Проклятие Айсмора (СИ). Страница 29

— Я всегда буду п-п-помнить, что вы сделали для моей семьи. Как и то, сколь многим я вам обязан, — еще медленнее заговорил Бэрр. — Благодарю вас, милорд, за вашу неизменную заботу. Вы слишком добры ко мне — как и ко всем в этом городе — и знаете, что для нас лучше. Но близких у меня не осталось, а мне самому ничего не нужно.

Винир уставился на него, выискивая насмешку меж слов, как дотошная белка — семечки из-под сомкнутых чешуек чересчур упрямой шишки. Но Бэрр старательно держал на лице выражение глубокого почтения.

— Милорд, с вашего позволения. Наводнение грозит…

В ответ винир отвернулся, подняв руку и пошевелив пальцами в призыве к молчанию.

— Как ты не можешь понять, мой мальчик… Твой великий шторм или будет, или нет, бабка под мостом не пробухтела. А огласить ненастье — лишь призвать его, не на воду, так в умы. Что вызовет панику. Человеки — рыба безмозглая. Она покрыта то-оненькой коркой человечности и порядочности, которая вмиг слетает от усталости, страха или иных причин. Хлопни багром по воде, скажи одному: «Беда! Спасайся!» — метнутся всем косяком. А куда — один Создатель знает. Может, прямиком в сети. И снесут любого, кто встанет на их пути.

— Но, господин винир, разрешите хотя бы…

— Пошел вон!

Бросив сквозь зубы любимую фразу, глава города занялся листиками своего дружка, протирая их особой салфеточкой и давая понять, что разговор о тех, кто, по его мнению, не нуждается в заботе, окончен.

Глава 11

Затишье, или Платье и ножи

Больше добра для доброго бога!

Зло сотворят без вас.

Глупое знамя, знаю, убого,

Пара забытых фраз!

Через осколки чести и долга

Легче попасть во власть,

Козырей много есть у подонков,

Только добро у нас.

Дайте же, дайте добра на донце!

Что я тебя учу…

Если не можешь зажечь ты солнце —

То подари свечу.

Винир проводил нетерпеливым взглядом спину надоевшего помощника и, когда тот наконец захлопнул за собой двери — небрежно, с противным громким стуком — позволил себе неширокую, но все-таки улыбку. Оставил и без того чистые листики в покое, поморщился от очередной песенки Риддака, влетавшей в окна, напомнил себе прогнать нищего окончательно. Настроение улучшалось с каждым вдохом.

Пребывать в хорошем настроении винир старался без свидетелей. Но не поделиться с тем, кому доверял всецело, он тоже не мог.

— Ну, хвала Воде и Небу! Сдвинулось… Одного через пару дней не будет, второй тоже упрямиться не станет, а дома разобрать да продать на дрова — дело меньше недели. Так что уже скоро, скоро. Не только я в мыслях, но и ты, мой друг, воочию узришь это прекрасное место… Расчищенное, потом снова занятое, но уже тем, для чего предназначен центр любого города… Да, ты увидишь эти перемены, когда я навеки замру над Айсмором. Увидишь, мой золотой, не сомневайся. Я покажу тебе все. Но сейчас подожди. Подожди немного. Пока эти жуткие дома стоят там, где должен стоять я.

И потому, прежде чем приступить к рассказу, как же чудесно у него на душе и почему, винир с должным тщанием протер свежей водичкой все до единого листики своего любимца.

— Я не показывал тебе рисунки? Некоторые из них ужасны! И совершенно, — со-вер-шен-но! — недостойны. Но парочка мне понравилась необычайно. Но пока все только на бумаге… Я передвину тебя поближе к середине окна, и будем любоваться вместе.

Винир затуманенным взором осмотрел нынешний город, представляя совсем другие картины, наткнулся на отвратительного нищего, рассевшегося перед ратушей, брезгливо скривился и продолжил:

— Эти неблагодарные осознают, сколь величественен я, бронзовый, покрытый позолотой. Солнце будет восхитительно сиять и переливаться всеми оттенками желтого на моих волосах. Яркие блики заиграют в моих одеждах… Никто не пройдет мимо, чтобы не замереть от восторга, а потом склонит голову… Что?

Винир приблизился к деревцу, вытягивая шею и повернувшись правым ухом. На левое он стал немного глуховат, но никого не ставил в известность об этом. Его манеру поворачиваться правым боком к собеседнику все считали только любимым жестом.

— Вот, посмотри… Статую мою мы поставим сюда, как раз на четыре прочные сваи. И еще — мы уравновесим по краю. Скамейки из камня, фонтан у подножья. И в нем с твоих листочков, дорогой мой друг, будет струйками падать чистейшая вода.

Винир отошел к окну, вглядываясь в свой город.

— И этому виду мешает сборище жалких домов. Не волнуйся, мой дорогой друг, да не осыпятся никогда плоды с твоих веток! Не дрожи так! Я уже все предпринял, я уже все сделал. Нанял одного, после слушка о том, что он сжег целый городок на Юге с одной спички. Ни один дом не устоял, все друг от друга занялись. Вот что такое — верный расчет! Кто бы о чем ни шептался, а доказать умысел не смогли. Мастер своего дела! Он все изучил: пять свай испортить, и двадцать домов под воду уйдут. Безумец, конечно, но дело знает получше многих.

Винир озабоченно глянул на растение и специальной вилочкой взрыхлил затвердевшую почву.

— Скоро буря… Хорошо бы, надоело ждать. Ты ее чувствуешь? И Бэрр тоже. Он ни разу не ошибался. Что?

Винир опять приложил ладонь к уху.

— Уводить людей? Нет у меня места, куда можно приткнуть весь этот сброд. Вот выйди я сейчас к ним и скажи: «Айсморцы! Покиньте свои дома, скоро они будут разрушены!» И что? Да, ты прав, никто не услышит — не захочет услышать. Так пусть же это отребье сгинет в наводнении! А мы с тобой в бронзе и камне над ними встанем…

В двери постучали, и винир недовольно нахмурился. Стук был настолько робким и неуверенным, что мог принадлежать лишь одному человеку в ратуше, в последнее время обозленному и нервному.

Причиной секретарской злости являлся его первый помощник. Он начал бояться Бэрра настолько открыто, что при его приближении дрожал, терял дар речи или просто сбегал.

Бэрр лишь ухмылялся, не снисходя до ответа.

После пятого такого бегства захотелось уволить обоих. Но терпение винир считал своей добродетелью и спросил, чем это его секретарская личность настолько огорчена? Тот нервно выговорил:

— А рот бы вашему помощнику зашить, не было бы никаких ни у кого огорчений, ни на воде, ни под небом. А то он его как раскрывает, так людям беды сыпятся на головы и под ноги…

Секретарь наверняка сказал бы что-нибудь еще, но тут с мандаринки упал желтый плод.

Винир сглотнул и запретил секретарю переступать порог кабинета. Для подачи бумаг у дверей поставили стол, на который секретарь, вытягиваясь и рискуя потерять равновесие, должен был трижды в день их приносить.

Секретарь отодвинул тяжелую дверь до щелочки, в которую мог пролезть лишь его узкий нос:

— М-м-милостивый госпо…

— Что? — бросил винир раздраженно.

— А к вам… тут…

Судя по тому, как заикалась эта плотва недоловленная, за порогом стоял Бэрр и пугал его чем-то, отсюда виниру не видимым.

«Собрались в одном месте двое подчиненных, временами заикающихся. Только один, когда злится, а второй, когда первого боится. И иногда на него же злится… Интересно, а когда секретарь злится, он тоже заикается? А когда Бэрр боится? Интересно, а как это — когда Бэрр боится?» — подумал градоначальник и грозно спросил:

— Ну что такое⁈

— К вам госпожа Камилла, м-м-ми…

— Всего-то… Не ураган за порогом, чтобы тебе, остолоп, все слова забывать! Зови!

Секретарь с натугой распахнул входные двери, и в зал впорхнула гордость и краса Айсмора.

— Красавица моя! Выглядишь превосходно, вся в покойную матушку… Ох, видела бы она тебя сейчас, — пропел винир, простирая к ней руки в целомудренном родственном объятии.

Камиллу он не любил и предпочитал не держать в памяти точно, что его с ней связывало; помянутую матушку он не помнил даже внешне.

Племянница, не то двоюродная, не то и вовсе без близости крови, закатила глаза, выражая кокетливое недовольство. Винира скривило, но пришлось улыбнуться.