Фермер: перерождение (СИ). Страница 28

В конторе совхоза пахло махоркой и свежезаваренным чаем. Громов сидел за своим массивным письменным столом, заваленным папками и отчетами, и нервно барабанил пальцами по столешнице. Рядом лежала черная телефонная трубка.

— Виктор Алексеевич, вас из областного управления сельского хозяйства, — сказал он, протягивая мне трубку. — Павел Николаевич Самойлов лично.

Я взял трубку:

— Корнилов слушает.

— Виктор Алексеевич! — в трубке раздался знакомый голос областного агронома. — Как дела, как урожай?

— Хорошо, Павел Николаевич. Урожай собрали, планы выполнили с превышением.

— Отлично! Слушайте, у нас тут интересное предложение появилось. Министерство сельского хозяйства РСФСР объявило всесоюзную программу освоения неудобных земель. Нужны хозяйства-экспериментаторы, которые покажут, как можно вводить в оборот заброшенные участки.

Я переглянулся с Громовым, который уже все знал и не скрывал любопытства.

— И что конкретно предлагается?

— Ваш совхоз рассматривается как базовое хозяйство для отработки новых технологий. Дополнительное финансирование, современная техника, научное сопровождение из Новосибирского сельхозинститута. А что важнее всего, полная свобода в выборе методов работы.

Сердце забилось быстрее. Такая возможность выпадала раз в жизни.

— А каковы масштабы программы?

— Для начала триста-пятьсот гектаров неудобных земель нужно ввести в севооборот за два года. Если получится, программу расширят на весь район. Представляете, какие перспективы?

Я действительно представлял. В памяти всплывали технологии мелиорации и рекультивации земель, которые в будущем времени стали обычным делом, а здесь, в 1972 году, казались фантастикой.

— Павел Николаевич, а какие именно земли имеются в виду?

— Разные. Каменистые склоны, заболоченные низины, солончаки, участки, загрязненные промышленными стоками. В общем, все то, что сейчас числится как неудобья и не приносит никакого дохода.

— Понятно. А сроки на размышление?

— Неделя. Нужно решение совхоза и ваше личное согласие. Учтите, Виктор Алексеевич, если программа пойдет успешно, это откроет вам дорогу в большую науку. Диссертация, кандидатская степень, возможно, даже докторская.

После разговора я положил трубку и задумчиво посмотрел на Громова.

— Ну что, Михаил Михайлович, готовы к новым экспериментам?

Директор встал, подошел к окну, за которым виднелись мокрые поля и серое небо.

— Виктор Алексеевич, честно скажу, что побаиваюсь. С одной стороны, возможности огромные. С другой, если не получится, вся область будет смотреть, как мы провалились.

— А что у нас есть из неудобных земель?

Громов открыл сейф, достал большую топографическую карту в масштабе 1:10000, развернул ее на столе. Карта была старая, края пожелтели, но все обозначения четко читались.

— Вот смотри, — он указал толстым пальцем на участки, заштрихованные красным карандашом. — Это все наши неудобья. Каменистые склоны за Березовым оврагом, там сто двадцать гектаров. Заболоченная низина у старой мельницы, еще восемьдесят гектаров. А вот здесь, — он показал на участок, обведенный синим, — солончаки возле озера Горького, семьдесят гектаров.

— А это что за участок? — я указал на большую область, помеченную черными крестиками.

— А, это наша главная головная боль, — Громов мрачно покачал головой. — Земли вокруг старого кожзавода. Его закрыли в шестьдесят втором году, а вот стоки в землю просочились. Говорят, там ничего не растет уже десять лет. Двести тридцать гектаров отравленной земли.

Я внимательно изучил карту, прикидывая возможности. Всего получалось около пятисот гектаров, именно столько, сколько требовала областная программа.

— Михаил Михайлович, а документы на эти земли в порядке?

— В порядке. Все числится в балансе совхоза как неудобные угодья. Земельный налог не платим, но и дохода никакого.

— Значит, хуже не будет?

— Хуже точно не будет, — согласился директор. — А вот лучше… Тут уж как получится.

Я еще раз взглянул на карту. В голове уже складывался план действий: начать с менее проблемных участков, отработать технологии, а потом переходить к самым сложным.

— Михаил Михайлович, я согласен попробовать. Но с условием, никто не будет мешать работать по моим методам.

— Не буду, — твердо ответил Громов. — Только результат покажи к концу следующего года. Областные курирующие органы требовать будут.

— Покажу, — уверенно кивнул я, хотя в глубине души понимал всю сложность предстоящей задачи. — А теперь поехали. Осматривать эти места.

Мы договорились выехать завтра с утра.

Выходя из конторы, я почувствовал, как усиливается дождь. Капли стучали по жестяной крыше котельной, а в воздухе пахло мокрой землей. Впереди меня ждали месяцы тяжелой работы, но впервые за долгое время я ощущал настоящий азарт. Заброшенные земли, которые все считали безнадежными, станут моим полигоном для применения знаний из будущего.

На следующий день Громов приехал ко мне, чтобы объехать все проблемные участки, на совхозном УАЗ-469. Машина была новенькая, темно-зеленого цвета, пахла свежей краской и резиной. На приборной панели красовалась табличка «Инвентарный номер 47», а на боковых дверях белыми буквами было написано «Совхоз Заря».

— Поедем по порядку, — сказал Громов, заводя двигатель. — Сначала на каменистые склоны, потом к болоту, а под конец к старому кожзаводу. Увидишь своими глазами, с чем придется работать.

Мы выехали из центральной усадьбы по накатанной грунтовой дороге. Слева тянулись поля, справа — полоса березовой рощи.

Через десять минут дорога пошла в гору, и Громов переключился на пониженную передачу. УАЗ натужно заревел, преодолевая подъем.

— Вот они, наши каменистые склоны, — директор остановил машину на гребне холма и указал рукой вниз.

Передо мной открылся унылый пейзаж. Покатые склоны, усеянные валунами размером от футбольного мяча до стола, кое-где торчали одинокие березки и заросли шиповника. Между камнями виднелись клочки пожухлой травы и обнаженная серая земля.

— Почва есть? — спросил я, слезая с машины.

— Есть, но тонким слоем. Сантиметров двадцать-тридцать, не больше. А под ней глина с камнями.

Я присел на корточки, взял горсть земли, растер между пальцами. Почва тяжелая, глинистая, с большим содержанием мелких камешков. Но не безнадежная, при правильной обработке из нее можно сделать неплохие угодья.

— Откуда столько камней? — поинтересовался я.

— Ледник, говорят, — Громов закурил папиросу «Север». — Тысячи лет назад здесь ледник был, вот и натащил всего этого добра. А потом растаял, а камни остались.

Мы прошлись по склону. Камни действительно мешали бы любой технике: плуг сломается, культиватор заденет. Но в моей голове уже созревала идея использовать сами камни как строительный материал для террас.

— Площадь участка? — уточнил я.

— Сто двадцать гектаров. Весь склон и вершина холма.

— А вода поблизости есть?

— Есть. Вон там, в низинке, родник бьет. Хороший, полноводный. Местные его Студеным зовут.

Следующим пунктом была заболоченная низина у старой мельницы. Ехали мы туда по объездной дороге, поскольку прямой путь весной размыло талыми водами.

Старая мельница представляла собой полуразрушенное бревенчатое строение с провалившейся крышей и покосившимися стенами. Рядом чернело заросшее камышом болотце площадью с футбольное поле.

— Мельница работала до войны, — рассказывал Громов, паркуя машину на сухом пригорке. — Потом дамбу прорвало, вода разлилась, и образовалось болото. Пытались осушать, но денег не хватило.

Я надел резиновые сапоги, которые предусмотрительно взял из дома, и зашел в болото. Вода была по щиколотку, дно мягкое, торфянистое. Камыш рос густой стеной, местами выше человеческого роста.

— Какой глубины торф? — крикнул я Громову.

— Метра два-три. А под торфом глина.

— А рыба есть?

— Карась водится. Мелкий, правда, но есть.