Тень (СИ). Страница 20
Я плечом сталкиваю руку, одновременно наклоняюсь вперед и выхватываю из дешевого письменного набора авторучку, крепко зажав ее в кулаке.
— Ручку на место положи. — откидывается на спинку стула «седой», не сводя глаз с моей руки, и я его понимаю — вдруг я дурак отбитый и сейчас брошусь на стол, одной рукой хватая его за грудки, а второй — выковыривая товарищу оперативнику глаз из глазницы.
— Зачем? — я криво улыбаюсь: — Мы же сейчас объяснение писать будем?
— Тут мы решаем, когда и кто пишет! — орет сакраментальное «быдловатый», и я, пожав плечами, ложу ручку перед собой, возле кисти.
В кабинете повисло густое молчание. У парней сейчас два пути — или продолжать пытаться меня разговорить, поймать на противоречиях, но ребята опытные, по крайней мере «седой», он должен прекрасно отдавать себе отчет, что на этом меня не поймаешь, тем более, с нашей системой континентального права. Это не американское кино, где подозреваемые. С завидной регулярностью, ни с того, ни с чего, приходят в сильное душевное и, психанув, выкладывают изумленным полицейским, как, когда и где убивали, и куда спрятали трупы, а все попытки ошарашенных адвокатов взять произнесенные клиентом слова обратно, наталкиваются на жизнерадостное ржание правоохранителей: «Первое слово дороже второго. Правила Миранды, епта!»
У нас жулик может десятки раз менять свои показания, выстраивая новые и новые версии событий, и ему практически за это ничего не будет.
Второй же вариант развития нашего общения нравится мне гораздо меньше — сейчас меня отведут обратно в коридор, где отдадут жизнерадостным парням из СОБРа, которые предложат мне весело провести время — провести несколько спаррингов… Нет, был бы я земельным опером из сериалов типа «Волжский» или «Болтун», я бы конечно показал бы СОБРовцам, что почем и в чем правда, но я, к сожалению, не в кино. Остается только надеяться…
Не, надежда сегодня не со мной, меня хватают за плечо и волокут в коридор…
Четыре часа спустя.
Региональное управление.
Оказывается, я ни хрена не «держу» удары в голову. Если из попыток местных «рексов» пробить меня в корпус, или ноги, я выходил вполне достойно — правда сейчас все тело болит, как будто по мне прокатился асфальтовый каток, то удары в голову я не держал совершенно. Не знаю, как держаться мужики на ринге, но меня сносило сразу, и в себя я приходил, лупая глазами на полу. Правда по мере того, как я превращался в «мочёное яблоко», желание в чем-то признаваться у меня пропадало. Я прекрасно знаю, что бесконечно терзать меня никто не будет — вокруг меня люди, которые тоже устали и хотят домой, где они смогут отдохнуть, по-человечески пожрать, выпить холодненького пивка или водочки, ухватить женщину за самое сокровенное и, хотя бы до утра, не видеть эти уголовные рожи, что окружают их целый день, с самого утра. Тем более, что я сломал схему — я не отказываюсь, что видел участкового, вот только, с моих слов, я пытался ему помочь, так сказать, выполнял свой гражданский долг.
Наконец то за мной пришли. Меня, если начистоту, уже час, как не трогали — парни из дежурного взвода притащили трех каких-то, особо отмороженных, «быков», и сейчас, всем коллективом, с упоением втаптывали их в пол, забыв обо мне, тихонько сидящем в уголке, что дало мне возможность собраться с мыслями и силами. А тут за мной пришел «седой». А в кабинете у меня начался просто праздник — товарищ «быдловатый» имел разбитую губу и покрасневшее ухо, да еще и машинально, периодически щупал свою челюсть.
— Присаживайся, Громов. — меня толкнули к стулу и я с удовольствием растекся по нему, со страхом думая о том. Что завтра я не смогу пошевелить ни рукой, ни ногой, да и вообще, буду испытывать исключительно боль.
— Ты что улыбаешься, придурок⁈ — «седой» не выдержал и даже взвизгнул от злости: — Смотри, что мы у тебя нашли!
На столешнице, на расстоянии от меня (наверное, чтобы я не попытался дотянуться и съесть), в маленьком целлофановом пакетике с модной застежкой «зип-лок», лежал патрон от пистолета Макарова. И тут картинка сложилась, и я заржал в голос, кривясь от пронзившей все тело тупой боли.
Опера недоуменно переглянулись, а я оглянулся на «быдловатого» и снова заржал.
— У него, наверное, от страха, «кукуха» поехала… — наигранно сообщил своему напарнику «седой» и повернулся ко мне: — Ты что смеешься, дурачок? Ты понимаешь, что это статья и срок?
— Я правильно понимаю, что вы… — я некультурно потыкал пальцем в сторону «быдловатого»: — Поехали ко мне домой с обыском и нарвались на моего жильца и получили от него по соплям? Я надеюсь, что у вас хватило ума не тащить его сюда?
— А с чего это ему такие плюшки? — в голос возмутился «быдловатый», которого, как я понимаю, от души побил Саша Яблоков: — Он на сотрудника милиции напал, вместе сегодня в ИВС поедете.
— Спешу тебя огорчить, мой недалекий друг…- я, почему-то, больше не боялся разозлить оперов: — Этого человека ты в камеру не запихаешь, да и кроме того…
— Он что, такой блатной? — с кривой усмешкой поинтересовался «быдловатый»: — Так ты не думай, мы и не таких ломали. У нас генералы плачут, как дети…
— Ты меня лучше дослушай. — перебил я генеральского воспитателя: — Мне что-то не вериться, что он вам дверь открыл и сразу полез в драку. Наверное, вы моими ключами дверь квартиры открыли, и он, либо спросонья на вас бросился…
Я посмотрел в глаза «быдловатого» и понял, что ошибся.
— А, его дома не было, и вы начали в моих вещах лазить, возможно, даже без понятых, и двери, по своей самонадеянности, на щеколду не закрыли, а мой приятель пришел, глядит воры в квартире…
По отведенным в сторону глазкам «быдловатого» я понял, что на этот раз угадал, но тему справедливого возмездия мне развить не дали.
— Ты лучше за патрон нам расскажи…
— А наркотики где? — я продолжал улыбаться.
— Какие наркотики?
— Ну у вас же джентльменский набор для задержания — ' обнаружили патрон и наркотики'. Куда мои наркотики дели?
— Ты что, сука, веселишься? — «быдловатый» схватил меня сзади за шею и принялся, пыхтя в ухо, душить сгибом локтя, шипя в ухо: — Весело тебе, сука? И сейчас весело?
Веселье началось часом позднее. Прокурорский следователь, к которому меня привезли, глядя на меня снулыми глазами дохлой рыбы сунул мне на подпись постановление о моем задержании, сроком…
— Это что такое? — я оттолкнул от себя бумагу: — Вы тут нолик лишний поставили?
— Привыкай, брателло. — с оттяжкой хлопнул меня по плечу седой, что привез меня в прокуратуру: — Ты, можно сказать первопроходец. Во всяком случае, у меня ты первый, по указу о организованной преступности, на месяц задерживаешься. Гордись.
Долбанный Экибастуз. История изменилась, но свой знаменитый Указ по борьбе с оргпреступностью Е. Б. Н. подписал, как по расписанию, и теперь мне что, тридцать дней париться на шконке? Я попытался вспомнить, где мне придется провести эти тридцать дней — в СИЗО или в ИВС, но меня отвлек равнодушный голос следователя:
— Подозреваемый, вы подписывать постановление будете или мне понятых звать?
— Не буду я ничего подписывать. — я скрестил руки на груди и отвернулся к окну, где виднелись покрасневшие от вечернего заката, ветки тополя. Судя по красному отсвету, завтра будет хороший, солнечный день, только меня это не коснется. Сука. Как же не вовремя. Боюсь, что стройка мой встанет без моего ежедневного контроля и бодрящих пинков в задницу прораба, а значит мои деньги не отобьются, и я вновь буду чувствовать себя унизительно, заглядывая в пустой кошелек.
Обозвав меня сукой, «седой» вышел из кабинета искать понятых. Да пошел он, у меня здесь друзей нет. От закатного солнца в окошке просто физически захотелось вскочить и броситься в окно, благо, первый этаж и есть шанс уйти. Пока мне, в присутствии понятых, не зачитали вслух постановление о задержании, три года за «побег» мне не добавят. Усилием воли заставил себя сидеть на стуле — РУБОП знает мое место жительство, если убегу, легко выяснят мое положение на Заводе, а это будет конец всему. Если опера придут разыскивать меня на завод, а в случае побега, они обязательно придут, генеральный директор, без колебаний, вычеркнет меня из всех схем, и будет абсолютно прав, так как деньги любят тишину. Да и надоело бегать и жить на нелегальном положении. Лучше я попробую разгрести всю грязь, что накопилась вокруг меня и начну жить свободно, не оглядываясь ежесекундно по сторонам, как испуганный суслик у своей норки.