Мечников. Луч надежды (СИ). Страница 16

— А что насчёт жидкостей? — поинтересовался я. — Как вода проходит?

— Тоже не шибко хорошо, — вздохнул он. — Стакан залпом выпить не могу. Исход тот же. А если по чуть-чуть, по маленькому глоточку — чувствую себя сносно.

Я уже догадался, какой диагноз может быть у Анатолия Шацкого. Но кое-что в моей голове не укладывалось. Раз в консилиуме участвовал Иван Сеченов, значит, художнику должны были провести ФГДС. Неужели мой старый друг сплоховал и забыл, что в таких ситуациях созданный нами аппарат просто необходим?

— Анатолий Васильевич, а трубку вам в пищевод проталкивали? — спросил я. — Пытались проверить, что там внутри?

— Не напоминайте! Я больше на это не подпишусь! — воскликнул он. — Пытался ваш коллега провернуть этот трюк. Ничего хорошего не вышло. Как выразился Иван Михайлович, у меня слишком сильно выражен рвотный рефлекс. Даже анестезия не помогает. Я чуть шланг не перекусил, несмотря на ту затычку, которую мне засовывали в рот.

Ох, знаю я таких пациентов. Им для проведения ФГДС приходится вводить лошадиную дозу наркоза, чтобы приступить к исследованию уже после погружения больного в сон.

— Хорошо, раз ФГДС у нас с вами отменяется, позвольте мне прощупать вашу грудную клетку, — произнёс я и просунул руки под рубашку Шацкого.

Разумеется, ощупать образование, о котором я уже догадался, таким образом невозможно. Но я могу попробовать излечить его своей магией. Если не получится — значит, это и есть оно. И придётся переходить к другому этапу лечения.

По моим предположениям, с желудком больного проблем нет. Всё дело в том, что происходит выше него. А именно в нижнем отделе пищевода.

Судя по клинической картине, он сильно пережат. Именно поэтому пища не проходит и срыгивается обратно.

Я попытался расширить пищевод лекарской магией, но ничего не вышло. В этот же момент Шацкий резко вскочил и сплюнул слизь в специальный тазик. Затем громком икнул и схватился за грудь.

— Нет, Алексей Александрович, остановитесь! Не могу… — пропыхтел он.

— Ничего страшного, успокойтесь, диагноз мне уже известен, — сказал я. — Мы вылечим вас.

Сказав это, я положил руку на плечо Разумовского, отвёл его в сторону и прошептал:

— Мы имеем дело с грыжей пищеводного отдела диафрагмы. Она осложнена стенозом пищевода. Придётся оперировать.

— Оперировать? — вскинул брови главный лекарь. — Это как?

Точно… А я ведь и забыл, что хирургия здесь не практикуется.

— Готовьте палату, — скомандовал я. — Придётся его резать.

Глава 8

Терпеть не могу это заболевание! И самое печальное, по моим наблюдениям, что грыжу пищеводного отверстия диафрагмы не так уж часто замечают. А точнее — про неё забывают. Врачи из моего прошлого мира лечат гастриты, рефлюксы стандартными схемами, но при этом не спешат отправлять на ФГДС, где как раз можно выявить это заболевание.

А уж если попадаются пациенты с такой же непереносимостью инородного тела в пищеводе, а в частности, шланга от эндоскопа, некоторые врачи решают вообще не продолжать обследования.

Однако есть ещё один очень простой способ поставить этот диагноз. И если бы у меня уже был готов рентген-аппарат, я бы мог провести это обследование Шацкому. Эта диагностическая манипуляция называется «рентген желудка с барием». Прямо перед тем, как сделать снимок, пациент выпивает стакан воды, в которой разведён сульфат бария. Вещество это абсолютно безопасное для организма и практически безвкусное. Чем-то напоминает обычный мел.

При этом оно хорошо задерживает лучи, и благодаря этому можно разглядеть состояние стенок пищевода и желудка, когда выпитый раствор обволакивает их собой и отражает эту картину на снимке.

Эта манипуляция не очень информативна, но в условиях девятнадцатого века она могла бы стать настоящим золотом!

— Алексей Александрович, я, если честно, совсем ничего не понял, — произнёс Разумовский, когда мы покинули палату Шацкого.

Мы оба решили, что художнику не стоит слышать, что мы собираемся с ним делать.

— Что конкретно вам непонятно, Александр Иванович?

— Я впервые слышу об этом диагнозе. Более того, я искренне не понимаю, как и зачем вы хотите резать нашего пациента, — протараторил он.

Он не слышал об этой грыже? Странно, если не ошибаюсь, её открыли задолго до девятнадцатого столетия. Вроде в некоторых учебниках по истории медицины даже были отражены даты ещё времён средневековья. Якобы именно тогда анатомами была впервые обнаружена подобная грыжа.

— Смотрите, господин Разумовский, вы знаете, где находится самый короткий по протяжённости отдел пищевода? — спросил у него я.

— Да, конечно. В самом низу. В месте, где пищевод переходит из грудной полости в брюшную через толщу диафрагмы, — ответил он.

Разговаривать с этим лекарем было очень приятно. Он был выше меня по статусу, но всегда с интересом слушал, что я могу ему рассказать, исходя из своего опыта. Такое встречается не так уж и часто.

— Вот именно в этой точке и развивается эта грыжа. Пищеводное отверстие диафрагмы расширяется по разным причинам. Иногда из-за травмы, иногда из-за высокого давления в брюшной полости или хронического воспаления. Так или иначе, со временем может развернуться подобная клиническая картина. В грудную полость «пролезет» верхняя часть желудка, и он вместе с диафрагмой передавит пищевод. Всё! Пища не проходит, пациента постоянно тошнит. Остальное вы уже сами видели на примере господина Шацкого.

Разумовский удивлённо выпучил глаза, затем снял очки, достал из кармана платок и протёр им взмокший лоб. Похоже, моя история его искренне шокировала. Могу себе представить! Мужчина главным лекарем уже десяток лет работает, а с такой проблемой встречается впервые.

Или не впервые?

— Ужасно… — прошептал он. — Теперь я понимаю, чем страдали те пациенты, которым я так и не смог помочь. Если честно, Алексей Александрович, чувствую я себя паршиво. У меня было двое точно таких же больных, как и Шацкий. Закончилось всё тем, что они в конце концов погибли из-за недостаточного питания. Совсем ослабли и отправились к Грифону…

— Понимаю, что вам трудно это осознать, но конкретно вы ни в чём не виноваты, — произнёс я. — Уверен, вы пытались им помочь, но вам не хватило знаний.

— Но у вас-то они есть! — вздохнул он.

— Я обрёл их совсем недавно, — солгал я. — Когда обследовал пациентов Хопёрска с помощью своего нового оборудования.

В данном случае не стоит оправдывать свои сверхординарные знания тайнами рода. Это покажет Мечниковых не с лучшей стороны. Получится, что мы владеем знаниями о многих болезнях, но не делимся ими с остальными лекарями, что в итоге подвергает жизни пациентов серьёзной опасности.

— Спасибо на добром слове, — вернув очки на место, произнёс он. — Так, давайте перейдём к делу. Вы упомянули о какой-то операции.

Разумовский резко посерьёзнел. Видимо, мои слова действительно ему помогли. Это хорошо, в предстоящей операции мне точно понадобится ассистент.

— Я уже проводил такие манипуляции пару раз, — объяснил я. — Это — моя методика лечения особо сложных заболеваний, с которыми не может справиться классическое лекарское дело. Помните тот день, когда мы с вами впервые встретились?

— Конечно, — кивнул Разумовский. — Тогда вы со своим коллегой, господином Синицыным, забирали Лаврентия Кораблёва. Кстати, я слышал, что вам и его удалось излечить каким-то чудом. Как он сейчас поживает?

— Иван Сергеевич утверждает, что его брат в полном порядке. И, к слову, его я лечил тоже посредством оперативного вмешательства, — объяснил я. — Простыми словами, методика этой манипуляции — это вскрытие при жизни.

— Вскрытие⁈ — удивился главный лекарь. — А разве пациент не умрёт от кровопотери или болевого шока?

— Мы предотвратим это лекарской магией и моими препаратами. У меня с собой есть ещё одна склянка с веществом, погружающим в наркоз. Надеюсь, шприцы Павлова ваш госпиталь закупил?