В огне (СИ). Страница 35

— Я отстраняю вас от всех дел! — казалось, что в неистовстве кричал государь.

— Я смиренно принимаю опалу. Прошу разрешить мне отбыть к войскам, дабы доказать своим примером верность Престолу и Отечеству! — сказал я, а Павел Петровича округлил глаза.

Да, моё прошение было не по плану. Но я уже продумал стратегию, по которой смогу вернуть свой образ честного и дальновидного политика. Более того, на утверждение государя уже была положена бумага по созданию особой дивизии, но не был предложен ее командующий. Теперь у императора должно сложиться в голове, что именно я задумал еще загодя.

Вот-вот начнётся грандиозное положение под Смоленском. Более того, уже готова дополнительная армия, расположенная под Киевом, Ровно и другими городами Малороссии. Если разгром Наполеона под Смоленском будут связывать с моим именем, то я вернусь в Петербург с триумфом. А если же, мы проиграем сражение под Смоленском… То крах ожидает не только меня, — это крах всей России.

— Вы, господин Сперанский, являетесь генерал-лейтенантом. Хотите отправиться на войну? Отправляйтесь туда в чине генерал-майора! Большее я вам не доверю. Более вы не Глава Комитета Министров, — выкрикнул Император, потом резко развернулся, и ушёл, не указав на то, что я лишаюсь еще и должности канцлера.

Я видел эти злорадные лица. Как же они сейчас радуются и моему понижению в чине и тому, что я отправляюсь из Петербурга. Пусть порадуются. Уверен, что это ненадолго.

Я, с гордо поднятым подбородком, покидал Тронный зал ещё до конца так и не обустроенного Михайловского замка. Хотя, именно Тронный зал был поистине величественным, не уступавший таковому и в Царском Селе.

Вслед мне раздавались шепотки. Я прекрасно запоминал всех тех, кто решил, что раненого льва можно добивать. Да, меня не так давно начали называть «львом». Просто из своей усадьбы в Петербурге я не только не убрал, оставшихся мне в наследство от Безбородко статуй этих животных, но и заказал двух новых, отлитых в бронзе, метра два в холке каждый.

Я направлялся в свой кабинет, чтобы забрать кое-какие документы, которые уже заранее сложил. Я был готов к сегодняшнему разносу, более того, именно я пригласил представителей прессы, чтобы они воочию увидели императорских гнев против Сперанского.

— Государь вас ожидает, — сообщил мне лакей, когда я подходил к собственному кабинету в Михайловском замке.

Дверь распахнулась, в моём шикарном кресле восседал невысокого роста, в последнее время слегка похудевший, с неизменно курносым носом, самодержец всероссийский Павел I.

— Не сильно ли я вас, Михаил Михайлович? — игриво спрашивал император.

— Что вы, ваше императорское величество, в самый раз! — улыбаясь, отвечал я.

— Вы не перестаёте меня удивлять, господин Сперанский. А если вас на войне убьют? Или же я, в угоду общественности всё же окончательно лишу вас всех титулов и назначений? — с лукавым прищуром говорил государь.

— Воля ваша и Господа Бога. Ваша воля, государь, сохранить мне положение после разгрома Наполеона, воля Господа Бога оставить мне жизнь, — я серьёзно и решительно посмотрел на императора. — Ваше императорское величество, я понимаю, что лишнее напоминание о моей просьбе может оказаться неуместным. Но я прошу вас, если вдруг со мной что-то либо случится, позаботиться о моей семье и о моих детях.

— Ваши слова, действительно, неуместны. А нашему отечеству и мне необходимы будут достойные люди. Уверен, что из ваших детей получатся достойные высоких чинов и положения люди. Я лично займусь их будущем. Но вы обязательно выживете! — сказал Император.

Когда ситуация с обвинениями перевалила за тот рубеж, который я уже не мог парировать, именно в моей голове созрел план. Дело в том, что уже начали раздаваться и некоторые, пускай очень тихие, кулуарные, в салонах, но недовольства императором. Это же я числился в первых любимчиках Павла, если меня не трогают, значит и сам государь в чем-то не прав. Более того, то правительство, которое было мною собрано, лишь только с незначительными изменениями просуществовало уже достаточно серьёзный срок. Это показатель. Значит, что государь разделяет мою политику.

Так что я посчитал нужным, в некотором роде, принести себя в жертву, во имя того, чтобы государь всё равно оставался на вершине общественного почитания.

Ещё раньше я прекрасно понимал, что понадобится некий «козёл отпущения», на которого нужно будет спихнуть первые неудачи войны. Я даже погрешил на то, чтобы подобным человеком назначить Барклая-де-Толи. Вот только фигура начальника Генерального Штаба была всё же столь незначительной в понимании иных вельмож, что его просто не принимали всерьёз. Считали, что Барклай никто иной, как креатура Сперанского, то есть меня, и выполняет лишь только мои приказы и распоряжения. Ибо, как считали многие, невозможно давать врагу ни пяди своей земли на разграбление. И подобный подход никогда не одобрил ни один достойный муж, если он не под контролем иного, получается, что недостойного.

— Вы возьмёте под командование своих стрелков, частью казаков, а также калмыков. Вы хотели Дикий полк из кавказских горцев? Попробуйте и с ним совладать. Итого у вас получится усиленная дивизия, но никак не корпус. Отсюда и понижение в чине, но как вы понимаете всё это временно, — говорил император, будто винился передо мной.

У меня даже складывалось некоторое ощущение, что он каким-то образом оправдывается. На самом деле, в мою защиту нашлось очень немало голосов. Если не считать дочерей императора, которые поголовно стали говорить в мою защиту, не считать того письма, которое прислал Александр Васильевич Суворов в мою поддержку, то громче всех кричал Юсупов.

От чего же было ему не кричать, если его не столь значительное вложение в Русскую Американскую Компанию буквально за два с половиной года превратились в три миллиона дохода. Кричали в мою пользу и князья Куракины. Эти и вовсе ожидали, что если я свергнусь с Олимпа, то они могут отправиться сразу в Царство Аида, то есть безвылазно в свои поместья — это ещё в лучшем случае.

— Вот, государь, — я положил папки на стол.

— Всё же решили показать мне всю ту грязь, что скопили на ваших недоброжелателей? — спрашивал император.

— Если позволите вам посоветовать, Ваше Величество, то не используйте это сразу. А также все покорнейший прошу вас: батальон стрелков, как и Лейб-Казачий полк пусть остаётся всегда подле вас. Тут, — я указал на небольшую папку среди прочих. — Сведения о том, как две недели назад была разгромлена шпионская агентурная сеть Наполеона в России, представители которой были даже в Кронштадте.

Благодаря, в том числе, и преступному миру, удалось выявить сразу одиннадцать завербованных французами исполнителей. Почти все они уже мертвы, хотя одного я оставил. Просто это был человек, который когда то имел отношение к Растопчину. Прямых доказательств того, что мой главный оппонент является французским шпионом, не было, но в бумагах указывалось на то, что некий француз, бежавший когда-то от революции в Россию, периодически бывал на обедах у Председателя Государственного Совета.

Других пришлось убить по той причине, что у них обнаружились бумаги против меня. Французы рассчитывали на то, что начнут игру против всего Комитета Министров, расстраивая управление страной. Конечно, это всё было подделка. Не выдерживало критики указание на то, что я, якобы, отдавал приказы на диверсии на русских военных производствах. Но и такие бумаги не должны были попасть на стол к императору, либо к моим недоброжелателям. Да — это чушь несусветная. Однако, если грамотно подать информацию в газетах, которые окончательно так и не удалось взять под полный свой контроль, то на меня могли бы очень сильно надавить. А там и до ссылки в какую-нибудь глухомань недалеко. И повторил бы я тогда путь того Сперанского, в теле которого нынче нахожусь. Так что, если нет возможности бороться с проблемой, я посчитал за нужное самостоятельно создать себе проблему, чтобы держать ситуацию под контролем.