Русь. Строительство империи 7 (СИ). Страница 9

Я посмотрел на него долгим, изучающим взглядом. Верить ему на слово было бы верхом наивности. Но и отмахиваться от его предложения тоже не стоило.

— Твои предложения будут рассмотрены, Лев, — произнес я наконец. — А пока ты будешь нашим гостем. Под очень пристальным наблюдением. Ратибор!

Мой верный воевода шагнул вперед.

— Отведи его. Содержать под усиленной стражей. Никому не позволять с ним общаться без моего личного разрешения. И глаз с него не спускать. Жизнью за него отвечаешь.

Ратибор коротко кивнул и, грубо схватив Скилицу за локоть, повел его прочь. Византиец еще пытался что-то сказать, но дружинники быстро пресекли его попытки. Я же смотрел им вслед, размышляя. Враг был разбит, но не уничтожен. Византия — это огромный, многоголовый змей, и отрубив одну голову, нельзя быть уверенным, что на ее месте не вырастут две новые. Впереди еще много работы.

Разобравшись со Скилицей, я повернулся в сторону Тмутаракани. Город, еще недавно замерший в смертельной тишине осады, теперь оживал. С крепостных стен, где еще виднелись следы недавних боев — обгоревшие бревна, пробоины от вражеских камней, — уже доносились радостные крики. Наши! Это уцелевшие защитники приветствовали рассвет победы.

И вот, с протяжным скрипом, который, казалось, разрезал утренний воздух, тяжелые городские ворота начали медленно, но неуклонно распахиваться. Словно гигантская пасть, изголодавшаяся по свободе, отворялась, чтобы выдохнуть застоявшийся страх и вдохнуть надежду. За ними показалась сначала узкая полоска света, потом шире, и, наконец, ворота распахнулись настежь, открывая вид на главную улицу, ведущую вглубь города.

В проеме ворот, на фоне темнеющих городских построек, показалась фигура. Высокая, чуть сутулая от усталости, но несгибаемая — Такшонь. Галицкий князь, мой верный соратник. Он был изможден до предела, лицо осунулось, покрыто копотью и запекшейся кровью. На перевязанной наспех руке виднелось свежее пятно, одежда во многих местах была порвана и прожжена. Но глаза его, обычно спокойные и рассудительные, сейчас горели каким-то неистовым огнем. Он стоял, опираясь на свой длинный меч, воткнутый острием в землю, и смотрел на нас, на приближающееся войско. А за его спиной, теснясь в проходе, стояли его воины — остатки гарнизона Тмутаракани. Их было немного, может, сотня-другая галичан, да еще столько же местных ополченцев. Худые, закопченные, многие с перевязанными ранами, но все как один с оружием в руках, готовые драться до последнего. Герои. Иначе и не скажешь.

Я тронул коня, и мой отряд двинулся к воротам. Когда мы приблизились, Такшонь с трудом выпрямился, отнял руку от меча и сделал несколько шагов нам навстречу. Наши воины, мои дружинники и печенеги Кучюка, которые уже успели подтянуться к городу, видя эту сцену, начали одобрительно гудеть, а потом и вовсе разразились приветственными криками. Воздух наполнился звоном оружия, которым стучали по щитам, и радостным ржанием коней.

Я спешился, и мы с Такшонем одновременно шагнули друг к другу. Молча, без лишних слов обнялись — крепко, по-мужски. Это было объятие братьев по оружию, прошедших через огонь и воду. Я чувствовал, как дрожат его плечи от перенапряжения.

— Выстояли, князь, — хрипло произнес Такшонь, отстраняясь. Голос его был сорван. — Выстояли… Хотя и нелегко пришлось. Думали, конец уже.

— Знал, что выдержите, — ответил я. — Знал, что галичане не дрогнут. Молодцы. Все молодцы.

Наши воины тем временем смешались с защитниками города. Шли рукопожатия, дружеские хлопки по плечам, кто-то делился водой из фляги, кто-то просто стоял и улыбался, глядя на своих спасенных товарищей. Картина была невероятно трогательной. Даже суровые, закаленные в боях дружинники, видевшие смерть не раз и не два, не могли сдержать скупых слез.

А потом из глубины города, сначала робко, а потом все смелее и смелее, начали выходить жители. Старики, женщины, дети. Они высыпали на улицы, как муравьи из потревоженного муравейника. Их лица были бледны и измучены долгой осадой, голодом и страхом. Многие плакали, не скрывая слез, — кто-то от радости, кто-то от пережитого ужаса, кто-то, вспоминая погибших. Они тянули к нам руки, что-то кричали, благодарили. И вдруг, сначала один голос, потом другой, а потом уже целый хор подхватил:

— Антон! Князь Антон! Слава!

— Русь! Слава Руси!

Эти крики, сначала неуверенные, а потом все громче и громче, заполнили узкие улочки Тмутаракани. Люди скандировали мое имя, славили Русь, славили наших воинов. Они бросали под ноги коней цветы, которые, невесть откуда взялись в осажденном городе, какие-то платки, ленты. Дети, позабыв страх, бежали рядом с нашими конями, пытаясь дотронуться до стремени или до руки воина.

Я ехал медленно, пропуская людей, отвечая на их приветствия кивками, иногда — улыбкой, хотя на душе было тяжело от вида их страданий. Но в то же время сердце наполнялось какой-то невероятной гордостью и чувством выполненного долга. Ради таких моментов, ради этих слез радости на лицах простых людей стоило пройти через все испытания.

Вокруг царило неописуемое воодушевление. Даже мои воины, обычно сдержанные и суровые, поддались общему настроению. Они улыбались, махали жителям, кто-то даже подхватывал на руки особо смелых ребятишек. Печенеги Кучюка тоже чувствовали эту волну радости и скалили зубы в широких, довольных ухмылках. Они не привыкли к таким проявлениям благодарности, но, похоже, им это нравилось.

Так, под непрекращающиеся крики и слезы радости, мы двигались к центру города, к главной площади. Впереди нас ждал не только отдых, но и новые, важные дела.

Шумное, ликующее шествие вывело нас наконец на главную площадь Тмутаракани. Она была не такой уж большой, но сейчас казалась огромной из-за столпившегося на ней народа. Люди стояли повсюду: на самой площади, на ступеньках домов, окружавших ее, на крышах и даже на остатках крепостной стены, нависавшей с одной стороны. Казалось, весь город, от мала до велика, собрался здесь, чтобы увидеть своих избавителей и отпраздновать конец осады. Возбужденный гул голосов не стихал ни на минуту.

В центре площади, перед самым большим и, видимо, главным зданием — то ли княжеским теремом, то ли домом городского совета — уже ждала делегация. Впереди стоял пожилой мужчина, одетый в богатый, хоть и несколько потертый халат, подпоясанный широким кушаком. Лицо его, смуглое, изрезанное глубокими морщинами, хранило следы былой силы и власти. Это, по всей видимости, и был местный правитель — то ли хазарский бек, чьи предки когда-то владели этими землями, то ли потомок первых славянских колонистов, сумевший сохранить влияние в этом многонациональном котле. Рядом с ним, чуть позади, стояли городские старейшины — купцы, ремесленники, представители разных общин города. Все они выглядели серьезными и немного встревоженными, но в их глазах читалось и явное облегчение.

Когда я со своими воеводами — Ратибором, Ильей Муромцем, подъехавшим Алешей и, конечно, Такшонем, который не отходил от меня ни на шаг, — приблизился к ним, старик-князь сделал шаг вперед. Двое молодых парней, стоявших за ним, тут же поднесли ему большое деревянное блюдо, покрытое вышитым рушником. На блюде лежал пышный каравай хлеба и стояла деревянная солонка с солью. Традиционный знак гостеприимства и уважения.

— Великий князь Антон! — голос старика, несмотря на возраст, оказался сильным и звучным, перекрывая гул толпы. — От имени всех жителей Тмутаракани, от имени этого древнего города, пережившего сегодня свое второе рождение, прими нашу благодарность и этот скромный дар! Ты спас нас от гибели!

Он поклонился, и старейшины за его спиной последовали его примеру. Толпа на площади на мгновение затихла, а потом вновь взорвалась восторженными криками.

Я спешился, передав поводья одному из дружинников, и подошел к старику.

— Благодарю тебя, почтенный, и всех жителей Тмутаракани за теплый прием, — ответил я, принимая хлеб-соль. — Мы сделали то, что должны были сделать. Русь своих не бросает.