Развод. Зона любви (СИ). Страница 32

Он отпустил мои запястья, и я вцепилась в его лицо, в плечи, в спину — оставляя следы ногтями.

— Быстрее, — прошептала. — Сильнее. Возьми меня до конца. Сожги меня.

Он понял. Его толчки стали яростными, беспощадными, и в этой бешеной страсти было всё — тоска разлуки, агрессия возвращения, радость обладания. Я чувствовала, как с каждым движением мы приближаемся. К краю. К бездне. К кульминации, в которой не будет пощады.

— Сейчас… — прошептал он, срываясь. — Чёрт, сейчас…

Я закричала, когда он нашёл клитор рукой, нажал, провёл — и всё внутри меня взорвалось.

Оргазм накрыл, как удар молнии: жаром, вспышкой, глухим ревом. Тело выгнулось, и я закричала в его губы, в его ладонь, в его грудь. Всё внутри сжалось, свелось, вздрогнуло — и отпустило, на миг выбросив из реальности.

Он застонал, утонул в толчке, в теле, в дрожи — и сдался. Его тепло разлилось во мне, горячо, мощно. Он вжимался в меня до самого дна, до костей, до сердца.

Он не двигался. Только дышал. Редко. Глухо. Как после битвы. Его лоб упал на мой. Его руки обняли. Не отпуская.

— Ты… моя, — прошептал. — Теперь и навсегда. Никуда. Чёрт. Возьми. — Не. Уйдёшь.

Я улыбнулась сквозь слёзы. Усталая. Опустошённая. Живая.

— Не хочу.

И правда не хотела.

Я осталась. В его руках. В его запахе. В его семени, растекающемся внутри меня. В этом чёртовом, священном, дикарском «навсегда».

Тело затихло, но кровь всё ещё стучала в ушах. Я лежала на его груди, и его сердце било в мой висок — глухо, упрямо, живо. Его ладонь гладила мою спину, будто проверяя: я правда здесь. Тепло между ног было напоминанием, что мы были не просто близко — мы сливались и трахались как ошалелые.

Он молчал. Только дышал. Тяжело, медленно, с рывками. Я чувствовала, как его член, ещё горячий, медленно выходит из меня, и по коже прошла судорога — как от потери.

— Ещё не уходи, — прошептала я.

— Даже не думал, — отозвался он, с хрипотцой, и сжал меня сильнее. Его ладонь скользнула вниз, к бедру, погладила чуть под ягодицей, словно пытался успокоить ту боль, что оставил сам.

Мы лежали. Голые. С пустотой внутри, которая вдруг стала — тишиной. Не пустотой. А пространством, где можно дышать.

Он поднялся на локте, посмотрел на меня. Глаза были… не мягкими. Нет. Они были дикими. Но в этой дикости теперь не было угрозы — только жажда оберегать.

— У тебя кровь, — прошептал он. Пальцем провёл по внутренней стороне бедра, и я вздрогнула — чувствительно, не от боли.

— Бывает. Грубо было, — я усмехнулась.

Он потянулся за пледом, укрыл нас, прижал меня к себе. Его ладонь оказалась на моём животе — сильная, уверенная, как клятва.

— Я не потеряю тебя снова, — сказал он. — Пусть только кто-то попробует отобрать.

Я молчала. Слёзы пришли сами. Тихо, по вискам, в подушку.

Он не спрашивал, почему. Просто целовал их. Щёку. Лоб. Веко.

Медленно. С верой.

А потом… он снова раздвинул мои ноги.

— Я не насытился, — сказал, почти нежно.

И прежде чем я успела ответить, его язык снова коснулся клитора.

Медленно. Иначе.

Теперь он не завоёвывал. Он почитал.

Я стонала, тихо, всхлипывая. Уже не от страсти. А от близости, которую никто не обещал, но она случилась.

Он вылизывал меня, как будто лечил. Как будто закрывал шрамы. Как будто говорил: «Ты не одна» — без слов, только телом.

И когда я снова содрогнулась в оргазме, он не вошёл. Он просто лег рядом, прижался губами к моей голове, и я впервые за долгое время не боялась заснуть. Но перед этим он отнес меня в ванную и долго-долго мыл сам, целовал синяки, оставленные его пальцами. Молча.

Глава 24

Я вошла в зал, как входят в бойню — медленно, в полной тишине, с прямой спиной и голодом в глазах. Там, за столом, сидели мужчины, каждый из которых в своё время пил с ним виски, подписывал с ним бумаги, прикрывал его схемы. Кто-то — по глупости, кто-то — по выгоде. Сегодня они были не за ним. Но и не за мной. Сегодня они были за собой. И я знала это. Не ждала рукопожатий. Не ждала сочувствия. Я принесла не прошлое — возможность. А это всегда весомее.

Местом для встречи Владимир выбрал деловой лаунж — стекло, кожа, холодный кофе и тишина, как в дорогом склепе. Я была в чёрном. Не траур. Не защита. Цвет, в котором кровь незаметна.

— Анна Брагина, — представилась я. Хотя они знали, кто я. Все знали. Только молчали. Кто — из вины. Кто — из страха. Кто — из интереса. Молчание — всегда валюта.

Один из них — седой, с золотыми часами и цепким взглядом — посмотрел на меня с едва заметной усмешкой.

— Я думал, вы растворились где-то после… тех событий.

— Я не растворилась, — ответила я. — Я перегорела. А теперь — пришла собирать пепел. И строить из него.

Они переглянулись. Один из них пригубил воду. Второй перелистывал бумаги. Третий — молчал. Самый опасный. Такие не говорят до последнего.

— Зачем вы здесь? — наконец спросили.

Я разложила папку на столе. Бизнес-план. Чёткий. Стратегически выверенный. Владимир провёл над ним бессонную неделю. Я — бессонные годы.

— Я открываю ресторан. В том же сегменте, где работает Виктор.

Пауза.

— Но с одним отличием. У меня — идея. У него — только деньги.

Некоторые приподняли брови. Я продолжила.

— Я не ищу сочувствия. Не прошу поддержки. Я предлагаю прибыль. Долю в проекте. И выход на аудиторию, которая устала от фальши, устала от «гламура на крови».

Мои глаза встретились с их глазами.

— Виктор — прошлое. Вы это знаете. А я — его конец.

Один усмехнулся. Другой хмыкнул. Но я видела — они слушают. Они оценивают. Деньги не имеют морали. Они идут туда, где пахнет движением.

А я пришла с запахом будущего, в котором Виктор — тонущий остров.

— Вы понимаете, — медленно сказал один из них, — что он не оставит это просто так?

— Я рассчитываю на это, — ответила я. — Я не строю дом. Я разворачиваю фронт.

Тишина повисла над столом, как дым от первого выстрела. Но я не опустила глаз. Не дрогнула. Мне было нечего терять. А значит — они могли мне поверить. Именно поэтому.

Я не пришла просить. Я пришла предложить сделку с тенью — и выйти из неё светом.

* * *

Я не верила, когда он сказал, что нашёл отчёт. Не потому что сомневалась в Владимире — он мог достать всё, даже то, что казалось давно утонувшим в архивах пыльного забвения. Я не верила, потому что не была готова. Не была готова взглянуть в глаза тому, что так долго жило во мне без имени, без фактов, только болью. Но я всё равно открыла папку.

Пальцы дрожали, когда я листала страницы — гладкие, чиновничьи, холодные. Формулировки были отточены, стерильны, вычищены до автоматизма. "Причина смерти — несовместимая с жизнью черепно-мозговая травма в результате падения." — слова, выверенные до отвращения. Ни эмоции. Ни подробностей. Ни правды.

Не было записки. Не было показаний. Не было даже анализа крови. Ни отпечатков, ни времени смерти, ни фото с места — только схемы. Только штампы. Всё — слишком чисто, как если бы кто-то вымыл не просто комнату, а саму память о том, что там произошло.

Я сидела за столом, склонившись над этими бумажными останками моей сестры, и чувствовала, как внутри медленно нарастает дрожь. Она была — всего восемь. Ребёнок. Светлый, тонкий, с крошечными ладошками, пахнущими кремом с клубникой. Она не могла… она не…

— Это не несчастный случай, — сказала я вслух, сама себе. — Это было убийство.

Когда я произнесла это, во мне щёлкнул какой-то внутренний замок. Как будто я всю жизнь держала запертой комнату, в которую боялась войти. И теперь — вошла.

Владимир позже нашёл его — следователя. Сейчас — седой, обрюзгший, с мешками под глазами, в дешёвой кепке и протёртом пальто. Не герой, не чудовище. Выживальщик. Один из тех, кто гнулся, когда надо, молчал, когда платили, и теперь сам был тенью. Его фамилия стояла в деле Елены. Он подписал заключение. Он закрыл всё, как «несчастный случай». Он убил — словом, подписью, равнодушием.




Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: