Курсант: Назад в СССР 14 (СИ). Страница 37

Я сделал шаг вперёд, улыбаясь. Света стояла у стены, будто скованная внутренним холодом, но глаза… Глаза её не были холодны. Они горели тем самым огнём, который я знал.

— Свет… — тихо сказал я. — Это работа. Ты же знаешь, что я не вру. Да? Ты психолог…

— А ты в курсе, что психологи не могут анализировать близких и самих себя? — сверкнула она взглядом, будто хотела обжечь. — Так что не надо мне тут…

Света хотела еще что-то продолжить, что-то предъявить, поревновать, но я обхватил ее крепко и, притянув к себе, занял губы поцелуем. Она ответила страстно, даже слишком, чтобы не могло не случиться продолжения. Я снова повернул ключ в скважине, но в этот раз, слава богу, никто к нам больше не постучался.

Вернее, постучался, но уже примерно через час, когда мы с женой пили чай из тех же стаканов, которые Света перед тем тщательно вымыла.

Стук был негромким, но настойчивым. Света сразу напряглась. Встала первой, шагнула к двери быстро, будто в этом шаге был весь неозвученный вопрос: «Снова она?»

Я хотел было открыть сам, но она уже дёрнула дверь и резко распахнула:

— Открыто же, чего не заходишь? — бросила она посетителю.

На пороге стоял Федя Погодин.

— Ну-у… — замялся он, но тут же нашелся, что ответить. — Может, я вам помешал. Может, вы секреты обсуждаете. Ха!

— Всё, что касается работы, в среде нашей следственной группы секретов не составляет, — наставительно проговорила Света.

— Ага, — Погодин вошел и плюхнулся на свободный стул, обмахиваясь белой кепкой. — Фух! Ну и жара сегодня. Короче, друзья-коллеги! Вы щас упадете, что я нарыл!

Он потянулся к стакану, где были остатки чая, невозмутимо вылил их в горшок с фикусом на окне, плеснул себе воды из пузатого старого графина и откинулся на стуле, довольный собой, жизнью и еще чем-то.

— Ну, говори уже, — нахмурился я. — Ты проверил Лазовскую по месту работы?

— Только что из детдома. Навёл справки. Там один отряд выделен отдельно — так называемая спецгруппа. Контингент непростой: систематические побеги, драки, поведение на грани — почти все стоят на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Короче, отпетые хулиганы, с такими не каждый педагог справится.

Он замолчал, будто прикидывал, как подать следующую фразу.

— И? — я щелкнул пальцами.

— Знаешь, кто у них воспитателем значится?

— Кто? — спросил я, хотя внутри уже мелькнула догадка.

— Анна Васильевна Лазовская, — выдал Федя и всплеснул руками. — Вот тебе и тихая женщина.

Света вскинула брови. Я переглянулся с ней. Потом снова посмотрел на Федю.

— Жена Леонтия Прохоровича — воспитатель в отряде трудных подростков? Та самая Анна Васильевна? Вся такая… подавленная? — удивлённо переспросил я.

— Она самая, — подтвердил Погодин, потерев ладони. — И вот, что интересно… Я думал, её там никто и всерьёз не воспринимает. А оказалось — наоборот. При её внешне забитом и мягком характере — дисциплина в группе железная.

— Не может быть, — Света нахмурилась. — И как она этого добивается?

— А вот это и странно, — Погодин поднял палец, будто подводя итог. — Я переговорил с заведующей, Лазовская у них там на хорошем счету. Как дали ей этот отряд трудных подростков, так не нарадуются. Ее слушаются, никто не спорит, не дерзит, побеги стали редкими, будто ходят по струночке. Я сам видел, как она с этими балбесами управляется. С виду — ничего вроде необычного. Но все одно, выглядело это, скажем так, не очень естественно. Какой-то есть подвох, но какой? Я так и не понял…

Светлана задумалась, а её взгляд стал сосредоточенным и собранным. Видно было, что она включилась в рабочий режим и перебирает в уме возможные объяснения, опираясь на профессиональный опыт.

— Методика подавленного авторитета? Или… психологическое подчинение? — сама себе пробормотала она. — Но нет… Что-то не складывается.

Она покачала головой. Глядя на неё, я понял — даже у человека с её подготовкой пока нет ответа, как же Анна Васильевна может быть такой разной.

— С воспитанниками разговаривал? — спросил я Федю.

— А как же…

— Со сколькими поговорил?

— С одним.

— Мало… — я даже рукой махнул.

В самом деле, непредставительная выборка.

— А что с ними разговаривать, я с педсоставом общался, все выяснил. Эти малолетки при ней стали как шелковые. Никто не матюкается, никто не бузит. Я вот с одним из них как раз и перекинулся словом — парень лет четырнадцати, дерзкий с виду. Так как только услышал, что я, мол, к Анне Васильевне — сразу как будто подменили. С лица ухмылочка вмиг слезла. Говорит: «Мы стараемся, стараемся не подвести».

Я прошёлся по комнате, раздумывая, остановился у окна. Там за стеклом, во дворике, строились на развод ППС-ники.

Света подошла ко мне, обняла сзади, прижалась:

— Думаешь, не такая она уж и безобидная?

— Пока не знаю, — ответил я. — Но проверим. Завтра поедем туда. Без предупреждения. Пообщаемся с детьми. С ней тоже — отдельно. Я сам с ней поговорю.

— Я с тобой, — добавила Света. — Хочу посмотреть на неё вживую. Не как на жену Лазовского, а как на воспитателя. И лучше мне с ней поговорить.

На секунду я задумался.

— Хорошо, — кивнул я. — Федя, спасибо, хорошая работа. Иди, занимайся своими делами.

— Да я так-то свободен на сегодня уже…

— Иди, — кивнул я на дверь.

— А-а… Ну всё, пошел, пошел, — Погодин натянул кепку и попятился к выходу. — Но я через полчасика зайду, у меня вафли есть, чаек попьем.

— Брысь! — прикрикнула на него Света, и опер испарился.

Когда дверь захлопнулась, мы с женой ещё обнялись и поцеловались. Помолчали. Но в голове роились всё больше мысли о работе.

Теперь у нас появилась новая точка интереса: тихая, незаметная женщина по имени Анна Васильевна. Которая почему-то держала в кулаке самых отмороженных подростков города. И делала это не криком, не ремнём, а чем-то другим. И я хотел знать — чем. Странная семейка эти Лазовские.

Ближе к вечеру Горохов собрал летучку. Обсудить наработки, что сделано, дальнейшие планы — и высказаться по версиям и догадкам.

— Так, товарищи, — Никита Егорович, ослабив галстук, мерил шагами кабинет, привычно. — Ситуация у нас непростая. Я бы даже сказал — патовая.

Мы сидели у стены на жёстких стульях и наблюдали, как шеф хмурился и тёр лоб, будто пытался прямо сейчас силой мысли вскрыть тайны Чёрного озера.

Я рассказал своим всё (доверял им, как себе): о законсервированной лаборатории, о пропавших запасах вещества. Но, по большому счёту, это не приблизило нас к разгадке исчезновений. Все уже понимали — пропавшие, скорее всего, мертвы. И подтверждение тому у нас было. Это — сердце, найденное под кроватью Григория Лазовского, которое лежало сейчас в морге. Экспертиза установила группу крови — она совпадала с группой крови Валентина Ефимовича Мельникова, геохимика, которого мы с Орловым искали после его исчезновения. Мы видели его лагерь, нашли дневник, нашли диктофон. Даже нашли его труп, вот только он потом исчез… и до сих пор нигде не появился. И всё, что у нас есть, — это фрагменты одной большой, грязной и кровавой головоломки.

— Я вот, что думаю… — Горохов остановился и обвел нас вопросительным взглядом. — Если люди пропадали, а тела не находили, значит, их прятали? Но где и зачем?

И тут меня словно осенило.

— Я знаю где, — и даже хлопнул себя по лбу.

Получилось звонко, и все обернулись.

— Ну? — с надеждой уставился на меня шеф, знал, что попусту брехать не буду, знал, что, как правило, мои версии почти всегда подтверждались. — Говори, Андрей Григорьевич.

— А что, если все эти пропавшие… — я встал и тоже стал прохаживаться, — те, кого не нашли. Что, если они на дне?

Федя моргнул, Горохов поскреб лысинку, Света поджала губы, а Катков стал что-то усердно черкать в блокноте.

— Э-э… В каком смысле? — шеф мял кончик галстука в пальцах.