?

— Да!

Какое-то мгновение Лидка молчит, потом вдруг набирает полную грудь воздуха и верещит во весь голос:

— Спасите, помогите, люди добрые!!! Я горю!!! На помощь!

Такого крика я не ожидал и поначалу растерянно замираю. Лидка, надо признать, умеет вопить так же громко, как пани Брильянт, когда та с балкона кричит мужу, а то и громче. Правда, Уина должна бы лежать без сознания, но это не важно; в конце концов, в книге не описано возвращение Путешественника, а к его приезду она вполне могла очнуться. Поэтому я ору в ответ: «Приземляюсь!» и все быстрее нажимаю на рычаги.

— На помощь, мой Путешественник!!! — визжит Лидка. — Я уже подгорела!!! Спаси меня! Огонь!!! Горю!!!

Вдруг окна дома начинают с треском открываться одно за другим, и во дворе начинается ужасный галдеж. Из парадного, словно бомба, вылетает пан Охняк, из одного окна кричит женщина, из другого во двор падает перина, за ней следом несется подушка, а потом еще одна…

— Пожар! Пожар! — голосит кто-то.

Пан Охняк хватает лопату, бежит к моей машине… то есть к ящику с песком, внезапно останавливается и в панике озирается.

— Где? — вопит он. — Где горит?

Я, ошарашенный таким поворотом событий, таращу глаза и втягиваю голову в плечи. Лидка с достоинством выпрямляется, отряхивает платье и спокойно говорит:

— Нигде не горит. Это мы просто играем.

— Играете? — кричит пан Охняк. — А вот я сейчас как возьму палку, ох вы у меня поиграете… Пани Борцух, что вы делаете?! Ничего не горит, что вы творите?!

Я смотрю на окно, из которого только что вылетела перина, и вижу, как маленькая темноволосая женщина пытается спихнуть с подоконника большой, туго набитый чемодан.

— Как это не горит? — изумленно отзывается она и высовывает голову в окно. — Я же слышала: пожар!

— Да это просто мелюзга из четвертой квартиры. Играют они! Уберите чемодан. Сейчас занесу вам перину.

— Голубчик, — причитает пани Борцух, — я ведь за последние два года уже два раза горела. Два раза все имущество дымом по ветру пошло! Это ж каким бессердечным надо быть, чтобы так человека пугать!

Внезапно во дворе появляется няня, похожая на ворону. Она с суровым лицом подходит к Лидке, хватает ее за руку и без единого слова тащит за собой в дом. В дверях девочка оборачивается и машет мне на прощание, плутовато ухмыляясь.

И на этом кончается наша дворовая дружба, потому что здесь я Лидку больше не увижу. Два дня спустя она навсегда уедет из нашего дома вместе с няней, родителями и больным Пётрусем. И все-таки мы с ней еще встретимся.

Глава 5

В апреле движение на Хлодной становится еще больше. Оказывается, люди из организации «Топороль» [4] собираются разбить здесь сад, причем специально для детей! Они убирают площадку на месте разрушенного дома — ту самую, где ставили «Путешествия Гулливера», — и вывозят обломки. Каждый день сюда приходит много молодых людей, они перекапывают всю площадку, засевают ее травой и сажают кусты. Столяры делают скамейки и качели, а одинокую стену с дырками от окон, стоящую в глубине двора, будут расписывать студенты художественных курсов. Они нарисуют на ней зверей и персонажей сказок. Я жду не дождусь!

В конце апреля становится очень тепло, хотя ночи еще холодные, и из-за этого гибнет часть помидоров во дворе. В мае начинается жара. Пани Ламперт рассказывает на кухне, что на крыше самого высокого дома на Хлодной — дома номер двадцать — устроили террасу, чтобы загорать. Там стоят лежаки и продаются разные сладкие напитки. Вход на крышу стоит полтора злотых, и пускают туда только в купальниках. Пани Ламперт очень огорчена и возмущена.

— Как можно здесь, в такое время, устраивать себе пляж? — спрашивает она Дедушку. — Полтора злотых за вход на крышу! Да еще и в купальнике! Я вас спрашиваю, у кого из нас сейчас есть купальник?

— Сударыня, — устало отвечает Дедушка, — все хотят жить нормальной жизнью. Какое вам до этого дело?

— Но полтора злотых! — понизив голос, восклицает пани Ламперт. — Люди голодают, мрут на улицах как мухи, а им подавай полтора злотых за место на лежаке. В купальнике!

Дедушка не отвечает. Он ждет, пока согреется вода. Сегодня я буду купаться в тазу, который нам одолжила соседка. Пани Ламперт, задумавшись, глядит в окно. На улице светит солнце. По жестяному карнизу туда-сюда ходит голубь. Он гордо выпячивает серебристую грудь, посматривает на нас через стекло то одним, то другим глазом.

— Полтора злотых… — повторяет пани Ламперт, а потом идет за мужем и вместе с ним поднимается на чердак. Они открывают люк на крышу, чтобы проверить, не удастся ли устроить пляж и у нас. Я иду с ними. Увы, оказывается, что наша крыша слишком крутая.