Развод. Зона любви (СИ). Страница 33

Я встретилась с ним в кафе на окраине — месте, где пахло старым жиром и дешёвым алкоголем. Он не смотрел мне в глаза. Я тоже не сразу села. Стояла над ним, пока он жевал воздух губами, как рыбина, вытащенная на сушу.

— Я не знала, что в восемь лет дети могут прыгать с лестницы с намерением умереть, — сказала я. — Вы знали? Или вам просто заплатили, чтобы не задавать вопросов?

Он замер. Напрягся. Потом вздохнул. Сгорбился.

— Это было не моё дело, — выдавил он. — Мне сказали оформить. Всё уже было готово. Мы даже на место не ездили. Мне передали бумаги. Я подписал. Я…

— Кто сказал?

— Штаб Виктора. Через старшего. Всё было решено.

Он не сказал больше. Не нужно. Я и так всё поняла.

Мою сестру не спасли. Её не защищали. Её убрали, чтобы она не заговорила. Чтобы не помешала кому-то важному. Чтобы никто не спросил, почему у восьмилетней девочки синяки, откуда у неё страх перед одним взрослым мужчиной. Чтобы не было следа. Ни слова. Ни дыхания.

Только — пустота. И подпись.

Когда я вышла на улицу, мне казалось, что у меня в груди не сердце, а кусок льда с вкраплением пепла. Я не плакала. Я не кричала. Я шла — и чувствовала, как с каждым шагом во мне рождается не ярость.

Холод.

Расчёт.

Цель.

Теперь я знала, что он сделал.

И знала — что сделаю я.

Он передал мне папку не сразу. Долго смотрел в стол, будто взвешивал, имеет ли право дать мне то, что может разрушить не только Виктора, но и самого его — задним числом. Он не извинялся. Он не просил прощения. Только выдохнул глухо:

— Тогда вы были ребёнком. Вы не могли знать, что там случилось. А я — мог. Но не сделал ничего. Потому что мне сказали: не трогай.

И положил передо мной.

Ту самую папку.

С выцветшей лентой. С печатью.

ДЕЛО № 1173-Z. Зорина Елена. 8 лет.

Я открыла, как вскрывают тело.

«Тело Зориной Елены обнаружено 14 мая 2002 года в частном загородном доме, принадлежавшем семье Виктора К. Обнаружено в вечернее время на полу в кухонной зоне, в положении на спине, с травмами головы и рассечением подбородка.»

«По показаниям матери Виктора К., в момент инцидента девочка находилась одна. Сама свидетель находилась во дворе. Виктор К. также подтверждает, что в момент трагедии находился на втором этаже. Свидетелей происшествия не установлено.»

«Характер травм: закрытая черепно-мозговая травма, внутричерепное кровоизлияние, множественные ушибы мягких тканей (спина, внутренняя поверхность бедра, плечи), частичные ссадины кожи на локтях и запястьях. Выявлен подкожный гематомный след в области шеи с левосторонней компрессией трахеи.»

«По предварительным заключениям, смерть наступила мгновенно в результате удара тупым предметом по затылку. Наличие следов волочения тела не установлено.»

«Следов борьбы или проникновения в дом не обнаружено.»

«Девочка находилась в одежде домашнего типа: футболка, шорты. Нижнее бельё отсутствовало. Обнаружено рядом со спальным диваном в сложенном виде.»

«Зафиксированы ссадины в области внутренней стороны бедра, мелкие разрывы слизистой…»

«Следователь не назначил дополнительных экспертиз ввиду “отсутствия состава преступления” и по заявлению опекуна о нежелании предавать делу огласку…»

«Гематомы в подреберье, на ключице, за ухом — давностью не менее 4–7 суток.»

«Подногтевые ткани содержат чужеродные биологические включения (эпителиальные клетки), не исследованы.»

«Экспертиза наличия следов биологических жидкостей на теле и белье не назначалась. По заключению следователя — "отсутствуют основания".»

Я продолжала читать, не моргая. Глаза не щипало — они были сухими. Всё внутри меня было сухим. Каменным. Как будто боль вышла раньше, а теперь осталась только точность факта. Лезвие знания.

Ребёнок.

Одна.

В доме, где доверие должно было быть воздухом.

Он был там.

И никто не спас её.

«Официальная причина смерти — несчастный случай. Уголовное дело не возбуждено. Запрос на повторную экспертизу от родственников не поступал. Дело закрыто.»

На последней странице — подпись.

Тонкая, как игла.

Закрыто.

Подписано.

Утверждено.

А я…

Я просто сижу.

С этой папкой на коленях.

С жизнью моей сестры — сложенной в 16 листов.

С её смертью — как штампом в уголке. Ее насиловали, заставляли молчать, а потом убили. И это сделал человек, которого я любила, с которым прожила столько лет, родила ему детей. Боже! Какой слепой я была. Какая я дура!

Глава 25

Я не взяла с собой ни сумки, ни телефона. Только ключ от квартиры, зажатый в ладони, как напоминание: я теперь не пленница, я — свободна. Свободна настолько, что могу войти в его мир сама. Не в тени, не по чужому разрешению, не под наблюдением. А как гостья, как призрак прошлого, вернувшийся за долгами.

На мне было простое чёрное платье. Ни драгоценностей, ни помады, ни вычурности. Только шелк, облегающий тело, как тишина, которую вот-вот нарушит выстрел. Волосы — убраны. Спина — прямая. Взгляд — холодный. В зеркале перед выходом я увидела не женщину, которую сломали. А ту, которую собрали обратно из пепла.

Ресторан Виктора был именно таким, как я помнила его из рекламных буклетов и редких передач: дорогой, стерильный, как операционная. Свет — мягкий, льющийся из скрытых источников. Ткани — плотные, богатые, безупречные. Слишком выверенные, слишком чистые — как маска на лице убийцы.

Меня провели к столику. Я шла между рядами столов, не касаясь ничьих взглядов, но чувствуя на себе каждый. Люди не знали, кто я. Но чувствовали: я здесь не за ужином. Я здесь — за чем-то, от чего даже кухня замолкает.

Он вышел минут через десять.

Виктор.

Всё такой же: дорогой костюм, медленный шаг, безупречно гладкие волосы, сдержанная улыбка, натянутая, как ремень. Он шёл, не спеша, но я знала: он уже понял. Уже почувствовал. Я не пряталась. Не делала вид, что случайно. Я смотрела прямо на него, как прицел смотрит на мишень.

Он остановился у моего столика. Скользнул по мне взглядом, будто оценивая не внешность, а урон. Но я уже была не телом, а ножом.

— Неожиданно, — сказал он, голосом, в котором, как всегда, ничего не дрожало. Только контролируемая вежливость.

— Я умею удивлять, — ответила я спокойно.

Он хотел сесть, но не решился. Стоял. Против света. С тенью на лице.

Я видела, как в его зрачках — едва заметно — пробежала тревога. Он не знал, с чем я пришла. С криком? С угрозой? С пистолетом? Он знал лишь одно: я знаю.

— Интересно, чего ты добиваешься, — сказал он.

— Я уже добилась, — сказала я. — Я посмотрела на тебя. И увидела, как ты живёшь, зная, что я вернулась.

Я не ждала ответа. Он не мог ничего сказать, что стерло бы запах той папки, где была описана смерть моей сестры. Не мог стереть с себя цифры протокола. Подпись судмедэксперта. И отсутствие нижнего белья на теле восьмилетнего ребёнка.

Виктор стоял в полушаге. Неуязвимый. Богатый. Чужой. Он наклонился чуть вперёд, будто в попытке понять, зачем я пришла — и с чем. Он пытался угадать, о чём я думаю. А я думала только об одном.

О ней. О Елене.

Он говорил что-то. Слова звучали правильно. Про еду, про вечер, про то, что «всё можно уладить». Он играл. Играл, как всегда. Я позволила ему. Позволила, чтобы он ещё на миг верил, что держит контроль. А потом просто спросила:

— Ты помнишь Елену? Мою сестру. Помнишь?

Имя прозвучало не громко. Но в этой тишине — оно было как выстрел.

Он вздрогнул. Почти незаметно. Но я увидела. Я видела, как его левый висок вздулся на полудолю секунды, как зрачок дрогнул, как дыхание сбилось — на один такт, едва слышно. Он не ожидал. Не думал, что я произнесу это.

— Это было давно, — ответил он.

И больше — ничего.