Интервенция (СИ). Страница 36

— А это, Ваше Величество, — он развел руками, — подарок Вам. От варшавских горожан.

— Подарок⁈ — я чуть не задохнулся от возмущения. — Вы называете это подарком⁈

— Именно так. Варшавяне… они вчера, признаться, несколько… испугались торжественно встречать вас. Все-таки слава русского императора, Ваше Величество… Она опережает вас. Но наш Орден… мы сумели поправить ситуацию. Ночью… мы провели беседы. Составили списки прячущихся магнатов, тех, кто тайно злоумышлял против вас, против новой власти. Провели аресты. И вот… горожане выражают свою радость и верность таким вот образом.

Он снова кивнул в сторону окна, откуда Вжухнуло и Клацнуло еще раз.

— Господин Шешковский, — продолжал Фарнезе, словно ничего особенного не происходит, — как раз приехал в город. Он оценит нашу помощь в выявлении врагов трона.

Шешковский? Он только прибыл? И уже вот это?

— Вы… вы знаете, что в России… казни дворян… они совершаются только над теми, кто отказался присягнуть, кто злоумышлял против государя? И… и по суду! По приговору!

Голос мой дрожал от ярости. Это была не моя жестокость. Не мой порядок. Самоуправство на крови какое-то…

— О, суд был, Ваше Величество! — живо отозвался Фернезе. — Я лично в нем участвовал! Короткий, правда. А злоумышление… да, оно тоже было. Все магнаты, что подлежат… усекновению… они были пойманы с саблями. Готовились напасть на ваш кортеж, видимо. Воля Провидения, что мы их остановили.

С саблями? Бред. Старики. Женщины, наверное, тоже?

— Я слышал, Ваше Величество, — Фарнезе подался вперед, понизив голос до доверительного шепота, — что у вас есть… трон из клинков ваших врагов. Красивая легенда! Мощная. Символично! Я… я велел собирать сабли казненных. Тоже своего рода… вклад. В вашу… хм… коллекцию.

Его улыбка стала шире. А меня всего передернуло. Они думают, что понимают меня. Думают, что угождают. И делают это… вот так. Произвольно, безжалостно, используя мою же, возможно, раздутую молвой, репутацию для своих целей. Каких целей? Свести счеты с польской знатью? Показать свою силу? Укрепить свои позиции здесь, в Польше?

Это совершенно выбивало из колеи. Я мог казнить. Я мог быть суров. Но у меня был свой порядок. Своя логика. В этом же не было ни логики, ни порядка. Только хладнокровная бойня, прикрытая лицемерными улыбками и сомнительными оправданиями.

— Шешковского! — рявкнул я, не сводя глаз с Фарнезе. — Срочно сюда! Немедленно! Пусть бросит все дела!

Фарнезе кивнул. Его улыбка наконец-то чуть померкла. Возможно, он понял, что перестарался. Или что моя реакция не совсем та, которую он ожидал.

— Сию минуту, Ваше Величество. Он уже здесь, в замке.

Прошли томительные минуты ожидания. Сквозь окно все так же доносились звуки — уже не такие частые, но все еще страшные. Вжух… Клац.

Наконец в дверях появился Шешковский. Степан Иванович. Одетый в дорожный сюртук, немного помятый, с пылью на сапогах. Видно, только что с дороги, даже переодеться не успел. Лицо его было обычно невозмутимым, но сейчас в глазах плескалось недоумение. Он, видимо, уже слышал происходящее, но еще не понял всей картины.

— Ваше Величество… Вы звали? Что…

Он взглянул в окно. На эшафот. На Фарнезе, стоявшего рядом со мной с все еще бледной улыбкой. Лицо Шешковского моментально стало непроницаемым. Но я-то знал его достаточно хорошо. Под этой маской — напряжение.

— Степан Иванович, — начал я, стараясь говорить спокойно, несмотря на кипевший внутри вулкан. — Узнайте, что здесь происходит. Немедленно. Мне говорят, это… подарок от горожан. При участии Ордена Иезуитов.

Шешковский молча кивнул. Он сделал шаг вперед, поклонился Фернезе, который ответил ему приветливым кивком. Между ними, казалось, пролетела искра понимания. Или… чего-то другого.

Степан Иванович подошел ко мне вплотную. Почтительно склонил голову, словно для доклада. И тихо, очень тихо, чтобы Фарнезе не услышал, прошептал:

— Ваше Величество… Это Орден сводит счеты. С врагами своими. Польскими магнатами. И… оказывает нам всем дурную услугу. Там ведь могут быть полезные люди.

— Сейчас же! Остановить казни. Все провести обычным порядком. Тройки, с участием всех сословий, приговоры мне на подпись.

Я провел рукой по лицу. Утро. В королевском замке. С запахом крови из двора.

Вот такое оно, мое новое царство.

Проводив императора в дальний польский поход, генерал-майор Никитин и сам на месте засиживаться не стал. Его муромский полк давно разросшийся до размеров дивизии за счет пополнений из призывников и приданной ему кавалерии, без промедления выступил на Ригу. Шли с песнями — застоялись парни в суконных шлемах, охраняя подъезды Зимнего дворца и двери правительственных учреждений, засиделись в гвардейских казармах. Теперь пущай заводчане Ожешко стражниками поработают.

Афанасий Григорьевич и сам не заметил, как генеральские звезды на воротник вспорхнули. Бывший простой казак из яицкой сотни, он просто делал, что ему поручили — с душой, ответственно, себя порою не жалея. Греб в полк людей по своему хотению, и никто ему слова поперек не сказал, все же понимали: не для себя старается, не гордыню тешит, а самого царя охраняет. Полк обрастал батальонами, превратился в два, добавилась конница, а там и артиллериею на всякий случай заграбастал из Арсенала. Получилась полнокровная бригада. А тут приказ об их упразднении — хочешь не хочешь, расти до дивизии. А кто командует дивизией? Генерал-майор.

Конечно, хотелось, чтобы его генеральство люди оценили не только из-за близости к царю и не потому, что он исполнял очень важную, но никому не заметную службу. Подвига хотелось, Афанасию Григорьевичу. Такого дельца, чтобы все хором сказали: «молодец, Никитин! Боевой генерал!»

И вот Рига.

Другой на его месте, обуреваемый такими мыслями, сразу кинулся бы на штурм. Стены у Риги хоть и обветшали за годы благоденствия под русским крылом, но все же высокие, гарнизон крепок, а горожане настроены решительно. Положишь кучу людей, пока своего добьешься. И получишь от царя не награду, а хорошего тумака. Работа в самой тесной близости от Петра Федоровича многому научила. Уж Никитин-то знал что он на дух не переносит тех, кто рогами в ворота долбит, вместо того, чтобы головой подумать. Раз долбит — значит, в голове его пусто. Одна сплошная кость.

Нужен был план. И генерал-майор придумал.

Как подошли к Риге, он еще до устройства правильной осады отправил на переговоры офицера под белым флагом. Бравый муромец постучал в городские ворота, как в калитку соседа.

— Чего надо? — спросили грубо, но окошечко приоткрыли.

— Генерал-губернатор на месте ли?

— Господин Юрий Юрьевич Броун отбыли на родину, в Ирландию. Ригой нынче управляет Магистрат и его четыре бургомистра.

— Имеет ли желание город Рига прекратить бунт и вернуться в лоно Империи?

— Плевали мы на вашу Империю!

На сей праздник непослушания офицер-муромец никак не среагировал. Лишь протянул бумагу в окно.

Ее приняли, изучили. Состояла она из двух частей. Первая — «жалованная грамота городу Риге, Магистрату и общему мещанству о подтверждении всех прав, вольностей, уставов и привилегий, дарованных сему обществу», подтвердившая в 1763 году все условия сдачи Риги Петру Великому в 1710-м. Вторая — полный список тех самых вольностей и прав, 22 пункта. Один пункт — о сохранении во владении города древних родовых и жалованных местностей и вотчин — был вычеркнут жирной красной линией.

Рижане оказались сообразительными. Закричали в спину уходящему офицеру:

— Когда покинете наш край, мы свои владения вернем!

Муромцы приступили к обустройству грамотной осады, а офицер каждый божий день стал ходить к замку как на работу. Иногда у него забирали бумагу, иногда ему приходилось ее приколачивать прямо к воротам. Ничего нового он не приносил — все тот же древний договор, в котором оставалось все меньше и меньше пунктов. Исчезло и исключительное право рижских купцов большой гильдии торговать с иноземцами, и подтверждение Магистрату и городу «прежних достоинств», и деление горожан на бюргеров и бесправных небюргеров, и ведение всех дел исключительно на немецком, и право варить пиво и другие напитки…