Поручик (СИ). Страница 5

Сам дом был старым, деревянным, выкрашенным темно-вишневой краской и построенным еще при царе Горохе. Если быть точным… дайте-ка прикинем… при Александре Втором. Потому что дому сто лет, и он через несколько лет пойдет под снос. Жильцов обещают расселить в новом микрорайоне Залесье, который закончат как раз через три года. Кстати, именно там будет построена квартира для пополнения местной милиции. То есть — для меня. Это я удачно попал, однако. Молодой, холостой, милиционер, на хорошем счету, жильем обеспечен… Живи и радуйся.

А жить здесь, однако, хорошо.

Я облокотился о перила, закурил и посмотрел вдаль.

От дома отходила вниз площадка с подстриженной — а может и скошенной- травой, усыпанной зелеными шапками невысоких кустов, на которых краснели ягоды. Чуть дальше тянулся забор из заостренных сверху досок, а сразу за забором качались верхушки деревьев, растущих внизу крутого и высокого откоса.

А за деревьями голубело озеро с темными скорлупками лодочек и белыми парусами.

Мне здесь определенно нравится!

«Бывает, проснешься, как… кто-то… крылатой пружиной… крылатой пружиной?.. на взводе, и хочется петь и трудится… Но к завтраку это проходит».

Вот примерно такие же ощущения сейчас у меня.

Бодро проснулся ранним утром, полюбовался, раздвинув занавески на искрящуюся под утренним солнышком гладь озера — интересно, как оно называется? — побрился, побрызгался ароматным одеколоном «Старина» — так что теперь я, видимо, пахну древней развалиной — и вышел на террасу в рассуждении насчет позавтракать.

Хотя мне и казалось, что встал я рано, но оказался не самой ранней пташкой: в плетеном кресле на террасе уже сидел, глядя на водную гладь, интересный персонаж. Старик, годков так семидесяти, худой, можно даже сказать, высохший, с острым носом и пышными белыми усами, в легком светлом костюме в тонкую полоску, с галстуком — это утром-то! — и белой шляпе с черной лентой. Рядом стояла прислоненная трость с гнутой рукояткой. А еще рядом со стариком стоял табурет, на котором красовалась бутылка вина и пустой хрустальный бокал. Бокал, впрочем, тут же перестал быть пустым: старик, не отрывая взгляд от озера, налил себе вина и отпил глоток.

Это утром-то.

— Доброе утро, — вежливо поприветствовал его я. Вежливость — лучшее оружие вора… и опера, между прочим, тоже.

— Доброе утро, товарищ поручик, — кивнул старик, даже не посмотрев на меня.

Дьявольская проницательность. Как он догадался, что я — поручик? Наверное, потому что я одет по полной форме. А одет я так по двум причинам: во-первых, я собираюсь представляться по случаю прибытия к новому месту службы, а во-вторых… У того, кто занимал мое нынешнее тело до меня, у Александара, мать его Человки в любых вариантах, просто не было другой одежды. Два комплекта формы и тренировочный костюм. Все. В чем он по девкам ходил, интересно — в мундире⁈ Или Челковки был таким прожженным служакой, что иной одежды кроме формы и не представлял? Хорошо еще, что я угодил в это тело уже после того, как данное тело уехало к новому месту службы, где его, это самое тело, никто не знает. А то расхождения в поведении быстро бы заметили и тогда — что? Психушка? В лучшем случае, если удастся замастырить амнезию — инвалидность. Это в лихие времена Гражданской и нэпа на службе в милицию оставили бы любого, хоть с амнезией, хоть с паранойей. На людей не бросается, воров ловит — годен!

Так я рассуждал за завтраком. Тетушка Марта подала яичницу с жареной картошкой и огромную кружку чая, величиной почти с пивную. Так что я чувствовал себя сытым и довольным, как питон. Настолько сытым и довольным, что у меня даже начал работать сотрясенный мозг, подсказавший, наконец, забывчивому хозяину, что сегодня — суббота и на новом месте службы я должен показаться только послезавтра. Лучше поздно, чем никогда, конечно… Вот только чем мне с утра заниматься?

Интернета здесь нет, телевизор есть вообще, но нет в частности у меня в комнате, книги я не особо люблю. В отличие от прежнего Челковки, который напихал ими полный чемодан. Лучше бы одежды взял, библиофил!

Да и за время лечения мне до чертиков надоело торчать в четырех стенах, хоть наколку на руке бей «один в четырех». Поэтому я решил прогуляться по городу, понюхать, так сказать, чем местные живут.

Я неторопливо фланировал по центральной улице славного Лемистана, а вся моя оперская натура сопротивлялась этой, мать ее, прогулке.

Опер должен быть незаметен в толпе, как черный кот в темной комнате, взгляды прохожих должны с него соскальзывать, как масло с тефлоновой сковородки, а я, в своей новенькой форме и с неместным лицом из этой самой толпы выделялся, как пингвин среди официантов — вроде и похож, но за своего не сойдешь.

На меня явственно пялились, пусть и не впрямую, но определенно понимая, что я — чужак. Некоторые здоровались, я вежливо здоровался в ответ, тем временем скользя взглядом по прохожим, чтобы определиться — как именно мне одеваться, чтобы, если не сойти за своего, то хотя бы не сильно выделяться.

В прежней жизни — господи, что за бред… — я носил джинсы и кроссовки, рубашку навыпуск или кожанку, на голове — кепку. Здесь же, как я вижу, в таком наряде я буду выглядеть слишком экстравагантно.

Большинство мужчин носили легкие летние брюки светлых оттенков, трикотажные рубашки или футболки. На ногах — туфли в дырчатых узорах. Джинсы, кстати, все же попались пару раз, но, судя по всему, обычной одеждой не были. Мда. В такой одежде лазать по каким-нибудь подвалам или чердакам, осматривая лежалый труп — все равно что сразу выкинуть. А если кто-то подумает, что в здешней глуши и тиши лежалые трупы встречаются не чаще, чем трупы ходячие, сиречь — зомби, то этот самый кто-то сильно ошибется. Трупы это такая вещь, что постоянно возникают там, где их казалось бы и не ждешь. Даже в тиши. Особенно в тиши.

Насчет одежды, кстати — небольшая поправочка. Так ходят мужчины моего возраста, то есть моего нынешнего возраста. А те, кого можно было бы назвать ровесником меня прежнего… примерно так же. Только брюки — темные, а рубашки — на пуговицах. Ну и на ногах чаще — ботинки. Старики же и вовсе попадаются в костюмах с галстуками и в солидных шляпах а-ля тридцатые.

Вот молоденькие девушки здесь… ммм… радуют глаз. Если мой склероз не изменяет мне с деменцией, то именно начало семидесятых — расцвет мини-юбок. И мини-платьев. Короче говоря, подолы здесь настолько короткие, насколько позволяет стыд и мама. В наше время такую длину не у каждой выпускницы увидишь…

Насвистывая песенку про себя — не песенка про меня, а насвистываю я ее про себя, то бишь мысленно, потому что свистящий милиционер слишком бросается в глаза, если свисти, конечно, не в свисток — так вот, насвистывая про себя песенку, я вышел на площадь, которая, похоже, была центральной площадью города. В одном ее углу высилась башня с часами, то бишь ратуша, построенная, судя по виду тогда, когда царь Иоанн Грозный, за свою жестокость прозванный Васильевичем, еще писал в пеленки. В другом — узнаваемый и типичный памятник Владимиру Ильичу Ульянову, за свою доброту прозванному Лениным. Ильич Первый стоял на постаменте, задумчиво глядя куда-то вдаль, над черепичными крышами домов. То ли в светлое будущее, то ли присматриваясь к памятнику на противоположной стороне улицы, мол, уж не контра ли вы, батенька?

Второй памятник, видимо, напрягаясь от такого внимания, прятался между деревьев небольшого скверика. Незнакомый мне мужчина, в кепочке, но, в отличие от товарища Ленина — высокий и поджарый, с узкой бородкой а-ля Мефистофель/Троцкий/Дзержинский. На лице замерла легкая полуулыбка, делавшая внешность неизвестного товарища доброй и дружелюбной. Портил это впечатление только пистолет зажатый в опущенной правой руке, отчего общий облик товарища как бы говорил, что просто так он не сдаться.

Четвертый, последний угол площади, был отмечен церковью. Может, костел, может — кирха. Я как-то не успел узнать, какую веру здесь исповедуют. Впрочем, учитывая, что здесь — советская власть, вопрос может и не актуален…