Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах. Страница 56

Не так много времени понадобилось для того, чтобы подсудимый почувствовал себя неуютно; уверенность в собственной невиновности поколеблена. Оказалось, что все детали, которые представлялись «подсудимому» (а может, уже без кавычек?) случайными и не связанными друг с другом, легко соединяются в единую картину изощренного, хитроумного преступления. И в центре картины — убийца, с его (вашим), Альфредо Трапса, лицом.

«…Он задумал и совершил убийство, чтобы добиться успеха, <…> чтобы стать более значительным и… глубоким человеком <…>, достойным уважения и любви образованных, ученых людей, казавшихся ему… древними волшебниками [курсив мой. — Д.К.]… познавшими не только тайны звезд, но и, более того, — тайны юстиции… о коей он… был наслышан лишь как о каком-то абстрактном крючкотворстве и которая теперь взошла над его ограниченным горизонтом, <…> словно не до конца разгаданная идея, и это приводило его в еще больший трепет и содрогание…»

Полно, что ж за вилла встретилась Трапсу на его пути? Идиллическое сооружение, утопающее в цветах. Где он оказался? К кому обратил слова свои о невиновности?

«Я не причинил зло ни одному человеку. Я спас увечного человека от того, кто был сильнее… Я не взял ни одной вещи, принадлежащей другому. Никогда и ни о ком я не злословил. Я говорил правду, я исполнял правосудие…»^[307]

Вот с чего начинается Высший суд. Страшный суд. Суд богов над грешником, который прибыл к ним, к богам, на «студебеккере»… то есть, я хочу сказать, — на погребальной ладье, доставляющей его в древнеегипетский (или любой другой) рай. Именно его, загробный судебный процесс, суд мертвых имитируют старички, эти «древние волшебники» (неслучайно они кажутся опьяневшему Трапсу таковыми!) — или древние божества, стражи здешних мест, «познавшие тайны звезд и тайны юстиции». Имитируют? Да нет, они проводят этот суд, они вершат суд — Божий суд над забредшим грешником. Они ведь и сами «мертвые», потусторонние, «покойные», ушедшие на покой, поселившиеся в глухих местах, где на их суд попадают далеко не все.

Нет грешника, полагающего себя грешником. Все, что он совершает, — это же случайно, это без умысла («я не причинил зло…»). Собственно, аргументы «умершего», аргументы заблудшей (заблудившейся в горах) души излагает защитник:

«Этот заурядный человек попал в руки искушенного прокурора, совершенно к тому не подготовленный. Его инстинктивное хозяйничание в текстильном деле, его частную жизнь, все перипетии его бытия, слагавшегося из деловых поездок, борьбы за хлеб насущный и из более или менее безобидных развлечений, — все это подвергли просвечиванию, тщательному исследованию и селекции; не связанные между собой факты связали вместе, контрабандно нанизав на логический стержень, случайные происшествия изобразили как причины действий, которые с таким же успехом могли развернуться в ином направлении, казус перелицевали в умысел, необдуманность — в преднамерение, так что в результате допроса перед нами неизбежно возник убийца, как кролик из цилиндра фокусника…»^[308]

Если в «Обещании» стохастичность, случайность, вторгаясь в детективное повествование, разрушает единое, цельное течение, то в «Аварии» криминальная составляющая как раз и сплетается из цепочки случайностей, словно нить судьбы, превращаясь в логическое и неопровергаемое в рамках логики событие: убийство. И никакая речь защитника уже не спасает. Ибо сам подсудимый с «гибельным восторгом» признает справедливость вывода. И боги… то есть старички-пенсионеры, боги-на-покое, выносят смертный приговор своему гостю.

Они играли, они всего лишь развлекались, никто всерьез не собирался наказывать гостя. Но гость принял игру слишком близко к сердцу. Альфредо Трапсу хватило сил завершить правосудие собственноручно, а главное, логично. Ведь Суд мертвых, в отличие от суда обычного, неотвратим:

«…Судья открыл дверь, и вся торжественная делегация — прокурор так и не снял еще салфетки — застыла на пороге: в оконной нише темным неподвижным силуэтом на тусклом серебре неба, в густом запахе роз, висел Трапс… окончательно и бесспорно…[курсив мой — Д.К.]»^[309]

Так завершается эта странная повесть, еще одна детективная притча швейцарского мудреца. Но так же как и в «Обещании», в «Аварии» собственно детективная история, рассказ о судейском расследовании, занимает лишь часть произведения. Повесть состоит из двух глав. Весь детектив — содержание второй главы. А первая глава — она значительно короче второй, но от того ничуть не менее важна — содержит авторское рассуждение, обобщение:

«…Больше не угрожают ни Бог, ни праведный суд, ни фатум, как в Пятой симфонии, а только лишь дорожно-транспортные происшествия, прорывы плотин из-за ошибки в конструкции, взрыв фабрики атомных бомб по вине рассеянного лаборанта, неотрегулированные ядерные реакторы. В этот мир аварий ведет наш путь, на пыльной обочине которого <…> встречаются еще почти правдоподобные истории, когда в заурядном человеке неожиданно проглядывает человечество, личная беда невольно становится всеобщей, обнаруживаются правосудие и справедливость, порой даже милосердие, мимолетное, отраженное в монокле пьяного»^[310].

Казалось бы, все загадки второй главы решены, но… Действительно ли в «Аварии» герой был виновен? Или прожженные судейские убедили несчастного Альфредо Трапса в безусловной вине, вынудили случайные проступки трактовать как намеренные преступления — и заставили его собственноручно затянуть на шее петлю? Может быть, это не боги, а демоны — демоны мести, зловещие духи швейцарских гор? Гномы, тролли… как там их, на самом деле?

Так вот, о компромиссе между методами.

Параллельно с повестью и примерно в то же время Дюрренматт написал радиопьесу и сценарий телефильма на тот же сюжет^[311]. И в этих произведениях финал иной. Трапс, после импровизированного судебного процесса, просто засыпает, перегруженный впечатлениями и обильными возлияниями. Наутро он уже не готов считать себя виновным:

«Кажется, сегодня ночью я болтал какую-то ерунду. Что там, собственно, происходило? Кажется, что-то вроде судебного разбирательства. И я возомнил себя убийцей. Вот чепуха! Я ведь и мухи не обижу. До чего могут дойти люди, когда они на пенсии! Ну ладно, чего вспоминать. У меня полно своих забот, как и у всякого делового человека…»^[312]

Последняя строка. Одна — и другая…

Что это? Очередное лукавство Дюрренматта? Или же откровенная демонстрация того, что «последнюю строку» в самом деле следует отбросить по завершении повествования? Потому что — ведь всё уже ясно. Всё есть. Право выбора — за героем. Уйдет ли он в тот финал, который ему предложила повесть, — поверив в свою вину? Или в тот, который предложила пьеса, — забыв о вине?

Не важно.

Правда, не важно.

Что до «Метода Кузмина — Цветаевой»…

Предлагаю второй метод, использованный в «Десяти негритятах», «Аварии», «Обещании», словом, игру с концовкой, белые нитки, которыми «последняя строка» пришивается к основному тексту, выбор нескольких развязок и прочее, прочее, прочее, — метод этот будем называть «Методом Кристи — Дюрренматта». Можно было бы назвать «Провидение versus Логика», но это уж чересчур.

Лучше все-таки «Кристи — Дюрренматт».

Во всяком случае, я буду называть его именно так.

Даже если это неверно.

VIII. СЛУЧАЙ ЭКСПЕДИЦИИ

Именно так, таким термином («случай экспедиции») в советской юридической литературе обозначается ситуация, когда совершенное преступление некому расследовать. Некому — из представителей официальных правоохранительных органов. Например: преступление было совершено в геологоразведочной экспедиции, на полярной дрейфующей станции, в высокогорной лаборатории, в Антарктиде, на рыболовецком судне и так далее. Словом, когда относительно небольшая группа (пять — десять — двадцать человек) оказывается на большой удаленности от центров цивилизации и относительно или полностью изолирована от средств связи.