Рубиновый рассвет. Том I (СИ). Страница 20

— Держать строй, ублюдки! — орал боцман, всаживая абордажный крюк в глазницу ползуна.

Но ряды уже дрогнули.

Один щитовик, молодой парень с перебинтованной головой, не удержался — язык водяного ударил его в грудь, пробив кожу, как гнилой пергамент. Он захрипел, упал на колени, и тут же три утопца набросились на него, рвя зубами.

— Заткнуть брешь!

Двое матросов бросились вперед, копья наперевес. Один проткнул водяного, но второй не успел — анцыбал рванулся сбоку, кривой нож вспорол матросу живот. Кишки, горячие и скользкие, вывалились на камни.

Кровь.

Слизь.

Пот.

И все это — под вой ветра, который гудел в руинах, как похоронный рог.

Гилен стоял на мгновение неподвижно.

Вдох.

Выдох.

Кровь в его жилах ответила.

Он шагнул вперед — и мир замедлился.

Кровавые когти вспороли первого утопца от ключицы до паха. Второй рванулся к нему — Гилен развернулся, копье пронзило глотку, черная жемчужина вылетела вместе с обрывками плоти.

Но их было слишком много.

Ползун прыгнул со спины — Гилен присел, пропуская его над собой, и в тот же миг когти взрезали брюхо монстра. Кишки, липкие и переливающиеся, шлепнулись ему на плечо.

Он не останавливался.

Шаг.

Удар.

Кровь.

Алая дымка вокруг него сгущалась, реагируя на каждое движение. Где-то она превращалась в щит, принимая удар клешни, где-то — в нити, опутывающие ноги врагов.

Но даже его выносливость давала трещину.

Мышцы горели.

Дыхание стало тяжелее.

И тогда оно двинулось.

Краб зашипел, и из его пасти хлынула струя слизи. Гилен кувыркнулся в сторону — кислота прожгла камни там, где он стоял секунду назад.

Одна клешня рухнула вниз, как гильотина.

Гилен отпрыгнул, но вторая уже летела сбоку — он пригнулся, и клешня просвистела в сантиметре от его головы.

Близко.

Слишком близко.

Он рванулся вперед, копье вонзилось в сустав. Хитин треснул, но не поддался.

Краб взревел и рванулся всем телом.

Гилен полетел, ударился о землю, катился, едва уворачиваясь от следующих ударов.

Кровь текла из его носа.

Но он встал.

И снова пошел в атаку.

Последний рывок.

Копье вонзилось в глаз краба.

Гилен прыгнул на него, когти вспарывали плоть, рвали ткани.

Краб бился, кричал (да, он кричал — звук, похожий на скрежет металла по стеклу).

И наконец — рухнул.

Тишина.

Только тяжелое дыхание.

И запах крови, который теперь везде.

Капитан Мейер, опираясь на топор, хрипло рассмеялся:

— Ну… теперь я верю в твои переменные, Рубиновый.

Тишина после боя была густой, как смола.

Команда «Жгучей Мэри» стояла, переводила дыхание, вытирала окровавленные лица. Их глаза были прикованы к Гилену — кто-то смотрел с восхищением, кто-то с страхом, а кто-то — с глухой настороженностью, словно перед ними стоял не человек, а что-то другое.

— Чёрт возьми… — прошептал молодой матрос с перекошенным от ужаса лицом.

— Так вот почему капитан его взял… — пробормотал другой, потирая рану на плече.

— Это не магия… Это что-то похуже.

Гилен медленно надел очки, скрыв рубиновые глаза. Кровавые когти растворились, будто их и не было. Он тяжело дышал, но голос его был ровным, лишь с легкой хрипотцой усталости:

— У меня есть секреты. И причины их скрывать.

Капитан Мейер хрипло рассмеялся, вытирая окровавленный топор о штанину.

— Есть древнее правило, Рубиновый. Всё, что происходит в Горле — остаётся в Горле. — Он оглядел команду, и в его единственном глазу вспыхнула железная искра. — Кто язык распустит — тому я его сам вырежу. Понятно?

В ответ — молчаливые кивки.

И тут раздался резкий голос:

— Капитан…

Это был Дирк, копейщик средних лет, лицо его было бледным.

— Боцман… Вилльям Кук. Он там.

Он кивнул в сторону груды тел утопцев.

Капитан замер. Потом медленно пошёл туда, его шаги стали тяжёлыми, будто по колено в воде.

Он опустился на колени рядом с телом.

Боцман лежал на спине, его лицо было спокойным, будто он просто спал. Только черный жемчуг, торчащий из глазницы, напоминал, что это не сон.

Капитан положил руку на плечо друга.

— Вилльям… — его голос стал тихим, почти шёпотом. — Сколько их было… Сколько боев. Помнишь, у Чёрных скал? Ты тогда сказал, что если выживешь — бросишь пить. Врёшь, как всегда.

Он замолчал, сжал кулаки.

— Но я запомню. Всех. Каждого павшего. Боги благоволят смельчакам, а мы будем помнить подвиг каждого воина. Быть воином — значит жить вечно, брат.

Команда стояла молча. Даже самые грубые, самые чёрствые из них опустили головы.

Потом капитан встал, и в его голосе снова появилась сталь:

— Собирайте трофеи. Жемчуг, всё, что найдёте. А этот ублюдок… — он пнул лапу мёртвого краба. — Разделать. Внутри должно быть что-то стоящее.

Команда зашевелилась.

Одни пошли собирать жемчуг, другие, вооружившись ножами, принялись разделывать тушу краба.

А Гилен стоял в стороне, по его лицу было невозможно прочитать какие-либо эмоции или мысли.

Но теперь команда смотрела на него иначе.

День выдался долгим. После битвы с Крабом было еще несколько стычек — с блуждающими утопцами, с ползунами, выползавшими из трещин в камнях. Но это уже не было тем адом, что случился утром.

Потерь больше не было, если не считать раненых. Среди них оказались близнецы Дин и Вилли — оба с глубокими порезами от клешней, но, к счастью, живы.

Лагерь разбили в разрушенном доме — вернее, в том, что от него осталось. Стены, наполовину обрушенные, все же давали хоть какую-то защиту от ветра, который гудел между камнями, как призрак.

Команда расползлась по углам.

Лекарь, худой и вечно бледный, суетился между ранеными, накладывая заклинания лечения — его пальцы дрожали от усталости, но он не останавливался.

Кок, толстый и лысый, с лицом, покрытым шрамами от давнего ожога, разделал мясо Краба и теперь варил его в большом котле. Запах был странный — что-то среднее между рыбой и металлом, но после такого дня даже это казалось пиром.

Гилен сидел у костра, чистя копье. Его движения были методичными — он подтачивал зазубренный наконечник, проверял древко на трещины, укреплял обмотку.

Никто не говорил.

Тишину нарушил Гэвин.

Огромный щитовик, чей ростоподобный щит был испещрен свежими царапинами, а короткий меч — еще короче после сегодняшних схваток, глубоко вздохнул и начал петь.

Его голос был низким, грубым, но в нем была мелодия, знакомая каждому моряку.

Сначала никто не подхватил.

Потом Дирк — тот самый копейщик, что нашел боцмана, запел вторым голосом.

За ним — молодой матрос, что до этого дрожал от страха.

И вот уже весь лагерь пел, даже капитан Мейер, его голос, обычно резкий, теперь звучал тихо, почти задумчиво.

Гилен не пел.

Но он слушал.

И, возможно, впервые за долгое время, чувствовал, что он не один.

Здесь, в тишине полуразрушенного дома, пропитанного запахом сырости и затхлости, члены отряда впервые позволили себе расслабиться после тяжелого дня непрерывной борьбы. Тела ныли от усталости, лица выражали одновременно облегчение и печаль: кто-то тихо шептал молитвы, вспоминая павших друзей, другие молча сидели возле костра, уставившись в огонь.

Ночь опустилась быстро, словно накрывая всех густым покрывалом мрака. Ветеран отряда Грегор взял на себя первую смену караула. Его глаза покраснели от усталости, руки дрожали едва заметно, когда он поправлял оружие. Рядом присел молодой новобранец Сорен, еще недавно полный юношеского задора, теперь выглядел подавленным и растерянным. Плечи Грегора слегка сутулились, будто тяжесть пережитого дня давила сверху невидимой массой. Оба молчали, лишь тихий шелест ветра нарушал монотонность ночи.