Инженер Петра Великого 3 (СИ). Страница 34

Но главная головная боль — нормальное оружие. Тот провал с первым образцом СМ-1, оказавшимся скорее опасной игрушкой, чем винтовкой, до сих пор не давал мне покоя. Повторения такого «триумфа» я допустить не мог. Поэтому своим лучшим ученикам я ставил задачу куда серьезнее. Без этого все мои «прожекты» так и остались бы на уровне кустарщины, которой армию не вооружишь.

— Поймите, — втолковывал я им на очередной «летучке» в нашей тесной, прокопченной каморке, — мало придумать хитрую пушку или ружье. Надо еще суметь их сделать, да не одну-две штуки, а сотни, тысячи! А для этого нужен качественный металл, порох мощный, стабильный, чтобы все детали подходили друг к дружке идеально. А такого можно добиться, только если у нас будет четкая, отлаженная технология. Чтобы каждый знал, что и как делать, какие материалы брать, какие режимы соблюдать. Вот этим мы с вами и займемся!

«Академики» слушали, раскрыв рты. Задачи казались им почти нереальными. Но в глазах многих я видел азарт и желание доказать, что они могут большее.

А тем временем с фронта новости шли все тревожнее. Снарядов не хватает, пороха — крайне мало, ружья — одно название. Наши полки несли огромные потери из-за плохого вооружения. Государь нервничал, торопил Брюса, а тот, соответственно, меня.

Подстегиваемый этими новостями, я решил дать «академикам» первую реально боевую задачу — разработать и изготовить опытные образцы затворов для СМ-0.1Ф, казнозарядной фузеи, переходного варианта перед полноценной СМ-1. Задание, вроде, не слишком сложное — откидной затвор, минимум деталей. Но даже оно оказалось для моих подопечных крепким орешком.

Первые же попытки отлить заготовки для затворов из чугуна закончились полным провалом. То металл выходил таким хрупким, что заготовки трескались, не успев остыть. То в отливках обнаруживались такие раковины, что их только на переплавку. Литейщики, которых я привлек из старых мастеров, по привычке работали «на глазок», игнорируя температурный режим и состав шихты. Федька с Гришкой, которых я поставил контролировать процесс, только руками разводили.

— Плохо дело, Петр Алексеевич, — сокрушался Федька. — Металл никудышный, не слушается. И мастера эти… старой гвардии, им что ни говори, все по-своему норовят.

Я и сам это видел. Руки у многих из них были золотые, а вот с дисциплиной и пониманием технологического процесса — беда. Привыкли работать по наитию, по дедовским заветам. А тут нужен был системный подход, точное соблюдение всех параметров.

Пришлось опять самому засучивать рукава. Вместе с «академиками» мы начали экспериментировать с составом шихты, с температурой плавки, с литейными формами. Я им на пальцах пытался объяснить основы металлургии, как примеси влияют на свойства чугуна, почему важно правильно охлаждать отливки. Дело потихоньку сдвинулось, но брака все равно было очень много.

Канун Нового, 1705 года, подкрался незаметно. В Питере вовсю готовились к празднествам, наряжали дома, пекли пироги. А я, вырвавшись на пару дней из столичной суматохи, засел в Игнатовском. И не то чтобы отдохнуть — какой там отдых, когда на носу фейерверк, недостроенный пороховой цех и мои «академики». Главным моим занятием стали очередные опыты с гремучей ртутью.

Новую лабораторию (уже сбился со счету — какую) для этих опасных опытов устроили подальше от жилья и строящихся пороховых цехов. Стены обшили толстыми досками, окна затянули бычьим пузырем — стекло было роскошью, да и небезопасно в таких делах. Стол для опытов я велел вкопать в землю, чтобы прочно стоял. Рядом — бочка с водой и ящик с песком, на всякий пожарный случай. Охрану вокруг нашего «секретного объекта» Орлов выставил усиленную, не пробраться.

Я лично контролировал каждый шаг. Память о предыдущих, не всегда удачных, попытках с этой адской смесью была свежа. Я-то понимал, что любая ошибка здесь — это остаться без пальцев или обжечь лицо. Это мог быть крах всей идеи капсюльного оружия, а то и бесславный финал моей карьеры «попаданца-прогрессора».

Федька с Гришкой выполняли все мои команды с такой осторожностью, будто бомбу разминировали. Им самим было не по себе от этих экспериментов. Они уже успели ощутить, что такое «химия», и теперь к любому незнакомому порошку или жидкости относились с большим подозрением.

Мы работали с минимальными дозами. Ртуть, азотная кислота, этиловый спирт — все буквально по капле. Я сам следил за температурой реакции, колбу со смесью охлаждал в тазу со снегом. Чуть перегреешь — и все могло взлететь на воздух. Пару раз повезло — реакция прошла относительно гладко, и на дне колбы осели драгоценные серовато-белые кристаллы гремучей ртути. Мы их потом, как саперы, отфильтровывали, промывали и сушили, затаив дыхание.

Но без происшествий, увы, не обошлось. Пару раз случались небольшие вспышки — то ли из-за примесей в реактивах, то ли дозировку нарушили. К счастью, обошлось без серьезных последствий — легкий испуг да звон в ушах. Но один случай едва не обернулся трагедией.

Готовили очередную порцию гремучего состава. Реакция шла в небольшом глиняном тигле — со стеклянной посудой у нас было туго, приходилось использовать что попадется под руку. Я, как обычно, наблюдал за процессом, Федька был наготове, чтобы по моей команде добавить спирта. И тут — резкий хлопок и ослепительная вспышка! Тигель вдребезги, а Федька, вскрикнув, схватился за лицо.

Я бросился к нему. Кровь хлестала из-под пальцев, заливая щеку. Один из осколков тигля попал ему в веко. Еще миллиметр — и парень остался бы без глаза. Кое-как промыли рану, перевязали. Оказалось, тигель был с дефектом, с микротрещиной, вот и не выдержал.

Этот случай заставил меня крепко задуматься. Дело было не только в чистоте реактивов или точности дозировок. Важна была и сама технология снаряжения капсюлей. Просто засыпать гремучую ртуть в медные колпачки, как мы поначалу пытались, было чрезвычайно опасно. Нужен был специальный пресс для дозировки и уплотнения взрывчатки с максимальной точностью и безопасностью. Нужны были защитные экраны, очки, перчатки — все то, чего у нас и в помине не было. Иначе мои капсюли станут опаснее вражеских пуль — в первую очередь, для своих же бойцов.

Пришлось временно прекратить опыты с гремучей ртутью и переключиться на разработку оборудования для снаряжения капсюлей. Вместе с Федькой, который, несмотря на травму, рвался в бой, и Гришкой мы начали мастерить простейший ручной пресс. Изготовили несколько матриц и пуансонов из самой твердой стали, какую смогли достать. Смастерили защитный кожух из толстой кожи. Работа шла неспешно, с перерывами на подготовку к фейерверку, который неумолимо приближался.

И вот, буквально за пару дней до Нового года, когда я уже собирался возвращаться в Питер руководить последними приготовлениями к «огненной потехе», случилось еще одно происшествие. Ночью меня разбудил стук в дверь, я подскочил. На пороге стоял хмурый Орлов.

— Беда, Петр Алексеевич! — выдохнул он. — В лаборатории энтой… взрыв!

Неужели опять⁈ Я, на ходу натягивая сапоги, бросился к сараю. Картина там была не столь апокалиптичной, как после взрыва порохового цеха, но все равно заставляла нервничать. Дверь сарая вынесло, изнутри тянуло едким дымом. К счастью, ничего не горело.

Осторожно заглянув внутрь, я увидел, что на рабочем столе, где мы накануне оставили несколько маленьких порций высушенной гремучей ртути, чернела дыра. Сама ртуть, разумеется, испарилась. Вокруг валялись осколки посуды, обгоревшие деревяшки.

— Что случилось? — спросил я у караульных, сбежавшихся на шум.

Те только пожали плечами. Ночью, говорят, все было тихо. Посторонние к лаборатории не подходили. Взрыв был несильный, громкий.

Я внимательно все осмотрел. Никаких следов поджога или явного саботажа. Но мысль, что гремучая ртуть могла взорваться сама по себе, без видимых причин, вызывала очень дурные предчувствия. Либо кто-то сумел незаметно проникнуть в лабораторию и что-то подмешать к готовому продукту, сделав его нестабильным. Либо полученный нами состав был изначально критически опасен, и нам просто до поры до времени невероятно везло. Опять.