Космонавт (СИ). Страница 50

«Правая педаль… чуть левее руля направления…», — мысленно проговаривал я, отрабатывая стандартный комплекс для курсантов шестидесятых.

После третьего виража Смирнов неожиданно усложнил задачу:

— Имитация отказа двигателя. Убирай газ до малого, выполняем планирование.

Я сбавил обороты, почувствовав, как самолет «просел». Нос нужно было держать чуть ниже, чтобы сохранить скорость.

— Восстановление! Полный газ!

Я резко дал двигателю максимальные обороты, одновременно плавно выводя самолет из пикирования.

— Неплохо, — пробурчал Смирнов. — Теперь «горка» — три каскада.

Это было уже серьезное испытание. Я набрал скорость, затем плавно потянул ручку управления на себя, задирая нос самолета вверх. На вершине «горки» — резкое снижение с последующим повторением.

Тело вдавило в кресло — перегрузки здесь ощущались куда сильнее, чем в современных истребителях. Никаких компенсирующих костюмов, только собственные мышцы, противостоящие G-нагрузкам. В будущем пилоты станут словно бы операторами компьютеров, а здесь я был настоящим хозяином машины. Чистый кайф!

Затем были и имитация выхода из штопора, и полеты по «коробочке» с точными разворотами на девяносто градусов, и заход на посадку с последующим уходом на второй круг.

Особенно сложным оказалось последнее упражнение — «площадка». Нужно было на высоте 200 метров имитировать заход на посадку, точно выдерживая скорость и угол снижения.

— Ну что, — раздался наконец голос Смирнова, — хватит издеваться над машиной. Заходим на посадку.

Я развернул самолет на посадочный курс, перевел рычаг закрылков на второе положение — 25 градусов. Стрелка указателя скорости дрожала у отметки 115 км/ч — ровно по инструкции для данного угла отклонения

— Высота сто… пятьдесят… тридцать… — считал я, глядя на альтиметр.

В последний момент Смирнов слегка подправил мои действия, и самолет мягко коснулся земли основными колесами.

— Руль направления, руль направления! — напомнил он, когда машина еще бежала по полосе.

Я отработал педалями, удерживая прямолинейное движение, пока скорость не упала до минимальной.

Когда самолет окончательно остановился, я почувствовал, как спина промокла от пота. Руки чуть дрожали. Но это не от страха, а от напряжения.

Привыкну.

— Кайф, — проговорил я негромко, когда оказался на земле.

Ступая на бетон, я неожиданно для себя самого осознал разницу: в будущем после полета у меня всегда оставалось чувство какой-то лёгкой отстраненности. А сейчас каждая клеточка тела помнила каждый момент полета. Мои руки держали ручку управления, мои ноги работали с педалями, мои глаза читали показания приборов без помощи компьютера. Я не управлял самолетом — я летал, в самом настоящем смысле этого слова. Словно сам отрастил крылья, а ноги мои заканчивались педалями.

— Ну что, орёл, — Смирнов хлопнул меня по плечу, когда мы выбрались из кабины, — для первого раза — сносно. Обороты в «горке» держал неровно, на посадке чуть не перетянул… Но летать можешь.

Он помолчал, затем неожиданно улыбнулся:

— Завтра в восемь утра на аэродроме. Будешь летать по-настоящему.

Я стоял, сжимая в руках шлем, и смотрел, как осеннее солнце окрашивает крыло Як-18 в золотистый цвет. Эта машинка была проста как топор, но в этой простоте и заключалась её гениальность. Никакой электроники. Лишь тросы, тяги и рычаги. Разорвись трос управления — и ты действительно останешься один на один со стихией. В этом была какая-то особая честность, прелесть мастерства, которую мы потеряли с приходом цифровых технологий.

После того, как Смирнов ушел докладывать о результатах, я остался возле самолета, еще не до конца придя в себя после полёта. Внезапно я услышал за спиной твердые шаги.

— Громов! — раздался знакомый голос.

Я резко выпрямился и повернулся. Передо мной стоял майор Крутов, его обычно строгое лицо сейчас светилось одобрением, которое он, впрочем, не стремился открыто выказывать.

— Первый полет — и сразу с такими упражнениями, — покачал головой Павел Алексеевич. — Не ожидал. Смирнов доложил, что ты справился.

— Я дал слово, товарищ майор, — ответил я. — А я слов на ветер не бросаю.

Крутов пристально посмотрел на меня, и в его глазах я заметил тот самый огонек — почти отеческая гордость за своего курсанта.

— После лекций зайди ко мне, — сказал он коротко. — Обсудим твоё досрочное завершение обучения.

— Есть!

Крутов кивнул и направился к ангару, а я пошел в раздевалку. Руки еще дрожали от напряжения, в ушах стоял гул мотора, хотя самолет уже заглушили.

В раздевалке было прохладно и пусто — все курсанты были на занятиях. Я снял летный комбинезон, оставшись в прилипшей к спине тельняшке, и потянулся к ручке шкафчика…

— Громов!

Голос за спиной заставил меня обернуться. В дверях стояла Катя. Она выглядела так, будто только что пробежала стометровку — щеки горели, грудь вздымалась, пилотка слегка сбилась набок, открывая выбившиеся из-под нее пряди волос. Глаза ее блестели, а пальцы нервно перебирали край форменного кителя.

— Ты… — начала она и вдруг замолчала, закусив нижнюю губу. Глаза ее блестели, будто наворачивались слезы.

Катя сделала шаг, потом еще один, а затем вдруг бросилась ко мне. Я едва удержал равновесие, когда она буквально запрыгнула мне на грудь, обвив руками шею.

— Напугал, — прошептала она прямо в ухо, и голос ее дрогнул. — Я так волновалась…

Я обнял ее, чувствуя, как мелкая дрожь бежит по ее спине. Пахло от неё духами — что-то легкое, цветочное, и еще ветром, будто она действительно стояла на лётном поле и ждала.

— Зачем переживала? — я осторожно отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо. — Все хорошо же. Я самолет знаю, как себя. Что со мной будет?

Катя не ответила. Она смотрела на меня. В этот момент она была невероятно красивая и трогательная: вся взъерошенная, с выбившимися из-под пилотки прядями волос, с лицом, еще не остывшим от волнения.

Мы стояли так несколько секунд, просто глядя друг на друга. Потом я наклонился и поцеловал ее.

Катя ответила сразу — горячо, крепко прижимаясь ко мне. Ее пальцы вцепились мне в тельняшку, будто она боялась, что я снова куда-то улечу.

— Громов, — выдохнула она, когда мы наконец разъединились. — Я же видела, как ты эту «горку» делал. Сердце так в пятки и ушло.

Я рассмеялся и поправил ей прядь волос, заправив ее за ухо.

— Повезло.

Катя фыркнула, но в глазах читались восхищение, облегчение и гордость.

— Ладно, лётчик, — она сделала шаг назад, поправила форму. — Мы на лекцию опоздаем. А я… Мне надо на занятия, вот.

Она повернулась и почти выбежала из раздевалки, оставив меня стоять с улыбкой на лице. Я покачал головой и потянулся за учебной формой.

День прошёл своим чередом. После полёта были занятия по авиационной медицине, где нам показывали, как правильно дышать при перегрузках, чтобы не потерять сознание в вираже. Последней парой была штурманская подготовка: мы чертили маршруты на картах, рассчитывали снос ветра, а преподаватель, капитан Зуев, ворчал:

— Если ошибётесь на бумаге — заблудитесь в небе.

К вечеру, когда занятия закончились, я направился к кабинету Крутова. Дверь была приоткрыта. Я постучал и, услышав короткое: «Войдите!», расправил плечи и переступил порог.

За столом сидел не только сам Крутов, но и его заместитель по лётной подготовке майор Синицын — высокий, сухопарый, со шрамом от ожога на щеке (последствие аварии на Ил-2 в 43-м, как нам говорили). У окна курил Смирнов, стряхивая пепел в жестяную банку из-под зеленого горошка.

— Громов, заходи, — кивнул Крутов. — Садись.

Я занял стул, держа спину прямо.

— Ну что, — начал Синицын, перебирая бумаги на столе, — о твоих успехах мы наслышаны, курсант. Желание сдать экзамены досрочно, отличные оценки, сегодняшний полёт… Всё это хорошо. Но досрочное завершение обучения — дело серьёзное. Так просто его не оформляют.