Великий диктатор. Книга третья (СИ). Страница 35

Вообще, до создания наших теплиц, в Гельсингфорсе уже имелись оранжереи. Правда, это был ботанический сад университета, который расположился на части парка «Кайсаниеми» (Kaisaniemi Park). В ботаническом саду, в основном, выращивали экзотические виды растений. И лишь небольшая оранжерея выращивала цветы на продажу. Ещё был «зимний сад» в городском парке, построенный по проекту Густава Нистрема. Но там вообще не занимались коммерческой деятельностью. Так что, конкурентов в цветочном бизнесе у нас практически не было.

Ну как не было? Были. Цветочницы, выращивающие горшочные цветы и продающие их маленькими букетиками. Но вот настоящих, больших цветов — роз, тюльпанов, гвоздик и пионов, днём с огнём найти было невозможно.

Поэтому два года назад Эдвард Гюллинг с моей подачи оформил торговую компанию на своё имя и занялся продажей цветов, часть прибыли от которой тратились на всю пионерскую организацию. Не всегда же мне оплачивать её расходы из своих литературных доходов.

Начиналось это дело просто. С реализации цветов из теплиц любым желающим. Но в прошлом году, опять-таки по моей инициативе, Гюллинг взял в аренду дюжину павильонов на остановках общественного транспорта, которые, как ни странно, тоже были придуманы мной.

В павильонах, в основном, работали родственники наших пионеров, бабушки, мамы, тёти и сёстры. Правильно рассчитанные места для торговли цветами дали нам очень приличный доход. Особо хорошо продавались цветы в парке Эспланады, на железнодорожном вокзале и возле кладбища Хиетаниеми.

И вроде все стороны были довольны. Город получал арендаторов и налогоплательщиков, пионерские оранжереи — места сбыта, а сами пионеры — возможность пристроить на хорошо оплачиваемую работу кого-то из родственников. Ну и я экономил средства, получив возможность вложить их в какой-нибудь иной проект, не ставя в известность об этом деда Кауко.

В начале прошлой недели, прямо в нашу юридическую контору, заявился Альф Сундквист, второй помощник директора столичной полиции Кнута Густава Боргенстрема. И почти в открытую предложил Гюллингу поделиться доходами с цветочного дела.

— Угрожал, что полицейский департамент обвинит меня в финансировании социалистов. И дал мне три дня на обдумывание, — и тогда он решил запросить помощи у меня. — А тебя, как назло, в княжестве нет, — продолжал делится Гюллинг со мной своими воспоминаниями.

— Чего же ты не обратился к моему деду или к Акселю Веннер-Грену?- удивился я.

— А их никого нет в княжестве. Ни твоего деда, ни Веннер-Грена, ни Рейно Лахти. Они все уехали в Казань, где строят павильон для выставки. Даже меня чуть не утащили с собой, как остальных юристов. Хорошо, что я в это время был в Выборге, где оформлял документы на инкубатор для их пионерского отряда.

— Ну, тогда можно было сходить посоветоваться к Ээро Эркко.

— Да не подумал я! — зло воскликнул мужчина.

Гюллинг не стал ждать моего возвращения, а попытался решить возникшую проблему самостоятельно. Но, тщательно продуманный им план, пошёл почему-то наперекосяк.

— А мне как раз хороший план на ум пришёл. Из твоей книги, кстати.

— Чего-чего?

— Из «Неверленда». Где капитан Крюк записывает голос вымогателя на фонограф, а затем шантажирует его этой записью. Вот и я решил, что запишу требования Сундквиста и лично отнесу получившуюся запись Кнуту Боргенстрему. Ведь это его подчиненный.

— Судя по твоему поведению, и правда, что-то пошло не так. Дай-ка я догадаюсь. Наш глава столичной полиции тебя не принял?

— В том-то и дело, что принял. Выслушал мой рассказ. Послушал запись с фонографа и, наорав на нас, выгнал из кабинета. Я даже и не знаю что делать теперь.

— Стоп. На вас? Ты у него был не один?

— Естественно, не один. С Олави. Я же купил не фонограф Эдисона, а взял французскую лицензионную копию Мартенвиля. Обошёлся он на пятьдесят марок дешевле, но зато и тяжелее был в два раза. Он как швейная машинка весил. Так что мне помощник просто необходим был.

— Ты хоть запись забрал?

— Запись забрал, а вот сам фонограф — нет. Семьдесят пять марок отдал за него и шесть валиков. Обидно. И непонятно, что дальше делать-то?

— Похоже, что Сундквист не сам действовал, а по указу Боргенстрема. Вот он и защитил своего подчиненного как мог. Плохо, что ты не забыл там запись. Теперь у тебя на руках есть то, что представляет угрозу для них. Ну ты и вляпался. Ещё и Олави Киннуена подставил.

— Так кто же знал! — заголосил наш юрист. — Мне, что, надо было соглашаться с этим вымогателем?

— По-хорошему? — я поднял на него глаза и кивнул. — Да! Соглашаться. Дождаться, пока вернутся наши или отбить им срочную телеграмму. И уже потом действовать. Но что сделано, то сделано. Сейчас попробую решить нашу проблему через Сенат или Эдускунту, — и я направился к телефонному аппарату.

Через полчаса висения на телефоне я понял, что звезды, боги, и прочие лица отвечающие за удачу, сегодня немного не на нашей стороне. В городе не было всей верхушки парламента. Эркко, Свинхувуд и даже Карл Роберт Маннергейм умотали на какое-то торжество в Таммерфорс и обратно ожидаются только послезавтра. Стокманны тоже оказались недоступны. В Сенате по какой-то необъяснимой причине тоже почти никого не было. И только директор пограничного департамента, барон Рамзай оказался на месте.

Вот к нему я и записался на приём. Хотя его секретарь меня честно предупредил, что у генерала совещание с командованием пограничной бригады и, когда оно закончится, он не знает.

— Ну, хоть что-то, — вздохнул я и почти рухнул в кресло руководителя столичных пионеров, которое мне уступил Олави Киннуен. — Так. Я очень надеюсь, что наши полицейские не решатся на какие-либо шаги по силовому изъятию у тебя записи. Но, как говорится, бережёного Бог бережёт.

— Это кто так говорит? И что это значит? — удивился Олави.

— Это русская версия английской поговорки «God saves man, who save himself». Бог спасает человека, который спасает себя сам, — перевёл я специально для парня. — Ты же, вроде, собирался английский учить?

— А! Это не я собирался. Это Ээро Эркко хотел, чтобы я выучил. Так что нам сейчас делать? Чтобы сберечься.

— Что делать? Олави, зови сюда Артура Усениуса. Пусть поднимает и вооружает своих боевиков. Поохраняют нас во время движения по городу. Эдвард, где пистолет, что я тебе дарил?

— Дома, — растерялся наш юрист. — А зачем пистолет? Ты думаешь, что дойдёт до чего-то такого? — и он покрутил растопыренными пальцами в воздухе.

— А перкеле его знает! Может и ничего не будет. Это так, на всякий случай. У меня есть пистолет, да и парни нас прикроют в случае чего. Собирайтесь, поедем покупать ещё один фонограф.

— Зачем? — почти синхронно выдохнули Киннуен и Гюллинг.

— А как мы барону Рамзаю будем запись вашу проигрывать?

……

Мартин Берглуд, бессменный секретарь нашего главы военного, а затем и пограничного департамента, не пустил нас всех в приёмную. Туда был запущен только я, а парни остались ждать в коридоре, где для этого стояли деревянные лавки.

Не пустил не из-за вредности, а из-за того, что в приёмной был только один свободный стул. Все остальные места были заняты чиновниками и военными. Среди военных, я к своему удивлению обнаружил капитана Симона Магнуссона, помощника моего кузена Нильса Викстрёма.

— Здравствуйте господа, — вежливо поздоровался я с присутствующими. — Здравствуйте, господин Магнуссон, — подошёл я к капитану. — Мой брат там? — кивком указал на двери кабинета генерала Рамзая.

— Привет, Матти, — поручкался со мной пограничник. — Да. Там. Нужен?

— Нужен, — подтвердил я и поинтересовался. — А чего у вас тут происходит? Парад готовите или войну.

— Ха-ха, смешно, — вместо Магнуссона ответил мне смутно знакомый чиновник. — Нет, господин Хухта, не парад и не войну. В следующем году же пятилетие победы над Японией. Вот директор заранее и готовиться.