Тренировочный День 5 (СИ). Страница 17
Виктор бросил еще один взгляд за окно и повернулся к родителям, которые пришли на «разъяснительную беседу».
Видеть взрослых людей, которые сидят за партами — странно само по себе. Нет, парты не были им совсем уж маленькими, парты были нормальными, им не пришлось втискивать себя за парту и сидеть там, задирая колени. В конце концов некоторые современные дети и повыше будут. И все равно, когда взрослый человек сидит за партой в душе у Виктора начинался легкий диссонанс. Чему учить взрослого человека? Вот, например папа Никиты Теплякова — среднего возраста мужчина в темно-зеленом кителе с погонами майора и петлицами танковых войск, с орденскими планками на груди, с металлическим ромбом КВВТИУ — Киевского Высшего Военного Танково-Инженерного Училища. С эмалированным, тяжелым значком «Гвардия». Николай Александрович Тепляков, майор танковых войск, командир войсковой части за номером пятьдесят четыре двести тридцать три, отдельного ремонтного батальона. Суровое лицо, будто вырубленное из камня, большие, тяжелые руки, которые он сложил на парте перед собой. Руки у майора Теплякова тоже как будто были вырезаны из камня, из темного гранита с прожилками, это не были руки старшего офицера, который сидит где-то в штабе, это были руки работяги из гаража — широкие лапы, привычные к труду. Едва заметная траурная каемка под ногтями говорила о том, что майор Тепляков примчался в школу прямиком с работы, где он наверняка руководил починкой какого-нибудь супер-танка, руководил-руководил и не выдержал — скинул китель, переоделся в рабочее х/б и сам полез крутить гайки и стучать молотком, показывая своим подчиненным как надо. Майор Тепляков был тем самым советским офицером, которым пугали своих детей в Западной Европе, словно сошедшим с плаката "Посетите СССР, пока СССР не посетил вас!', выглядывающим из люка бронированного монстра с красной звездой на борту.
Рядом его жена, невысокая и миниатюрная, словно из романа Джека Лондона «Маленькая хозяйка большого дома», будто бы вышедшая из той самой эпохи где войны еще были куртуазными, а кавалеры — галантными, где барышни неизменно знали французский язык и играли на пианино, в ту эпоху где ее кружева и рюшечки и белый шейный платок с бледно-розовыми цветками еще были к месту и даже в моде. Ее маленькое кукольное личико и аккуратно подведенные глаза, белый платок в руке, которым она то и дело промокала выступившие слезы… глядя на нее совершенно точно можно было сказать, что Никита Тепляков пошел в папу. Потому что вот ничего он не унаследовал от своей мамы, которая была больше похожа на игрушечную фарфоровую куколку, одетую в столь неуместные для эпохи строительства развитого социализма кружева. Она вся была немного… неуместна и беспомощна, как кукла среди игрушек для мальчиков, всех этих оловянных солдатиков, ракетных установок, истребителей и танков, пожарных машин, пластиковых ППШ, пистолетов Маузера, мечей Ильи Муромца и зеленых шлемов с красной звездой на лбу.
Видимо это в свое время и привлекло к ней внимание младшего лейтенанта Теплякова — ее неуместность и беспомощность. Виктор видел, как они вошли в класс… ее муж открыл перед ней дверь, как и полагается галантному кавалеру, однако сперва окинул быстрым взглядом помещение и только потом — отступил в сторону, пропуская ее. В эпоху куртуазности так не делали. Это скорее въевшаяся в кровь привычка оберегать и защищать. Сам майор был из тех, про которых Симонов писал в своем стихотворении — ничто на свете не может нас вышибить из седла, такая уж поговорка у майора была.
— Меня попросили провести эту беседу. — осторожно выбирая слова начал Виктор. Меньше всего он хотел, чтобы в результате этой беседы дома у Тепляковых и Лермонтовичей начались репрессии. Он не разделял точки зрения Маргариты Артуровны о том, что «сегодня носишь адидас, а завтра Родину продашь», в том смысле, что вот сегодня ребята гранату где-то нашли (учено-тренировочную, но все же!), а завтра стырят ядерную боеголовку и взорвут ее где-то под Колокамском, устроив третью мировую, апокалипсис и конец света. Вообще из Маргариты Артуровны, не будь она комсомолкой, вышел бы отличный инквизитор, она свои таланты в землю зарывает. Ее легко было представить себе в средневековой камере пыток, склонившейся над раскрытым «Молотом Ведьм», и указывающей что если грешник согрешил один раз, то до продажи своей души Сатане и чтению священных текстов задом наперед, полетов на шабаш и всех этих оргий с козлобородыми сатирами — один шаг. Сегодня ты забыл молитву, а завтра продал душу Дьяволу.
Однако же и совсем спустить с рук все произошедшее не выйдет. И не только потому, что все это видели и если попытаться замять, то дело неминуемо вылезет и нанесет ущерб карьере Маргариты Артуровны и всех остальных взрослых участников — начиная от заведующего и заканчивая лично им, Виктором Борисовичем Полищуком, чья обязанность как раз и заключалась в том, чтобы предварительно осмотреть вещи мальчиков перед поездкой. Наказание должно было быть хотя бы для того, чтобы Никита Тепляков и Володя Лермонтович — не уверовали в свою безнаказанность. Сделал косяк — неси ответственность. Все по-взрослому. Потому Виктор не хотел устраивать из происшествия трагедию, но и не собирался все сиропом и патокой обливать, дескать и не было ничего.
— … извините. — в дверь класса заглянула девушка, вернее это Виктор сперва решил что это молодая девушка-студентка: — можно войти? Я… чуть задержалась.
— Да? — только когда она вошла — он опознал ее по одежде. Он уже видел ее — из окна учительской, когда стоял рядом с Альбиной Николаевной, глядя на черную «Волгу», стоящую напротив школы, а она — стояла внизу, беседуя с родителями Никиты Теплякова. Значит она — мама Володи Лермонтовича. Темно-синее платье, белое ожерелье из искусственного жемчуга, такие же серьги в ушах, высокая прическа, сумочка через плечо, а в руке — книга.
— Конечно, присаживайтесь… — торопится Виктор, поняв, что сделал непозволительно долгую паузу, рассматривая вошедшую гостью. Женщина кивает, но не садится. Она идет прямо к нему и протягивает руку, глядя прямо в глаза.
— Евгения. Я — мама Володи Лермонтовича. — говорит она, раскатывая «р» как-то по-особенному, грассируя этим звуком, слегка картавя, так, что получается не «эр», а скорее мягкое «грр», будто кошка, которая пригрелась у теплой батареи замурчала. Он пожал ей руку, отметив про себя что рукопожатии мамы Володи было на редкость твердым и сильным, не такого ты ожидаешь, когда обмениваешься рукопожатием с женщиной.
— Я — Виктор. Веду летнюю площадку у Володи. — в свою очередь представляется он, не желая обременять себя отчеством «Виктор Борисович», он же явно младшее ее, она выглядит будто молодая студентка, но она — мама Володи, а значит она его старше. Даже если она родила сына в пятнадцать — все равно она старше. Она представилась просто по имени, так что и ему со своим отчеством тут лезть как-то неудобно. Все же она — не ребенок. Интересно, что за книга у нее в руке?
— Ну вот мы и познакомились. — с каким-то внутренним удовлетворением говорит женщина, отпуская его руку: — Володя мне столько про вас рассказывал.
— А наш ничего не рассказывает, представляете! — всплескивает руками жена майора Теплякова: — вот ничего! Женя, садись рядышком, вот тут…
— Спасибо, мне тут удобнее. — женщина кладет на первую парту свою книгу — обложкой вниз, так что Виктор не может прочесть название. Книга явно старая, обложка потертая, страницы поведены волнами так, что видно — она в свое время то ли под дождь попала, то ли ее в ванной читали.
— Значит так. — Виктор снова цитирует старшего тренера «Металлурга», Валерия Сергеевича: — наверняка вы слышали о том, что произошло. В связи с этим меня и попросили встретиться с вами и обсудить текущую ситуацию. В общих чертах — Володя и Никита откуда-то достали… вот. — он открывает ящик стола и выкладывает все содержимое Братского Арсенала — посмотрите.
На столе вырастает выставка в стиле Хемингуэя — «Прощай оружие». Тут и два ударно-спусковых механизма в сборе, десять учебных запалов, три шарика закатанных в оберточную бумагу с точащими короткими запалами из пустого стержня от шариковой ручки, забитого серными спичечными головками. Картонный тубус сигнальной ракеты с маркировкой и цифрами на корпусе и алюминиевой винтовой крышкой. Два складных ножика — один многофункциональный, а второй с одним лезвием. Россыпь круглых стрелянных свинцовых путь от пистолета Макарова в медной оболочке — судя по всему это были боеприпасы для рогатки. Были и рогатки — целых три штуки. Сделанные из крепких веток, обработанные и зашкуренные, рукояти обмотаны где синей, а где черной изолентой, резинки — из нарезанного лентами противогаза, замотанные суровыми нитками, кожаная пятка, куда вставляется боеприпас.