Другие грабли. Том 3 (СИ). Страница 39

— И ты сам в это веришь, Чапай?

— Так вроде бы мысль как раз в том, чтобы я в это не верил, — сказал я. — Иначе какая тут защитная реакция?

— Отец не верил, — сказал Виталик. — Он считал, что ни хрена это не так.

— А как? — спросил я.

— У него была версия, что наша вселенная была вынуждена организовать тебе весь этот, сука, бэкграунд, для того, чтобы попытаться вписать тебя в мир, — сказал Виталик. — Потому что на самом деле ты пришел не из нашего будущего.

— Да со всеми этими пертурбациями уже ни черта не понятно, из какого конкретно будущего я пришел, — согласился я. — Наверное, какая-то отдаленная ветвь…

— Нет, не в этом смысле, — сказал Виталик. — Он считал, что ты в принципе не из нашего будущего.

Я глотнул кофе и потер переносицу.

— Этот момент нуждается в прояснении, — сказал я.

— Он думал, что тебя каким-то ветром с соседнего дерева занесло, — сказал Виталик.

— А есть еще какие-то соседние деревья?

— Ты никогда не слышал про теорию о параллельных вселенных?

— Я про такое даже кино смотрел.

— Ну и вот, — сказал Виталик. — Другое дерево, другие ветки. А может, у вашего и веток-то никаких нет, один ствол, одна дорога, с которой не свернуть.

— Такого в том кино точно не было, — сказал я. — И вообще, то кино, а то реальная жизнь.

— В общем, отец считал, что ты можешь все изменить одним фактом своего присутствия, — сказал Виталик. — И все эти ребята из дальних веток пытаются тебя убрать не потому, что ты что-то сделал или не сделал, а просто потому, что тебя не должно было здесь быть.

— Почему именно я?

— Полагаю, что ответа на этот вопрос мы уже никогда не узнаем, — сказал Виталик.

— Хочу заметить, что у этой теории есть один крохотный недостаток, — сказал я. — Она непроверяема.

— Но это не мешает нам ее строить, — сказал Виталик. — Есть также мнение, что никто не может тебя убить, потому что ты должен умереть не здесь.

— А где?

— На своем дереве, — сказал Виталик. — Там, откуда ты пришел.

— То есть, в этой теории я туда еще и вернусь?

— Может, и нет, — сказал он. — Но, согласись, вокруг тебя здесь творится форменное безумие, и объяснить его, не прибегая к сумасшедшим теориям, просто невозможно.

— Но почему я? Я же обычный физрук из обычных Люберец, а не космодесантник с какой-нибудь Альфы-Центавра…

— Самому не смешно?

— Обхохотался уже, — сказал я. — Второй крохотный недостаток этой теории в том, что она бесполезна. В смысле, даже если все так, как нам применить это на практике?

— Понятия не имею, — признался Виталик.

— Тогда я пойду в душ.

— Отличный план, — сказал он. — Надежный, как швейцарские часы.

— И что это должно означать?

— Что я завидую твоей, сука, незамутненности, — сказал Виталик. — Твоему умению принимать мир, какой он есть, и не зацикливаться на анализе происходящего.

— Иными словами, ты намекаешь, что я дурак? — уточнил я.

— Нет, просто у тебя все очень легко получается, — сказал он. — И вообще, я тебе завидую чёрной завистью по многим причинам. Взять хотя бы твою миссию… думаю, что любой из нас когда-нибудь мечтал удавить хотя бы одного парня из этого списка своими собственными руками, а у тебя есть возможность удавить их всех.

— Если они сами меня не удавят.

— Тут фиг знает, — согласился он. — Но, знаешь, эта попытка, даже если она ни к чему и не приведет, она ведь все равно легендарна. И немного жаль, что в случае успеха о ней так никто и не узнает. В том числе и мы.

А потом меня сняли с паузы. Или, наоборот, мир сняли с паузы, я в природе этого процесса так до конца и не разобрался.

Окружение приобрело окончательный вид, словно ему наконец-то выставили нормальную резкость и включили цвет. В мир вернулись звуки и запахи (ну, или я вернулся в мир звуков и запахов), и я обнаружил себя сидящим на брусчатке городской площади, а мимо меня степенно прогуливаюсь прохожие, кто-то парами, кто-то компаниями, кто-то с детьми.

Прямо напротив меня возвышалось готическое здание с величественным шпилем. Смеялись дети, звучала разговорная речь.

Язык был, разумеется, не русский, но примерно половину слов я все равно понимал.

Не сразу до моего заторможенного миром паузы сознания дошло, что это немецкий.

Я сидел на площади, где никто не сидел, и был одет неподобающим образом, так что на меня уже стали коситься. Поднявшись на ноги, я первым делом снял с себя разгрузку, сунув оружие за пояс и прикрыв его свитером, и быстрым шагом двинул к краю площади. Во-первых, так было куда больше гуляющих и проще было затеряться в толпе. А, во-вторых, я надеялся найти там табличку, которая укажет, где именно я нахожусь.

А может быть, я даже подсмотрю дату в местной газете и смогу установить не только где, но и когда.

Задумавшись, я случайно столкнулся плечами с каким-то довольно упитанным типом в пижонском костюме-тройке с торчащим из нагрудного кармана накрахмаленным носовым платком.

— Entschuldigung, — машинально сказал я.

— Das macht nichts, — сказал он.

Я добрался до края площади и рассмотрел табличку, заботливо расположенную рядом с фонарем.

Мариенплац.

Как же я ее сразу не узнал? Я ведь бывал здесь в своей, так сказать, прошлой жизни в рамках, опять же, так сказать, туристической поездки. Но, видимо, тогда все выглядело несколько иначе. Или, скорее, иначе воспринималось.

Но какого черта я вообще делаю в Мюнхене? Он не должен был стать следующей остановкой на моем маршруте.

Было похоже, что я уже ничем не управлял, но, несмотря на это, я все равно вытащил из разгрузки пульт дистанционного управления машиной времени и переложил его в карман брюк. Больше там ничего полезного не было, и я запихал шмотку в ближайшую урну, полностью использовав объем последней.

Но не на землю же мне было ее бросать?

Выжимая из себя максимум скорости, я двинулся вдоль площади, присоединившись к толпе гуляющих. Наверное, в идеале для большей конспирации мне следовало отжать у кого-нибудь пиджак, но у меня уже не было сил на эти выходки. Ни моральных, ни физических.

Тем более, что мне не стоило привлекать к себе внимания.

Мне удалось выяснить, где я, но я все еще не знал, когда и почему.

Получилось ли у меня или нет? Сумел ли я обогнать волну изменений, или на такой дистанции она и вовсе оказалась погашена ветрами истории? А если волна уже прошла, то какие последствия меня ждут в этом дивном новом мире?

И какого черта я здесь?

Существовал лишь один способ это выяснить, и даже он был не стопроцентный.

Я увидел скамейки, на которой сидел молодой человек, лениво перебирающий страницы периодического издания, и направил свои стопы к нему. Остановившись рядом, я собрал воедино все познания в немецком языке и сказал:

— Кönnen Sie mir Ihre Zeitung leihen?

— Natürlich, — он оставил себе спортивную страницу, а остальное с улыбкой протянул мне.

Новостные заголовки меня не интересовали, как и само название издания. Все, что мне требовалось узнать, это дата, и дата оказалась знакомой.

Поблагодарив молодого человека, я вернул ему газету и пошел прочь. Наверное, ему еще предстоит задаться вопросом «А что это вообще такое было?», но, поверьте мне, это не самый плохой вопрос.

По крайней мере, по сравнению с остальными.

Это место и эта дата должны были стать моей последней остановке по пути… ну, скорее всего, в никуда, потому что свои шансы вернуться в девяностые или двухтысячные я расценивал не слишком отличающимися от нуля. Так что, скорее всего, это была просто моя последняя остановка.

А значит, что все остальные я по какой-то причине уже проскочил.

Должно быть, в дальнейших моих действиях уже нет никакого смысла, и вряд ли они способны что-то изменить, но такой уж я человек. Пока я жив, я стараюсь довести работу до конца.

Упертый, как баран, говорил об этой моей особенности мой старик-отец. Говорил то ли с гордостью, а то ли с сожалением.