Русь. Строительство империи 7 (СИ). Страница 22

Мои арбалетчики, эти средневековые снайперы, тоже не сидели без дела. Заняв заранее подготовленные и хорошо укрепленные позиции на осадных валах, которые мы начали возводить вокруг города, и под прикрытием больших передвижных щитов-мантелетов, они начали свою смертоносную работу. Их тяжелые, окованные железом болты, пущенные из мощных самострелов, с удивительной точностью находили свои цели на стенах Корсуня. Они выбивали византийских лучников, выглядывавших из-за зубцов, поражали копьеметателей, неосторожно высовывавшихся из амбразур, снимали командиров, пытавшихся руководить обороной с башен. Потери среди защитников от их огня, по донесениям лазутчиков, были значительными.

Однако византийский гарнизон, возглавляемый опытным и, судя по всему, весьма толковым стратигом (так у них назывались военные губернаторы), не собирался сдаваться на милость победителя. Они были готовы драться до последнего. Стены Корсуня, построенные еще во времена античности и неоднократно перестраивавшиеся и укреплявшиеся на протяжении веков, оказались на удивление прочными. Двойные, а местами и тройные ряды каменной кладки, высокие, массивные башни, глубокие, высеченные в скале рвы — все это делало город настоящей твердыней. Усиленные местным ополчением, которое, похоже, не испытывало особой любви к нам, «северным варварам», жители Корсуня демонстрировали чудеса храбрости и упорства. Их собственные метательные машины — баллисты и катапульты, установленные на стенах и башнях — отвечали на наш обстрел, хоть и не так интенсивно, но довольно метко. Несколько раз их камни разбивали наши осадные орудия, и Степану приходилось спешно их ремонтировать. Несли потери и мои люди, особенно те, кто работал на строительстве осадных сооружений или подносил снаряды к камнеметам.

Время от времени из городских ворот совершались дерзкие вылазки. Обычно это происходило под покровом ночи или в предрассветной мгле. Небольшие, но хорошо вооруженные отряды византийцев, пользуясь знанием местности, внезапно атаковали наши передовые посты, пытаясь сжечь осадные машины, перебить их обслугу или просто внести сумятицу в ряды осаждающих. Эти атаки, как правило, отбивались с трудом, и не всегда без потерь с нашей стороны. Ратибору и его дружинникам не раз приходилось вступать в жестокие ночные схватки, чтобы отбросить врага обратно за стены.

Осада затягивалась. Дни сменяли недели, а Корсунь все так же гордо стоял, не выказывая ни малейших признаков слабости. Я начинал немного нервничать. Да, у нас было численное превосходство, наши осадные технологии были на высоте, блокада была плотной. Но время играло не только на нас. Длительная осада — это всегда риск болезней в лагере, это истощение припасов, это падение боевого духа. К тому же, я не мог исключать вероятности того, что из Константинополя или из других византийских провинций попытаются прислать помощь осажденному городу. Нужно было что-то предпринимать, искать нестандартные решения. Простой штурм в лоб, учитывая мощь укреплений, был бы самоубийством и стоил бы мне тысяч жизней моих лучших воинов. А этого я позволить себе не мог. Я собрал военный совет.

Осада Херсонеса, или Корсуня, как его упорно продолжали называть мои воины, тянулась уже которую неделю, и, честно говоря, начинала меня порядком доставать. Нет, дело двигалось, конечно. Камнеметы Степана, работая без устали, превратили некоторые участки стен в живописные руины, а наши арбалетчики изрядно проредили ряды защитников на башнях. Но эти греки, или кто они там были — потомки античных колонистов, смешавшиеся с готами, аланами и бог весть кем еще — держались с упертостью, достойной лучшего применения. Их стратиг, имени которого я так и не удосужился запомнить, оказался тертым калачом и явно не собирался вывешивать белый флаг только потому, что мы красиво обложили его город. Потери с обеих сторон росли. Мои люди тоже не были неуязвимы — византийские стрелки и камнеметчики нет-нет, да и доставали кого-нибудь из наших, а вылазки, хоть и редкие, но всегда дерзкие, тоже уносили жизни. К тому же, в лагере начали потихоньку распространяться болезни — обычное дело при длительной осаде, когда тысячи людей скучены на одном месте, а с санитарией, мягко говоря, не все гладко, несмотря на все мои драконовские приказы. Короче, ситуация требовала какого-то прорыва, нестандартного хода. Штурмовать эти стены в лоб, как я уже говорил, было чистым безумием. Положить половину армии ради сомнительной чести первым водрузить знамя на развалинах — не мой стиль. Нужно было что-то хитрее.

И тут, как всегда в самый нужный момент, на выручку пришла Веслава. Моя главная разведчица, шпионка и, не побоюсь этого слова, диверсантка. Эта хрупкая на вид девушка обладала стальной волей, лисьей хитростью и невероятной способностью просачиваться куда угодно и добывать любую информацию. Она со своими лучшими лазутчиками — такими же отчаянными сорвиголовами, как и она сама — денно и нощно, рискуя свернуть себе шею или попасть в лапы к грекам, буквально обнюхивала каждый камень в стенах Корсуня, каждый овраг, каждую сточную канаву. Они изучали систему караулов, расписание смены часовых, слабые места в обороне, опрашивали редких перебежчиков — в основном из числа наемников-варваров, которым византийцы, по их словам, задерживали жалованье, или просто недовольных горожан, уставших от осады. И вот, однажды вечером, Веслава, усталая, грязная, но с торжествующим блеском в глазах, вошла в мой шатер.

— Государь, кажется, есть зацепка, — без предисловий начала она, разворачивая на столе грубый, наспех набросанный на куске пергамента план города. — Смотри сюда. Западная стена, недалеко от Карантинной бухты. Там есть старая, полуразрушенная башня, которую они почти не охраняют, считают, что оттуда не подобраться из-за скал. Но мои ребята нашли узкую тропку, почти козью, по которой можно подняться к самому ее основанию. А дальше… — Веслава хитро улыбнулась, — дальше самое интересное. В этой башне, похоже, когда-то был тайный ход, который потом заложили камнями, но, видимо, наспех. Кладка там совсем слабая. Если поработать хорошим инструментом, можно проделать лаз.

Я склонился над картой, внимательно изучая указанное место. Идея была дерзкой, рискованной, но… чертовски соблазнительной. Проникнуть небольшим отрядом в город, открыть ворота изнутри — классика жанра, не раз описанная в исторических хрониках и романах. Но почему бы и нет, если это сработает?

— А что насчет подкупа? — спросил я, вспомнив о наемниках. — Есть кто-то, кто готов продаться?

Веслава покачала головой.

— Пыталась. Есть там один командир отряда франков, вроде бы недоволен стратигом. Но он запросил такую цену, что проще было бы весь город купить. Да и веры ему нет — продаст нас так же легко, как своих хозяев. Нет, Государь, тут надо действовать наверняка. Своими силами.

Я еще раз посмотрел на план, затем на Веславу. В ее глазах горел азарт. Я ей доверял. Если она говорила, что это возможно, значит, так оно и было.

— Хорошо, — сказал я после недолгого раздумья. — Готовьте отряд. Самых лучших, самых тихих. Командовать будет Ратибор. Если все получится, этой же ночью пойдем на штурм. Хватит уже тут сидеть, комаров кормить.

Подготовка к ночному штурму шла в строжайшей тайне. Ратибор отобрал два десятка самых опытных и отчаянных дружинников из моей личной гвардии — тех, кто умел ходить бесшумно, как кошка, и владел оружием не хуже, чем языком. Их вооружили короткими мечами, ножами, топориками и специальными инструментами для разборки кладки, которые на скорую руку изготовили кузнецы Степана. Сам Степан, кстати, тоже не сидел сложа руки. По моему приказу, он готовил свои камнеметы и арбалетчиков к тому, чтобы в нужный момент усилить обстрел города с моря и с противоположной от места прорыва стороны, чтобы отвлечь внимание гарнизона.

Ночь выдалась темная, безлунная — то, что надо. Под покровом этой благословенной тьмы, отряд Ратибора, одетый во все темное, с лицами, вымазанными сажей, бесшумными тенями скользнул из нашего лагеря и направился к указанной Веславой башне. Я сам, вместе с Ильей Муромцем и основными штурмовыми отрядами, выдвинулся к другим, заранее намеченным воротам, готовый по сигналу начать атаку. Напряжение висело в воздухе, его можно было резать ножом. Каждый шорох, каждый крик ночной птицы заставлял сердце замирать.