Телохранитель Генсека. Том 1 (СИ). Страница 17

— Когда я нашёл у Галины Леонидовны в квартире наблюдательный пост, Нефедов упоминал о человеке по фамилии Урнов, Андрей Юрьевич. Вы о нём что-то знаете? — спросил я генерала Рябенко.

— Нефедов умер. Прямо в автозаке. Не довезли до Лубянки. — Александр Яковлевич нахмурился. — Не удивлюсь, если ему «помогли» умереть.

Я в ответ только хмыкнул. Вот я тоже не удивлюсь! Нет человека — нет проблемы. Теперь формально поставят кому-нибудь на вид, назначат «мальчика для битья». А значит, найти организатора вряд ли получится.

— А Урнова ты не трожь. Даже не думай ничего плохого о нём. Андрей Урнов нормальный мужик, я с ним давно знаком. Не скажу, что друзья, но приятельствуем. Иногда пересекаемся.

Рябенко внимательно посмотрел на меня и добавил:

Взаимовыгодно пересекаемся. Гарантирую, он к наблюдателю в квартире Галины не имеет никакого отношения.

Несколько секунд генерал молчал, не сводя с меня пристального взгляда. Я слышал мысли, роящиеся в его голове: «Слишком много знает парень, не по чину. Только не могу понять, откуда?»

Ещё не хватало, чтобы он начал меня подозревать.

— Не хочу, чтобы вы перестали мне доверять, — я говорил совершенно искренне. Но хотел при этом дать человеку приемлемую для него картинку. — Служба мне нравится. Леонид Ильич для меня вообще как родной человек. А то, что я нечаянно угадал с датой смерти Мао и фамилией предателя Беленко — это действительно увидел во сне. После аварии что-то с мозгами случилось. Будто что-то щелкнуло. Говорят, на фронте подобные случаи бывали.

— Слушай, а ведь действительно! — Рябенко даже обрадовался такому объяснению. — Со мной служил водитель. Петром звали. С Урала парень. Представляешь, попали мы с ним под обстрел. Я-то ничего, отделался парой царапин. А его взрывной волной отбросило, потом ещё сверху землей присыпало. Вытащил его. Ни одной царапины на нем не было. Контузило, конечно. А потом, как он в себя пришёл, у него способности открылись. Посмотрит Петя на человека — и точно скажет, мол, сегодня погибнет. Сначала он пытался людей предупредить, а всё равно шли в бой и гибли. От него шарахаться в конце концов начали. Кому приятно о своей смерти заранее знать? Так что я тебя понимаю.

— Так, а с Петром-то этим что потом случилось? — спросил я.

— Опять разговор в сторону повел? С Петей всё в порядке было. До сорок пятого года. Уже Берлин брали, когда он сказал, что пришла его очередь. Так и погиб за час до того, как объявили о капитуляции. Но я сейчас спрошу тебя прямо: что ты ещё видел, о чём стоит предупредить?

Он выжидательно смотрел на меня, а я лихорадочно вспоминал. Точно! Теракты в метро!

— Январь семьдесят седьмого года, — сказал я. — Серия терактов. Взрывы будут в Московском метро. Первую бомбу взорвут восьмого января, Измайловская. Вторую в магазине на площади Дзержинского, в продмаге. И на улице 25 Октября. Рядом с Лубянкой.

— А кто, что? — Рябенко вскинулся, как собака, взявшая след.

— Армяне. «Дашнакцутюн». Фамилия вроде ещё была. Затек… А, точно, Затекян! Во сне видел взрывы, много погибших, картина была страшная.

— «Дашнакцутюн»? У нас-то они откуда? — удивился Рябенко.

«Дашнакцутюн» — это слово было известно всем, кто имел отношение к КГБ. Армянская революционная федерация. Долгое время считалось, что существует она только за границей — в Ливане, в Сирии. В будущем члены этой террористической организации войдут в правительство Армении. Будут активно участвовать в борьбе за Карабах.

— Ещё видел во сне Леонида Ильича. Он едва ноги передвигал. Заговаривался. В семьдесят восьмом году все будут думать, что он не жилец.

— А причина?

— Вы знаете эту причину, — я вздохнул. — Коровякова, Нина Александровна. Чем скорее уберём её, тем больше шансов поправить здоровье Генсека и продлить ему жизнь.

— Это и без твоих снов понятно. Это всех нас беспокоит. Не одни мы с тобой думаем, как убрать эту пиявку. Ладно, не буду тебя больше задерживать, дома уже ждут. Думаю, у нас будет еще время поговорить. Тем более, что собеседником ты становишься все более интересным и даже удивительным.

Было над чем подумать. Ведь я уже начал менять будущее. И, похоже, у меня получалось. МИГ-25 не угнан в Японию. А значит имидж СССР не пострадает. Это даже если не говорить о материальной стороне угона. Не придется выбрасывать на ветер миллиарды рублей на смену всей системы кодировок «свой — чужой».

Впоследствии Рябенко долгое время не возвращался к разговорам о моих снах. Видимо, вначале хотел получить дополнительные доказательства. И, думаю, пока армянских террористов не схватят с поличным, не поднимет эту тему.

А я сосредоточил всё внимание на Коровяковой.

Нина Александровна, несмотря на принятые меры, всё равно умудрялась давать Генсеку «Ноксирон». Я поговорил с Рябенко и Чазовым. Решили, что лекарства будут выдаваться непосредственно перед процедурами. При приеме лекарств должен присутствовать начальник смены.

Но Коровяковой удавалось подменять лекарства. Она настраивала Брежнева — и тот закатывал скандалы. В итоге нам приходилось оставлять его с Коровяковой наедине.

Придя утром на смену, я увидел Генсека именно в таком состоянии — по ту сторону добра и зла.

По смене передали, что он сегодня не выходил из своей спальни. Виктория Петровна, жена Брежнева, вызвала из Кремлевской больницы личного врача Леонида Ильича — Михаила Косарева.

Я поднялся на второй этаж, прошел в спальню. Леонид Ильич лежал в кровати. Он всхрапывал, но тут же просыпался. С трудом открывал глаза, обводил присутствующих мутным взглядом — и никого не узнавал. Тут же улыбался чему-то своему, пытался сказать что-то, но речь была нечленораздельной. Мысли его путались, и сказать, о чём сейчас думает Генсек, было невозможно. Я не сумел прочитать в его голове ничего связного.

Врач Косарев сидел на стуле рядом с кроватью. Он держал в одной руке запястье Леонида Ильича. В другой секундомер. Тут же находилась и Коровякова.

— Нина Александровна, я вас оставлю ненадолго. Ничего больше ему не давать, — распорядился врач.

Мы с ним вышли из спальни Генсека. Он увлек меня в медицинский кабинет.

— Ноксирон в сочетании с седативными дает пролонгированный эффект, — сказал мне Косарев.

В этот момент в кабинет влетел, как вихрь, Рябенко.

— Звонил Цуканов, — взволнованно сообщил генерал. — Сегодня у Леонида Ильича встреча с рабочими на ЗИЛе. Уже людям объявили. Перенести не получится, будет скандал.

— Почему не получится? — не согласился я. — Люди наши, советские. Поймут и простят.

— На встрече будут присутствовать западные журналисты. В том числе небезызвестный всем вам Джон Мастерс. И что делать?

— Вы сможете привести его в чувство? — обратился Рябенко к доктору Косареву.

— Вы понимаете, Александр Яковлевич, ноксирон очень коварный препарат. Вызывает привыкание, как любое седативное. Во-первых, он очень долго выводится из организма, а во-вторых, ослабляет действие энзимов, которые способствуют распаду производных опиатов…

— Теперь скажи мне всё то же самое, но по-русски, — перебил врача Рябенко. — Мы с Владимиром Тимофеевичем люди образованные, но в другой области.

— Если по-русски, то в таком вот сумеречном состоянии, с заторможенной речью, с замедленными движениями, Брежнев может находиться до восемнадцати часов. Сейчас я бы рекомендовал полный покой и капельницы, чтобы вывести избыточные дозы препарата. Судя по его состоянию, выпил чуть ли не горсть таблеток. Запил спиртным. Мы не знаем, что ещё ему Коровякова колола, но картина получается удручающая.

— Как его в чувство привести? — не унимался Рябенко. — Ему выступать нужно перед рабочими.

— Я попытаюсь, но не гарантирую, — Косарев покинул кабинет, вернувшись в спальню к Леониду Ильичу.

— Надо кардинально решать проблему, — сказал я, обратившись к генералу, — полумеры с Коровяковой не проходят. Почему её нельзя просто уволить? Она же буквально травит Генсека. И ведь наверняка не сама до этого додумалась.