Ленька-активист (СИ). Страница 20

Да, в пионерские отряды, согласно этому «Положению», должны были приниматься школьники, как и предлагала Крупская. Они должны были хорошо учиться, быть дисциплинированными, изучать историю революционного движения, следовать заветам партии. Но, в то же время, и это было главным для меня, они должны были активно участвовать в общественно-полезном труде, помогать взрослым в строительстве новой жизни, бороться с беспризорностью, неграмотностью, разрухой. Именно на это упирал я в своем письме, именно это, как мне казалось, и поддержал Сталин!

«Трудовое воспитание, — говорилось в „Положении“, — должно стать основой всей деятельности пионерских отрядов. Пионеры должны не только учиться, но и работать, приносить реальную пользу Советской Республике, своим трудом приближая светлое будущее — коммунизм!»

В общем, похоже, все получилось!

— Ну что, пионерский командир, — сказал товарищ Фирсов, с улыбкой глядя на мое сияющее лицо. — Поздравляю! Твоя взяла! Теперь ваш «пионерский дом» — не просто самодеятельность, а ячейка всероссийского движения! Будете у нас первыми официальными пионерами! Готовься, скоро из губернии приедет инструктор, будет вас организовывать по всем правилам.

— Шаррах!

Далекий грохот, отозвавшийся звоном оконных стекол и посуды в серванте, заставил меня открыть глаза. Вокруг царила тьма.

За первым грохотом почти сразу же последовала сухая, частая дробь пулеметной очереди, а затем — несколько отрывистых, как щелчки бича, винтовочных выстрелов.

Я мгновенно вскочил, сердце забилось как бешеное, отгоняя остатки сна. Тревога, холодная, омерзительная, как паутина, сжала грудь стальными тисками. Неужели опять? Опять бандиты? Опять бой? Наш город, казалось, никогда не узнает покоя!

Глава 9

— Что такое! Лёня, мне страшно! — захныкал проснувшийся Яша.

Я встал, накинул одежду. На ощупь, в темноте, нашарил под подушкой свой наградной наган. Холодный, тяжелый, он привычно лег в руку, придавая какую-то странную, почти иррациональную уверенность, хотя я прекрасно знал, что патронов в нем всего две штуки, да и те — старые, скорее всего с осечками.

Сунув за пояс наган, отдернул с окна хилую занавеску, пытаясь разглядеть что-то в утренней мартовской хмари. Что там, черт побери, происходит?

— Куда ты, сынок? — раздался мамин голос.

— Оставь, Наталья, — сипло спросонья пробасил отец. — Он уж взрослый, мы ему не указ! Пусть что хочет, то и вытворяет.

Торопливо выскочив на улицу, на ходу запахивая полушубок, я бросился в сторону ревкома. Откуда донесся взрыв? Вероятно, откуда-то с окраины города, со стороны железнодорожной станции. Выстрелы постепенно смолкали, но спокойнее от этого не стало.

Город уже давно жил в осаде банд. То и дело случались нападения на поезда, однако в самом Каменском бандиты пока еще показываться не решались. Но, похоже, сегодня они окончательно охамели…

На углу Банного Спуска и улицы Интернационала я наткнулся на Коську.

— Что там, Лень? — выкрикнул он, ежась от пронизывающего ночного холода. Голос его дрожал то ли от холода, то ли от волнения.

— Не знаю, — ответил я так же шепотом, прислушиваясь к далеким, уже затихающим звукам выстрелов. — Но похоже, на станции что-то серьезное случилось.

— Да не, не на станции. Подалее.

— Что там может взорваться далее?

— Мабуть, «зеленые» пути взорвали. Пойдем, посмотрим!

Мы бросились в сторону станции. Тусклые фонари на станции, мерцавшие на ветру, как пьяные, светились сквозь туман, выхватывая из темноты небольшие, дрожащие пятачки заснеженной земли.

Когда мы, запыхавшиеся и промокшие, добрались до станции, там уже царила страшная, невообразимая суматоха. Люди из ревкома, в бекешах и валенках, с маузерами на боку, чекисты, с ног до головы в коже, с маузерами и кольтами, милиционеры в разномастной униформе, какие-то активисты с красными повязками на рукавах — все суетились, бегали, кричали. Чувствовалось, что произошло что-то очень серьезное, из ряда вон выходящее.

— Что случилось, товарищи? Что произошло? — спрашивал я, пытаясь хоть что-то узнать в этой неразберихе, но меня никто не слушал, все были слишком заняты.

— Бандиты! На поезд напали! На специальный! — витиевато выругавшись, наконец крикнул мне какой-то станционный рабочий. — Контра недобитая!

Постепенно, из обрывков разговоров, из ругани и криков, картина произошедшего начала проясняться. В двух верстах от города, на небольшом, глухом перегоне произошло дерзкое, хорошо спланированное нападение на специальный поезд — тот самый, что вез в Москву конфискованные по всему Юго-Западу Украины церковные и буржуйские ценности. Бандиты, которых, по словам немногих уцелевших охранников, было не меньше двух десятков, прекрасно вооруженных и, видимо, хорошо знавших местность, действовали быстро, решительно и жестоко. Они заложили под рельсы перед поездом мощный заряд пироксилина. Прогремел оглушительный взрыв, и паровоз вместе с несколькими передними вагонами сошел с рельсов. Когда охрана и члены комиссии, сопровождавшие ценный груз, выскочили из вагонов, пытаясь разобраться, что произошло, из темноты, из придорожных кустов, по ним ударили из пулеметов и винтовок. Завязался короткий, но ожесточенный бой. Увы, силы были слишком неравны — у нападавших даже был пулемет. Бандитам удалось перебить почти всю охрану, взломать опломбированные вагоны и похитить большую часть бесценного груза. И какой это был груз! Слухи, доносившиеся обрывками из возбужденных, гневных разговоров чекистов и ревкомовцев, поражали воображение, заставляли не верить своим ушам. Ущерб, нанесенный Советской Республике, был огромен, неисчислим.

— Девятьсот пудов серебра! Двенадцать пудов чистого золота! Понимаешь, двенадцать пудов! — громко, с надрывом, почти с отчаянием говорил какой-то чекист в новенькой кожаной куртке, с наганом на боку, размахивая руками и обращаясь не то к своим товарищам, не то просто в пустоту. — Это же целое состояние! Это же можно было купить хлеба на всю Украину, на всю зиму! В спину ударили, гады!

От таких цифр у меня голова пошла кругом. Девятьсот пудов серебра и двенадцать пудов золота — это просто невероятный, колоссальный, почти фантастический груз! Несколько тонн драгоценного металла! Как такое вообще можно было утащить, да еще и по такой погоде, по бездорожью?

— Ушли, гады, — прошипел другой чекист, помоложе, с небритым, землистого цвета лицом и злыми, воспаленными глазами, обращаясь к своим товарищам. — Как сквозь землю провалились, черти. Но с таким грузом, с такой тяжестью, далеко не уйдешь! Это тебе не мешок с мукой унести. Километров десять, от силы пятнадцать, смогут утащить по такой погоде, не больше. Значит, где-то здесь, неподалеку, и спрятали! В каком-нибудь овраге, в лесу, в заброшенной шахте… Весь город, всю округу перевернем, а найдем! Из-под земли достанем!

Среди суетившихся на станции людей, в этом хаосе света и тени, криков и выстрелов, я вдруг увидел знакомое лицо. Петр Остапенко. Он стоял немного поодаль, у стены какого-то пакгауза, окруженный несколькими молодыми парнями, одетыми кто во что горазд.

— Петр! Товарищ Остапенко! — крикнул я, с трудом пробираясь к нему через толпу возбужденных, галдящих людей.

Он обернулся, и его лицо, обычно такое открытое и веселое, сейчас было хмурым и озабоченным.

— А, Леонид! И ты здесь? Вот оно что… Видел, что натворили, гады?

— Что произошло, Петр? Расскажи толком! — попросил я, чувствуя, как у меня от волнения перехватывает дыхание.

— Напали на поезд с церковными ценностями. Это те самые бандиты, что по всей округе уже не один первый месяц бесчинствуют, — сказал он, и по широкому лицу его заиграли желваки. — Давно мы за ними охотимся, да все никак поймать не можем. Уж больно хитры и осторожны, как лисы. Почти всю охрану перебили, сволочи. И груз, конечно, увезли. Думаю, несколько подвод было. Сейчас милиция и ЧК их по горячим следам ищут. А мы… мы, комсомольцы, тоже решили помочь. Я теперь, Леонид, как ты, может, уже слышал, руководитель нашей городской ячейки комсомольского союза молодежи Украины. А это — мои ребята, активисты, лучшие из лучших. Готовы в любую минуту, днем и ночью, бороться с врагами Советской власти!