Интервенция (СИ). Страница 35

Спешились у парадного входа. Петров с несколькими егерями осторожно вошли первыми, держа ружья наготове. Я последовал за ними, мои сапоги гулко ступали по каменным плитам вестибюля. Тишина здесь была еще глубже, чем на улицах. Казалось, даже эхо боится разбудить этот спящий дворец.

Мы начали осмотр. И с каждым шагом меня все больше охватывало удивление. Замок был… нетронут. Ни следов грабежа, ни сломанной мебели, ни даже пыли на предметах. Все стояло на своих местах, словно хозяева вышли на минуту и вот-вот вернутся. В залах — шелка на стенах, картины в золоченых рамах, хрустальные люстры под расписными потолками, паркетные полы, сияющие под тусклым светом, проникающим сквозь огромные окна.

Я шел из зала в зал, как по музею, но не по тому, что создан для показа старых диковин, а по тому, что застыл во времени. Банкетные залы, украшенные гобеленами, изображающими сцены охоты и сражений. Кабинеты с резными столами, на которых лежали перья, свитки бумаг, серебряные чернильницы. Библиотека, где тысячи томов в кожаных переплетах стройными рядами застыли на полках. Спальни с широкими кроватями под бархатными балдахинами, с туалетными столиками, на которых стояли серебряные флаконы и шкатулки, даже драгоценности лежали на виду, не тронутые ничьей рукой.

Богатство тут было не кричащим, как в Зимнем, а утонченным, впитанным в сами стены, в каждую деталь. Золото здесь не только сияло, но и скрывалось в тонкой резьбе, в инкрустации, в рисунке на тканях. Мне показалось, что даже воздух в этих залах пропитан запахом денег и власти. Это не та власть, что добывается кровью и потом на полях сражений, не та, что строится на воле народа. Это власть, унаследованная, впитанная с молоком матери, лежащая в самих камнях этого замка.

Хмм… лежа в камнях…

Как последний король Польши, Станислав Август Понятовский. У его опочивальни я встретил монахов, читавших заупокойную молитву. На мой немой вопрос один из них вежливо пояснил:

— Его величество круль Речи Посполитой скончался и похоронен в склепе — согласно его последнего желания, в том же склепе, где похоронена императрица Екатерина II.

По манере себя держать, по явной доброжелательности ко мне я понял, что передо мной иезуиты. Восстали из пепла и снова здесь — во дворце. Быстро же они обозначили ситуацию. И правильно сделали. В моей империи их никто не объявлял вне закона.

Двинулся дальше и остановился в одном из залов, кажется, аудиенц-камере. Сел на трон, отделанный красным бархатом. Он был непривычно мягким, податливым. Ощущение было странное. Я, самозванец, сижу уже на втором царском троне. Впору коллекционировать. Просто пришел и сел. Мир перевернулся с ног на голову.

Я закрыл глаза на секунду, пытаясь осмыслить происходящее. Пустая Варшава. Брошенный замок. Невероятное богатство, лежащее бесхозным.

В этот момент раздались шаги. Быстрые, энергичные шаги, непохожие на осторожную поступь моих людей. Я открыл глаза. В проеме двери стоял он. Невысокий, жилистый, с горящими глазами. В походном мундире, чуть пыльном, но идеально сидящем. Александр Васильевич Суворов.

Генерал вошел в зал, остановился. Оглядел меня на троне, зал, моих людей. На лице его не было ни удивления, ни страха, ни даже особого почтения. Только обычная для него сосредоточенность и… готовность. Готовность к чему угодно.

— Ваше Величество, — его голос был чуть хрипловат, но тверд. — Пожаловал по первому слову. Нагонял вас по дорогам. Сказывали — на Варшаву идете. А я думал… думал, не успею.

Он подошел ближе, остановился в нескольких шагах. Поклонился:

— Поздравляю с великой победой! Хвала Всесущему! Побить самого Фридриха… Это… у меня нет слов!

— Александр Васильевич, — я встал из кресла. Не смог больше сидеть, когда передо мной стоял этот человек. — Не надо лести. Вы вовремя. Как всегда.

Он кивнул, словно это было само собой разумеющимся. Его глаза, казалось, сверлили меня насквозь, пытаясь понять, что у меня на уме.

— Ну что ж, Александр Васильевич, — я прошелся по залу, остановился у окна, откуда открывался вид на пустые улицы. — Дела наши идут. Скажем так неплохо. Пришло время заново расставлять фигуры на доске. Большой доске.

Я сделал шаг навстречу ему.

— Подурова забираю с собой в Питер. Он нужен мне там. Министр должен руководить и заниматься делами тыла. Дело генералов руководить армиями. А… — я сделал паузу, глядя Суворову прямо в глаза. — Принимайте командование над армией Центр. Ее надо привести в полный порядок после битвы. План летней кампании обсудим позже.

Суворов слушал меня, не перебивая. Когда я закончил, он кивнул. Коротко, по-солдатски. В его голосе не было ни тени сомнения, ни вопросов. Только готовность.

Глава 14

Сквозь остатки сна доносились какие-то звуки. Приглушенные, ритмичные. Сперва думал — барабанщики на площади учения затеяли. Вроде «полный поход» отбивают, да как-то странно, с паузами. Тук… тук-тук… Вжух… Клац. Пауза. Тук… тук-тук… Вжух… Клац. В голове, еще липкой от дремоты, эти звуки сплетались в бессмысленный узор.

Вжух… Клац.

Резко открыл глаза. Что за чертовщина? Звуки не уходят, они стали громче, четче. Вжух. Это что? Лезвие? Клац. Это что? Замок? Упавший предмет?

Подскочил на кровати. Сердце забилось тревожно. Что происходит? Почему моя охрана молчит? Где Никитин?

Вскочил, на ходу хватая рубаху с прикроватного стула. Портупею с пистолетами. Саблю. Быстро, на автомате. Тело помнит, что нужно делать. А ум еще не может связать звуки с местом и временем.

Подошел к окну. Окно высокое, арочное, с широким подоконником. Тяжелые занавеси отбросил в сторону.

Утро уже вступило в свои права, двор королевского замка в Варшаве внизу был залит светом восходящего солнца.

Прямо под окнами, посреди вымощенного камнем двора, стоял эшафот. Невысокий, но крепкий. А на нем… Гильотина. Приземистая машина из дерева и металла. Лезвие уже висело в верхнем положении, зловеще поблескивая в лучах солнца. Под ним — деревянный блок с выемкой для шеи. И корзина, стоящая рядом, наполовину заполненная…

Вжух. Огромный нож срывается вниз. Клац. Глухой удар, и…

К желобу, проложенному от эшафота, подтаскивают человека. Тащат волоком, не обращая внимания на сопротивление. На нем богатая одежда, должно быть, дворянин. Рот завязан кляпом. Он мычит, дергается. Но четверо крепких парней в грубых рубахах легко справляются. Втаскивают на эшафот. Один дергает за веревку — лезвие снова ползет вверх. Двое других ставят несчастного на колени, третий заталкивает ему голову в выемку блока. Быстро, буднично, сноровисто. Как дрова рубят.

Вжух. Клац. Еще одна голова падает в корзину.

Господи. Да что же это творится⁈

Сколько их там уже лежит? Десятка два? Тела оттаскивают в сторону, к краю двора. Посконным веревки связывают по рукам и ногам, бросают в кучу. Никакой чести. Никакого уважения даже к мертвым.

Вжух… Клац…

Меня прошиб озноб. Что за…? И почему под моими окнами⁈ Это что — такое представление для меня?

Накинул кафтан поверх рубахи.

— Охрана! Сюда! Немедленно! — заорал во весь голос, бросаясь к двери.

Дверь распахнулась раньше, чем я успел до нее добежать. Коробицын!

— Что царь-батюшка? Разбудили тебя эти изверги? Велю притихнуть.

— Что, черт побери, происходит⁈

— Дык карнифекс. Ляшский. Этот поп латинский, Фарнезе, порадовать тебя с утра хотел. Что ляхи своих магнатов сами режут, не дожидаются тайников…

— Фарнезе тут? Зови его срочно! И прекратите казни.

Долго ждать иезуита не пришлось. С довольной улыбкой он появился уже через несколько минут. Спокойный, словно вышел на утреннюю прогулку.

— Ваше Величество! Проснулись наконец! Мы уж думали…

Он осекся, увидев мое лицо. Видимо, гнев на нем был написан крупными буквами.

— Что. Это. Значит⁈ — выдавил я, указывая рукой на окно, из которого все еще доносилось: Вжух… Клац…

Улыбка Фарнезе ничуть не дрогнула. Он даже склонил голову в легком поклоне, как бы извиняясь за мой потревоженный сон.