Курсант Сенька (СИ). Страница 42

— Ребята, глядите! — заголосил Димка, тыча пальцем вперед.

На пологом склоне, как родные, стояли их машины.

— Быть не может… — выдохнул Петренко. — Мы же в обратную сторону топали.

А машины стояли именно их.

— Рахмон! — крикнул старшина, подбегая к грузовику.

Узбек повернулся, и в глазах его мелькнуло что-то странное — будто видит Петренко впервые в жизни.

— Где вас носило? — спросил он своим певучим акцентом.

— Как где? К кишлаку дорогу искали. А вы что тут делали?

— Ждали вас. Вы же полчаса назад ушли.

— Полчаса⁈ — солдаты переглянулись, словно оглушенные. — Да мы всю ночь проторчали!

— Какую ночь? — искренне удивился Рахмон. — Сейчас два часа дня. Того же дня.

Петренко машинально взглянул на свои часы. Стрелки показывали ровно 14:00. А ведь ушли утром, в одиннадцать, и пропадали целую вечность…

— Техника на ходу? — спросил старшина, стараясь говорить спокойно.

— Да, все как надо. Заводится с полоборота.

— А связь?

Рахмон щелкнул тумблером рации. Она ожила сразу, без всяких помех.

— База, база, говорит колонна «Медведь», — произнес Толик в микрофон дрожащим голосом.

— «Медведь», это база, — тут же отозвался знакомый голос диспетчера в треске помех. — Где вас черти носят? Почему молчите как партизаны?

— Барахлила рация, — ответил Петренко, сжимая микрофон влажной ладонью. — Теперь все путем. Задачу выполняем.

— Понятно. Жду доклада по прибытии.

Петренко щелкнул тумблером и откинулся на спинку сиденья. Что это было, черт возьми? Глюки от высоты? Коллективное помрачение? А может…

— Товарищ старшина, — Кирилл подошел неслышно, словно тень, — а что если мы и правда в какую-то чертовщину попали?

— Брось молоть чепуху, — отмахнулся Петренко, но голос дрогнул предательски.

— Да все же было как живое, — не отставал Кирилл. — Мы же все видели, все чувствовали…

— Забыли! — рубанул старшина. — И языки за зубами держать. Всем понятно? — обвел он суровым взглядом притихших солдат.

И все кивнули молча, как один.

— По машинам. Двигаем дальше.

Колонна потянулась по серпантину. В кузове бойцы сидели, будто воды в рот набрали. Каждый ворочал в голове свое, пытаясь сложить пазл непонятного.

— Кирюха, — едва слышно прошептал Димка, — а помнишь, что в том ручье видели?

Кирилл передернул плечами. Помнил, еще как помнил. В мутной воде отражались не их молодые лица, а какие-то чужие. Незнакомые. Или знакомые, но постаревшие лет на двадцать.

— Помню, — выдавил он.

— А я те огоньки помню, — подал голос Гриша. — Они в узоры складывались. В какие-то письмена.

— Завязывайте, — осадил их Толик. — Старшина дело говорит. Лучше забыть к чертовой матери.

Только забыть не получалось. Каждый понимал — случилось что-то такое, что в голове не укладывается. Но колонна благополучно дотянула до кишлака Рохи, отработала по плану и повернула на базу. В рапорте же Петренко черкнул только про неисправность связи, которую устранили в пути.

И никто из тех, кто был в том походе, потом ни словом не обмолвился о горных событиях. Но бывало — сидят вечером, травят байки, и вдруг кто-то из них замолчит посреди фразы, уставится в окно, словно высматривает что-то в афганской темноте…

Глава 15

В Березовке

Весна в деревне Березовке нагрянула, как всегда, врасплох — еще вчера Петр Семенов проклинал распутицу и месил сапогами грязь по колено, а сегодня уже скинул теплую одежду и вышел к коровнику в одной ситцевой рубахе. Солнце припекало так, что даже старая Мурка, колхозная кошка, растянулась на крыльце и блаженно жмурилась.

— Петр! — окликнула мужа Зина, высунувшись из окна их домика. — Ты чего это в исподнем по двору разгуливаешь? Люди смеяться станут!

— Да какие люди, Зинка! — отмахнулся Петр, поправляя на плече оцинкованное ведро с комбикормом. — Все на работе сидят. А кто не на работе, тот сам в исподнем ходит.

Зина фыркнула и скрылась в доме. А через минуту она уже семенила к ферме, неся в руках эмалированную кружку с парным молоком — привычный завтрак для мужа. На голове красовался новенький платок в горошек, что Петр привез из райцентра на прошлой неделе.

— Слушай, а где это наш Николай Иваныч запропастился? — спросила она, оглядывая пустой двор фермы. — Обычно к этому времени уже все стадо на выпас выгоняет.

— А-а-а, так ты не в курсе! — Петр лукаво прищурился и поставил ведро на землю. — Такая история приключилась! Весь колхоз уже третий день животы надрывает от смеха.

— Да что стряслось-то?

— Помнишь, на прошлой неделе к нам комиссия из района нагрянула? Проверять, как мы к весенним работам готовимся?

— Ну помню. И что дальше?

— Так вот, Николай Иваныч решил себя показать с лучшей стороны. Напялил новый костюм-тройку, начистил сапоги до зеркального блеска, даже усы подкрутил. Ведет комиссию по ферме, толкует про надои, про племенную работу. А сам весь важный, грудь колесом выпятил.

Зина присела на перевернутое ведро и приготовилась слушать. Петр у нее истории рассказывал мастерски — заслушаешься.

— Подходят они к загону с быками, значит. А там наш Борька стоит — помнишь, тот вороной красавец, что в прошлом году медаль получил?

— Помню, помню. Статный бык, породистый.

— Вот именно. Так Николай Иваныч и вещает комиссии — «А вот наша гордость, племенной производитель Борис Первый. Нрав покладистый, смирный, потомство от него уже полколхоза дает». И только он это выговорил, как Борька вдруг как заревет! Да так оглушительно, что у одного проверяющего кепка с башки слетела!

— Ой, быть не может! — рассмеялась Зина, всплеснув руками.

— Еще как может! Но это цветочки. Николай Иваныч, чтобы показать, какой бык послушный, решил его приласкать. Подходит к изгороди, протягивает руку, а Борька как цапнет его за рукав зубищами!

— Батюшки! А что потом?

— А потом началось цирковое представление! Борька тащит Николая Иваныча к себе в загон, а тот упирается изо всех сил и вопит: «Отпусти, Борька! Отпусти, милый!» А комиссия стоит столбом, глаза на лоб полезли. Один даже записную книжку обронил от испуга.

Зина тоже уже качалась от смеха, держась за бока.

— Еле-еле отцепили нашего заведующего от быка. Рукав весь в клочья, пуговицы по двору раскатились. А самое потешное — когда Николай Иваныч отошел от изгороди, Борька как замычит довольно и преспокойно пошел сено жевать, словно ничего и не было! Вот такие у нас дела творятся…

— А комиссия что?

— А комиссия записала в акте — «Животные проявляют повышенную активность и жизнерадостность». Представляешь?

А в этот самый миг к ним как раз подошел Николай Иванович Новопашин, заведующий фермой. На нем красовалась заплатанная рубашка в мелкую клетку, а правый рукав пиджака и впрямь выглядел изрядно потрепанным — словно кто-то основательно его пожевал.

— Над чем это вы тут заливаетесь? — спросил он с подозрением, прищурив глаза.

— Да так, Николай Иваныч, — невинно отозвался Петр, едва сдерживая усмешку. — Зинка интересуется, отчего это вы сегодня в рабочей одежде щеголяете. Я говорю — наверное, костюм в химчистку снесли.

Новопашин залился краской и пробурчал что-то неразборчивое под нос. И в ту же секунду из-за угла коровника выглянула голова Марии Михайловны Гусевой — местной сплетницы номер один и по совместительству, заведующей молочной кухней.

— Николай Иваныч! — заголосила она на всю округу. — А правда ли, что вас Борька чуть до смерти не напугал?

— Какой еще Борька! — взвился заведующий. — Никто меня не пугал! Это все бабьи сплетни!

— Да ладно вам, Николай Иваныч, — подмигнула Мария Михайловна, явно наслаждаясь моментом. — Вся деревня уже в курсе. Говорят, орали вы так, что даже в Малиновке слышно было.

— Я не орал! Я… я подавал команды животному!

— Какие такие команды? «Отпусти, Борька, отпусти»? — не унималась Гусева, довольная как удав.