Искра божья. Страница 70

Пока учащиеся спаринговались, маэстро Майнер раскрыл маленький томик в позолоченной оплётке и стал с выражением зачитывать избранные цитаты:

— «Не только лишь все могут владеть благородным мечом, но каждый может делать это»… Кхе… «Должен признаться, уже много-много лет я являюсь убеждённым фехтовальщиком»… «Говорят, что кирасы закончились, но это лишь физическая защита. Самая главная защита для фехтовальщика — это его семья и родина. Во всяком случае, ваша семья получит компенсацию»… Кхум-хум… «Хочу обратить ваше внимание, что я встречался со многими фехтовальщиками, с чернью и благородными людьми, которые погибли, и все они всегда задают один вопрос»… «Меч существует в двух местах одновременно и атакует в будущее, но не настоящее»… Кхе… «Распространение публичных домов имеет ключевую роль в развитии жерменской школы фехтования»… — сеньор Майнер потёр ноющие виски и убрал пухлый томик куда-то за пазуху. — Какой же бред некоторые сочиняют! На самом деле, сеньоры, в фехтовании всё очень просто. Меч — это ваше продолжение, что-то навроде фаллоса. Вы достаёте его, размахиваете им и втыкаете в оппонента, получая удовольствие… М-да, звучит так себе.

— Т-терпите, сеньоры, эт-то ненадолго, — тихо шепнул Паскуале нашей троице во время одного из перерывов между поединками, — он т-так каждый раз делает, к-когда у него заводятся новые ученики. Но н-не переживайте, не пройдёт и недели, как наш д-дорогой маэстро вернётся за свой любимый с-столик к Бахусу.

После его слов Джулиано сделалось немного грустно, и он решил каким-нибудь образом переменить сложившееся положение вещей. Меньше всего де Грассо желал, чтобы его друзья, отважно последовавшие за ним, растратили свои таланты впустую в этой юдоли скорби и уныния.

Внезапно де Ори, яростно наседавший на Артемизия, побледнел, качнулся и мягко завалился на пыльный камень двора. Поединки мгновенно прекратились, и взволнованные отдувающиеся фехтовальщики, на ходу расстёгивая куртки, бросились к поверженному силицийцу. Первым подскочил сеньор Готфрид. Он бережно приподнял Ваноццо и похлопал по щекам:

— Рано спать, мой «птенчик», у тебя впереди ещё много боли!

Силициец промычал что-то невнятное и с трудом сосредоточил мутный взгляд на учителе. Джулиано и Пьетро с озабоченным видом выглядывали из-за плеча маэстро Майнера.

— Что-то мне дурно, — Ваноццо обвёл собравшихся пустыми глазами и мазнул по влажному лбу рукой в кожаной перчатке. Красная полоса потянулась вслед за его ладонью.

— Покажи-ка? — потребовал учитель, перехватывая запястье Ваноццо.

Сеньор Готфрид потащил перчатку вверх, но набухшая от крови и пота коровья кожа не желала расставаться с кистью Ваноццо. Учитель достал из-за пояса узкий нож и ловко разрезал сырую крагу, обнажив сочащуюся алым повязку.

— Что с твоим пальцем, «птенчик»? Тебе не мешало бы показаться барбьери.

— Суслик его уже обработал, — сообщил Пьетро.

Сеньор Готфрид срезал мокрую от крови тряпку и придирчиво осмотрел порез:

— Предлагаю прижечь. Артемизий, огня.

Легконогий юноша убежал в кладовую и быстро вернулся, неся огниво и жировую свечу. Учитель зажёг её. Тщательно прокалив над пламенем лезвие ножа, он прижал его к порезу. Плоть зашипела, испуская лёгкий дымок. Ваноццо скривился от боли. Маэстро Майер отодвинул руку ученика, чтобы полюбоваться на результат, и нахмурился. На припухших, покрасневших от ожога краях раны выступил кровавый бисер.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал сеньор Готфрид.

— Угу, — согласился Паскуале, — к-к с-священнику обращались?

— Я пока ещё жив, — простонал Ваноццо.

— Боюсь, это ненадолго, — обрадовал его маэстро, почёсывая щетинистый подбородок.

— Я схожу за отцом Бернаром, — Джулиано решительно тряхнул чёрными кудрями.

Глава 42. Покаяние

Покрывая улицу за улицей широкими уверенными шагами, Джулиано быстро отмахал пару кварталов. Но горячая решимость, вспыхнувшая в нём при виде обескровленного лица Ваноццо, почти полностью улетучилась, когда рука юноши коснулась бронзовой львиной морды-колотушки на двери палаццо кардинала Франциска. Как отреагирует брат на его позорное изгнание из школы сеньора Фиоре? Не отправит ли, разозлившись, обратно в Себилью? Да и сможет ли Джулиано посмотреть в глаза отцу Бернару после гибели его дочери, в смерти которой он винил себя? У юноши не было ответов на эти сложные вопросы.

Несколько раз качнувшись с носка на пятку, он напустил на себя самое дерзкое выражение лица и с оттяжкой ударил по звонкой бронзе. Зарешёченное окошечко на двери тут же распахнулось, и знакомые блёклые глаза тощего монаха уставились прямо в лицо де Грассо.

— А-а-а, явились, — проворчал монах, впрочем, не спеша сдвигать тяжёлый стальной засов на двери, — его преосвященство вас уже заждались.

Чтобы ещё больше распалить свою решимость, Джулиано прикрикнул на монаха:

— Тогда отворяй, чего медлишь!

— Так нет их, — тощая рожа привратника вытянулась в неискреннюю сочувственную мину, — три четверти часа не прошло, как отбыли.

— Куда? — чуть сбавив тон, спросил де Грассо.

— Известное дело, куда — в собор Святого Петра.

— Зачем?

— О том мне его преосвященство не докладывали, — ехидно улыбаясь сообщил монах.

— А отец Бернар с ним?

— Про то одному богу ведомо, — возведя очи горе, сообщил привратник.

— Ты знаешь, где мне найти монаха? — снова закипая, спросил Джулиано.

— Думаю, к вечерне он возвратится, — с этими словами привратник с лязгом задвинул зарешёченное оконце.

Джулиано не желал ожидать до вечера. Его сильные ноги, натренированные регулярными утренними пробежками в садах Лукулла, уже через четверть часа вынесли юношу на другую сторону Тибра, в Папский город, где начинался вытянутый проспект, ведущий к едва намеченной овальной площади с величественными крыльями охватывающих её недостроенных колоннад. Вся широкая улица, упирающаяся в возводимый собор, была похожа на огромный растревоженный муравейник. Куда ни кинь глазом, всюду бурлила кипучая работа тысяч каменщиков, зодчих, мастеровых и землекопов. Старые дряхлые дворцы патрициев и античные храмы забытых богов — наследие минувших тысячелетий — безжалостно сокрушались и разбирались по камешку, чтобы лечь в фундаменты и стены новых домов и палаццо. Потрёпанные временем мраморные статуи безвестных авторов разбивались на крошащиеся куски, чтобы после обжига стать известью для строительных растворов. Никому не нужное прошлое в очередной раз нещадно разрушалось, чтобы дать жизнь росткам прекрасного светлого будущего.

Ловко перепрыгивая через глубокие ямы и шустро лавируя между рабочих с нагруженными туфом и кирпичами тачками, Джулиано миновал строящийся проспект. Поражённый величием открывающегося вида, он ненадолго замер у высокой игрипетской стелы из красного базальта, возвышающейся в центре овальной площади. Колоссальный фасад, забранный строительными лесами, тянулся на четыреста локтей в ширину и три тысячи в длину. Восемь величественный колонн из молочного травертина с листьями аканфа и ликами ангелов в капителях поддерживали аттик^[127] с пьедесталами под несуществующие ещё статуи. Над ними в пронзительно лазоревом осеннем небе парил гигантский недостроенный барабан собора в окружении малых куполов боковых капелл. За колоннами портика скрывалось пять незавершённых порталов.

Под визг пил, стук молотков и ругань мастеровых Джулиано незаметно проскользнул внутрь собора через центральный вход. Со всех сторон его окружил красный, серый и белый мрамор. Тихие шаги юноши растворились в грандиозном пространстве церкви, слились с музыкой творения и созидания. Изваяния вдохновенных святых и умерших понтификов, навеки застывших в холодном камне, провожали его сострадательными мраморными очами. Позолоченные барельефы, лепнина, мозаика вызывали благоговейную дрожь перед величием промысла божьего и гением человеческой мысли.