Проклятие Айсмора (СИ). Страница 2

«Это всего лишь мечта, призрачная мечта! Такие ускользают, словно ночной туман, лишь только придет хмурое утро», — нудно твердил разум.

«Значит, я буду мечтать», — ответило сердце.

Они на полу. Как? Когда? Она не заметила. Верно, Бэрр опустил ее. Бережно, не разжимая объятий. Большой, тяжелый, теплый — навалился всем весом. Она уперлась в него руками, неосознанно попытавшись отодвинуться — он легко развел их, поцеловав ладони. И ей стало совсем не страшно. Может, так человек на краю гибели теряет ощущение страха. Остается лишь отчаянная храбрость и непонятная, хмельная веселость.

Его глаза совсем близко, и в них нет больше холода. Бэрр коснулся ее полыхающих щек, снял невесть откуда взявшуюся влагу. Заставил губы раскрыться под лаской своих. Потом приподнялся немного, словно присматривался к ней. Слушал ее шепот, ловя звук своего имени. Провел ладонью по ее лицу, словно пытаясь запомнить, ощутимо сжал шею. Отпустил, тут же погладил, сам не прекращая двигаться.

Пальцы длинные, сильные, а касаются ласково. Его ладонь спустилась ниже: гладит, мнет, нежит.

Он молчал, но Ингрид и не нужны были слова.

Негромкие вскрики — неужто ее? Как неудобно. Нужно потише… Или не нужно?

Согревшись и осмелев, она скользнула рукой под его рубашку, коснулась груди. Провела пальцами по напряженному животу до паха и в невольном движении подалась навстречу.

Бэрр вздрогнул, опять зарычав глухо и вбивая ее в пол: и боль, и счастье разом… Дернул нетерпеливо за верх платья. Разорвал шнуровку, царапая кожу; то едва касался груди, то впивался отчаянно.

Ингрид задыхалась и почти теряла сознание. Она застонала, не сдержавшись — Бэрр замер на миг… Приподнялся, уперся ладонями в ее плечи, не давая отстраниться.

В каждом его движении, в каждом жесте отражалась удивительная откровенность — он был то ласков и нежен, то почти безумен в своей страсти. От непроизносимых, но нескрываемых желаний и признаний у Ингрид кружилась голова, и покалывало в кончиках пальцев. Этого мужчину она принимала любым. Верно, это называется сумасшествием, но как же ей хотелось, чтобы сегодня они сходили с ума вместе!

Бэрр помог ей снять платье, быстро скинул свою одежду и осторожно посадил Ингрид на себя. Крепкими пальцами впился в бедра, поднимая и опуская ее.

Ингрид была и покорной, и храброй. Она умирала от блаженства и рождалась заново. Она позволяла делать с собой все, что раньше посчитала бы невозможным, все, что только желал ее мужчина. Да, сегодня — ее!..

С кухни они так и не ушли — разбросанная одежда и стянутый с кресла плед вполне заменили кровать.

Под утро Бэрр обнял Ингрид, устало положив голову ей на грудь. Она гладила его спутанные волосы, не смея уснуть, боясь отпустить эти мгновения — их последние мгновения. Гоня грусть, запоминала сильное и гибкое мужское тело, еще влажное от пота. Проводила по спине кончиками пальцев, мягко касаясь шрамов, будто изучала новую книгу, невиданную и интересную.

Бэрр молчал.

Лишь когда луч послеобеденного солнца добрался до его плотно зажмуренных глаз, а с улицы донеслась трель дверного колокольчика, он поднял голову. Глянул сквозь темные пряди и словно бы враз очнулся. Видно, вспомнил, что он первый помощник градоначальника и у него есть обязанности.

— Я зайду, — шепнул он и больно дернул Ингрид за волосы, выпутывая свою руку.

Поцеловал ее в угол рта, не глядя в глаза, и принялся торопливо одеваться.

«Это непра-а-авда, — протянул, куражась, зловредный разум. И грустно выдал: — Я предупреждал… Трепло. Дикарь и трепло. Еще бы „спасибо за чай!“ сказал».

У Ингрид не было слов, да и сил тоже не было. Она смогла лишь повернуть голову и слабо улыбнуться Бэрру вместо ответа.

Он ушел тихо, лишь звякнул о порог меч, завернутый в черный плащ. В тот самый плащ, в который она отчаянно вцепилась, дрожа от страха не далее как вчера вечером.

Бэрр… Даже в собственном испуге и сумраке улиц она не могла не узнать его. Как не могла и поверить своим глазам. А он прижимал к себе, обещая проводить, чтобы никто больше не обидел ее, для него тогда безымянную и незнакомую.

Оказавшись в ее доме, он поначалу молчал, а потом она слушала, боясь только одного — что он замолчит.

Не прошло и суток, а ей показалось — целая жизнь.

Дверь в мечту на двоих с гулким стуком захлопнулась.

Ингрид, не вставая, подтянула к себе одежду, стремясь хоть чем-то отгородиться от стремительно наливающегося холодом мира. Она вся пропахла ушедшим мужчиной. Этот запах не грубый, не резкий — просто его, Бэрра. Он был мастер во всем, но от этого становилось только горше. Его опытность лишь кричала о том, сколько девушек побывало в его объятиях до нее и сколько еще будет после… А Ингрид… Что Ингрид? Она ничего не могла дать ему, кроме своего глупого сердца. И ей совершенно не было места в жизни первого помощника винира.

Впрочем, мучила ее не только своя боль. Понять бы, как дальше жить с тем, что он ей рассказал…

— Ты совсем не знаешь меня, девочка, — Бэрр смотрел на нее без тени улыбки. — Я убил человека однажды. Беззащитного человека и безоружного, почти ребенка — не разбойника, не врага. Не в пьяной драке. Не спасая свою жизнь и не защищая кого-то! Я убийца, Ингрид, и то, что я действовал во имя того, что считал своим долгом — это все ерунда, отговорки, пустое. Его глаза, Ингрид, ты не представляешь, как часто они мне снятся. Мой удар… и его крик: «За что⁈»

Глава 2

Тень и свет, или Другая сторона полуночи

Я все унес,

Одежду и доспехи.

Я весь ушел! Нельзя мне оставлять

Ни вздоха, ни любви своей печать.

И будто сам себе отрезал веки…

А где-то спорят ветры с парусами,

А где-то горны все трубят — в поход!..

Но соли полон искривленный рот,

И горечь памяти моей терзает

Теперь тебя,

Оставленную в ночь.

Теперь меня…

И вовсе в мире нет.

Я весь ушел — ты провожала взглядом.

Я весь ушел.

Я весь…

Остался рядом.

Бэрр шел и шел по деревянным мостовым, все ускоряя шаг, пока не запнулся о скользкое дерево и едва не упал. Зачем он рассказал ей о себе? Эта странная ночь не желала покидать его память.

Как тяжело говорилось, и даже дышалось тяжело. Как Бэрр встал, не выпуская руки Ингрид из своих. Месяц всего минул, как ушел из города брат, было одиноко до отчаяния, а тут совершенно случайно подвернулся благодарный слушатель…

Масляная лампа давала ровный желтый свет, в котором была видна немногочисленная мебель, добротная и прочная. Пара корзин, кувшин для цветов, потертые корешки книг в шкафу… Видно, для Ингрид ее квартирка — настоящий дом. Для него дом тоже был домом, только давно, в той, другой жизни. Когда еще был жив отец, когда поздними вечерами они собирались на кухне, такой же маленькой, как и эта. Сейчас, даже если бы там все заросло плесенью, по углам завелись пауки, а в кладовке повесилась мышь, ему было бы все равно, но тогда — нет. Нынче другие времена, и сам Бэрр тоже другой. Он больше не заходит на свою, только и исключительно свою, кухню без лишней надобности.

Как он вообще оказался в том странном месте?

Ночь, испуганная девушка, двое незнакомцев. Хищники, что крадутся по городу в ночи и пропадают, лишь завидев его, хищника еще более страшного и злого. Не кинулся следом за двумя насильниками лишь потому, что страшно было незнакомку одну оставлять.

— Я провожу вас, — бросил он, не сомневаясь в ответе.

Но девушка отшатнулась, словно боясь навязываться, и потрясла головой.

— Не сметь спорить! — рявкнул он и смолк, не желая пугать и так без меры напуганную. Поправил капюшон, слетевший с ее головы.

Она подняла руки к завязкам… Бэрр коснулся взглядом синяков, проступивших на перламутрового-белой коже узких запястий. Девушка порозовела и вздрогнула так, словно он губами дотронулся, а Бэрр еле сдержал себя от никчемного желания попросить прощения за весь мужской род. А потом вновь привычно разозлился на нее и на себя. Он не любил вмешиваться в дела города, будучи сыт ими по горло на службе, но не ждать же, в самом деле… Чего доброго, нашел бы поутру очередной изувеченный женский труп. Айаз расстроится, да и собственную совесть отягощать без меры не стоит.