Пария (ЛП). Страница 64

– Что такое? – спросил Брюер, когда я прижался к стене пекарни.

– Новоприбывшие у ворот, – сказал я. – Посмотри и скажи мне, сколько из них пропустили.

Брюер подозрительно нахмурил тяжёлый лоб, но согласился потратить минутку и посмотреть, как проходит ритуал поиска убежища.

– Двоих довольно быстро отослали, – доложил он. – На вид оборванцы, как ты понимаешь, да ещё и тупые. Наверняка не смогли вспомнить ни одной строчки из писания на двоих. – Он ещё понаблюдал. – Остальные направляются к святилищу мученика Атиля. Слышал, тамошний восходящий на прошлой неделе жаловался на нехватку работников на турнепсовом поле.

– Самый высокий, – сказал я. – Тощий гад, который выглядит так, словно знает, что делает.

– Его пропустили. – Брюер прищурился и посмотрел на меня. – Твой дружок?

Я не ответил. Голова, которую я осторожно высунул, чтобы взглянуть, наполнилась всевозможными расчётами. Группа уже почти скрылась из вида, так что я вышел из тени, собираясь идти за ними следом, но тут Брюер загородил мне путь.

– Нам стоит о нём волноваться? – спросил он таким тоном, который требовал ответа.

– Он состоял в банде Декина, – сказал я. – Видел такое, что священникам лучше не знать.

Брюер нахмурился сильнее.

– На твоём лице я вижу не тревогу. – Он внимательно наклонил голову, придвигаясь ближе. – Такое выражение у тебя появлялось, когда нужно было выполнить тяжёлую работу.

На Рудниках мы использовали эвфемизм «тяжёлая работа» для тех случаев, когда беспокойные каторжники загадочным образом оказывались в куче трупов у ворот. Мы так говорили, щадя чувства Сильды, хотя я не сомневался, что смысл она отлично понимала.

– За ересь отсюда выгоняют, – сказал Брюер. – А за убийство вешают.

– Мы с Торией сегодня придумали схему, как отсюда выбраться, – сказал я, решив, что небольшая увёртка не помешает. – С полными карманами, чтобы хватило доехать в любой конец этих земель. В такие места, где слово мученицы Сильды найдёт более восприимчивые уши. Но ничего не выйдет, если мне придётся постоянно ждать удара в спину.

Он немного расслабился, успокоенный перспективой благодатной почвы для учений Сильды.

– Если надо, я сделаю, – сказал он. Как бы его душа не трансформировалась от долгого общения с новоявленной мученицей, в сердце Брюер всегда оставался разбойником. И к тому же, в свитках имелось много аллюзий на праведность убийства, совершённого во благо, а какая цель может быть лучше этой?

– Не обижайся, – сказал я, обходя его, – но когда дело доходит до тяжёлой работы, твои руки не самые тихие. Увидимся дома.

Пока он не успел возразить, я поспешил в сторону южного квартала, где посреди лоскутного одеяла окружающих полей находилось святилище мученика Атиля. Каждое святилище Каллинтора отвечало за разные аспекты городских потребностей. Святилище мученика Каллина являлось центром управления городом благодаря тому, что только там имелся скрипторий. Мученица Меллайя приглядывала за ремесленниками, гончарами и кузнецами. Искатели, которых отводили к мученику Айландеру, ухаживали за животными в свинарниках или в курятниках. А вот искателям убежища, которые от скудоумия заявили, что их души настроены на пример мученика Атиля, предстояли долгие месяцы изнурительного труда на полях.

В Каллинторе нельзя было просто слоняться без причины, и потому я шёл целеустремлённым шагом, который не вызывал вопросов у бродивших там хранителей. Задерживаться вблизи полей тоже не стоило, но мне повезло отыскать куст ежевики, в котором я и спрятался. Под недовольное чириканье щегла, свившего там себе гнездо, я скрючился и стал ждать, не отрывая глаз от заднего входа в святилище. Прошло раздражающе много времени, когда новоприбывшие, наконец, появились – их, с мотыгами или лопатами, гнал на первый рабочий день один из просящих святилища. Высокого человека со впалыми щеками легко было различить, и когда он подошёл ближе, я почувствовал, как моё сердце сильно заколотилось, поскольку стало ясно, что первый мимолётный взгляд оказался не ошибочным.

Даже не столько по лицу, сколько по тому, как он двигался: как опустил плечи, как постоянно шарил взглядом по сторонам, задерживаясь в основном на юных работницах. Видя, как он пялится на одну – изящную девушку с яркими манерами, но небольшим умом, которую все знали, как Улыбчивую Эйн – я заключил, что с возрастом его наклонности только ухудшились.

Эта мысль вызвала нежданную улыбку на моих губах, поскольку из-за стоявшей передо мной задачи я испытывал любопытное чувство сожаления. В конце концов, мы же выросли вместе. А ещё, какие у меня были доказательства его виновности в смерти Декина, помимо собственных бесконечных рассуждений? Но, как только я увидел в его взгляде тёмные потребности, все мои сомнения тут же померкли, и с мрачным предвкушением я прошептал приветствие, которого он не мог услышать:

– Привет, Эрчел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Той ночью я его не убил. Как и в следующие пять ночей. Из всех уроков, полученных от Сильды, терпение отняло больше всего времени и сил, и теперь оно мне пригодилось. Брюер был прав насчёт последствий убийства в этом месте. Насилие в Каллинторе случалось редко – за всё время я видел лишь одну потасовку. Двое полевых работников перебрали с сидром и решили поколотить друг друга прямо перед дверями святилища мученика Атиля. Хранители, не удовлетворившись простым изгнанием, долго избивали обоих дубинками, а потом выпихнули за ворота, окровавленных и едва стоящих на ногах. Если простая драка привела к такому наказанию, то уж убийство навлечёт самую строгую кару.

Кроме того, убийство Эрчела было лишь одной частью моих намерений. Мне нужно было так же выяснить, что он знал о планах Лорайн, и я надеялся получить какое-нибудь указание на то, где её можно найти. Всё это потребовало бы времени и уединения – а такие ценности были редкостью в этом месте бесконечного труда под постоянным наблюдением. И ещё оставался вопрос о нашем побеге и о деньгах на него.

Я по-прежнему усердно трудился в скриптории, завершая первую копию своей версии свитка мученика Каллина со скоростью, которая вызывала восхищение и зависть со стороны моих товарищей-писарей. Все они были старыми, или так казалось моим юным глазам. Согбенные, морщинистые щуры с вечно перепачканными пальцами. Большинство здесь оказалось через фальшивомонетничество, изготовление поддельных завещаний или разных официальных документов о земле или титулах – судя по их историям, для большинства писарей во внешнем мире эти занятия составляли самую прибыльную часть побочных доходов.

Эти пожилые писаки много болтали, создавая удивительно непринуждённую атмосферу в месте, построенном для тихих размышлений. Я постарался со всеми подружиться, или хотя бы завоевать немного доверия – с разным успехом, поскольку люди эти были не глупые и легко могли сообразить, когда их водят за нос. По большей части ко мне относились с осторожной снисходительностью по причине моей юности или сдерживали обиду на мои таланты в обращении с пером и на скорость, с которой я работал. В ответ я не чувствовал по отношению к ним ничего, помимо жалости и презрения, как это часто бывает у молодых по отношению к старым, с одним примечательным исключением.

– А теперь осторожно, – предупредил Арнильд, прикладывая золотую фольгу к веллуму при помощи маленького шарика из полированного стекла. – Эта штука улетит от малейшего дыхания.

Он был невысокого роста, его голова едва доставала мне до плеч. Лысую, покрытую старческими пятнами макушку окружал куст седых волос. Такие же неопрятно торчали из ушей и ноздрей, хотя брился он каждый день – надо полагать, чтобы волосы не лезли под руку и не пачкали его работу. Его искусство требовало дополнительного уровня навыков, ставивших его особняком в скриптории, поскольку Арнильд был иллюстратором.

– И сильнее тоже нажимать не надо, – добавил он, высунул язык и приложил стеклянный шарик к фольге. Украшение добавлялось к первой букве первой страницы того, что в конечном счёте станет книгой в переплёте – единственной книгой, воспроизводившей свиток мученика Каллина. И если я написал каждое слово в этом томе, то Арнильд иллюстрировал и украшал текст разнообразными узорами. А я раздумывал, одобрил бы мученик Каллин столь расточительные траты на историю его жизни, с учётом его любви к бережливости. Ещё сильнее меня интересовал источник золота и серебра, из которых Арнильд создавал свои бесспорно изумительные творения, не говоря уже о гранатах и аметистах, которые со временем украсят кожаную обложку с гравировкой.