Дубль два (СИ). Страница 40
— Насчёт свадьбы — да, поторопился, признаю, — выставил я ладони вперёд, — рановато, совсем парень для себя не по́жил. А про кровь… Проще показать, чем рассказывать, наверное. Пошли за мной, — и я протянул ей руку. Она взялась за нее узкой тёплой ладошкой, доверчиво, без сомнений. Вот чёрт! Даже как-то совестно стало, будто я их собрался в избушку к бабе Яге тащить. Нет уж, пусть эти двое сами сестрёнке всё расскажут.
По пути через двор к амбару Павлик скакал по маме так, будто требовал поставить его на землю — он сам войдёт в чертоги Древа, гордо и с поднятой головой, а не въедет на ручках. Но с матерями, как всем прекрасно известно, такие номера не проходят. Они сами лучше знают, когда лучше ходить, а тем более не ходить куда бы то ни было. В процессе этого своеобразного танца в подвешенном состоянии, малыш не переставал на все лады твердить «дедя!». Но, стоило им остановиться перед открытой мною дверью, замер, вглядываясь во мрак амбара. И восхищённо произнес:
— Ос-с-с-сь!
Да, со свадьбой я явно погорячился. Маловат жених. И дикция пока хромает. Пока говорил последнее слово — залился слюнями по грудь. Алиса на автомате провела ему рукой по лицу, собрав обильные густые пузыри, и так же механически вытерла ладонь о джинсы, не отводя глаз от странной этажерки с прутиком наверху. Это она ещё деда не видела.
Я как сглазил. Сестра вскрикнула и отступила на шаг назад, под тёплое и такое знакомое солнышко. Из мрачного сарая, где в странной плетёной конструкции лежало тело старика в очках. И улыбалось. С закрытыми глазами и не дыша.
— Лис, там лавочка впереди, пошли присядем. Ну, не съедят же они нас. Не должны, по крайней мере, — без всякой уверенности закончил я.
— Здравствуйте, дети! — по-учительски «прозвучало» в голове. Судя по бровям сестры, скакнувшим за чёлку — не только в моей.
— Деда! Ося! — Павлик сразу включился в диалог. Этой Речью у него получалось гораздо понятнее. И без слюней.
— Здравствуй, Павлик! И ты, Алиса, здравствуй! Красивое имя у тебя. Не зря мы с Томкой книжки того английского математика читали, — очнулся и Сергий. Продолжая лежать не дыша на полу, в корзине.
— Дядя Серёжа? — беспомощно переводя глаза с меня на него, спросила сестрёнка. Вслух. Единственная из всех присутствовавших.
— Дядей я был твоему прадедушке. И его прадедушке тоже. Зови уж дедом тогда, — милостиво разрешил он.
Алиса прошла и села на лавку, прижавшись спиной к стене. Павлик, которого она повернула к себе, тут же принялся у неё над плечом молотить обеими ладонями по дереву вокруг. Но явно не со зла или из каприза — казалось, восторг так и распирал его.
И тут случилось ещё одно чудо. К говорящим деревьям и мумиям в сарае я как-то уже привык, но увиденное заставило замереть, разинув рот. Луч света, уж не знаю, настоящий или померещившийся, протянулся от верхнего цилиндра этажерки к голове малыша. Павлик повернулся, будто на зов, и счастливо улыбнулся во все восемь зубов. Казалось, Древо гладит его по светлым волосам солнечной ладонью. Я видел, как шевелились тонкие волосики на голове малыша. Лицо его выражало полнейшее искреннее счастье. Наверное, фраза «Бог в темечко поцеловал» выглядела именно так.
— Ос-с-сь — па-а-а — ти-и-и! — а это было сказано и вслух, и мыслью, но звучало в обоих диапазонах одинаково. Если не быть мнительным — наверное, Павлик имел в виду «Ося, спасибо тебе». Если иметь фантазию — он только что сказал: «Господи!».
Алиса смотрела на луч и голову сына с тревогой и любовью. Это было настолько трогательно и остро, что я отвёл глаза. Не каждый день такое видишь, конечно. Но предел есть у любых эмоций и у всякого терпения. Мой приближался, прямо-таки летел навстречу с каждым новым чудом. На которые сегодняшний день был щедр.
Пока луч гладил Павлика по макушке, я дошёл до ведра со свежей водой, что оставил там же, сразу за дверью. Вернулся с полной банкой, поставив её возле лавки. И задумался над тем, кто и как будет резать старым кусторезом с кривым лезвием на бакелитовой ручке женщин и детей. В себе я такой уверенности не ощущал точно.
— Яр! — прозвучало в голове шелестом летнего ветерка в предвечерних сумерках.
Я посмотрел на сестру. Она протягивала мне сына на вытянутых руках. Так же доверчиво, как только что дала ладонь, чтобы пойти сюда, в таинственный и непонятный полумрак амбара. И от этого меня вдруг взяла такая злость, что аж уши к затылку прижались. Рано я решил, что смогу им кровь пустить, очень рано. Не ожидал, что за сутки так прирасту душой к продавщице книжного и её сыну. Которые оказались моей единственной в мире роднёй, оставшейся в живых. И будь эти донорские процедуры трижды безопасными — у меня просто рука не поднимется. Злоба на себя и этих двоих, старших по разуму, перехватывала дыхание и застилала глаза.
— Ого, как полыхнуло! А ничего себе у тебя родственники, Серый. Давно такого не встречал, — удивлённо среагировал Ося, но тут же стал жёстким и велел настойчиво, — Положи ладони на него, левую на сердце, правую на лоб. Грех добру пропадать. А в тебе Яри и вправду на троих, не обманул Дуб. Я-то думал — тоже из ума выжил.
Дотянуться до груди деда, лежавшего в верше, было не с руки, но я справился. Пальцы то и дело натыкались на какие-то прутики, тянувшиеся, кажется, прямо из тела. Но ладонь пробилась и легла на рёбра, отчетливо прощупывавшиеся через рубаху, кожу и тонкий слой мышц. Вторая поместилась на высоком лбу, сухом и тревожно прохладном, исчерченном глубокими бороздами морщин.
И тут плетёный короб неожиданно сжался, как цветок мухоловки, плотно прижав к старику левую руку от самого локтя. Прутья словно уходили, втягивались в пол, откуда проросли. Вот тебе и «у растений не бывает мышечной ткани». Хотя, у них и разума, по мнению современной науки, быть не должно было.
Давным-давно в детстве я смотрел по телевизору мультфильм. Не советский и не диснеевский. Не то болгарский, не то румынский вообще. Там были какие-то цыгане, котята и не отложившаяся в памяти история чьей-то к кому-то любви, разумеется, большой и чистой. Зато ярко запомнился второстепенный антигерой. Это был отставной военный в чине, кажется, генерал-губернатора. В общем, какое-то руководящее лицо точно. У него и слуга был — мелкий проныра, на цыгана не похожий, а вот на иудея — вполне. А ещё у него было оригинальное последствие контузии. На какой-то войне ядро тюкнуло генерала по голове и, кажется, раскололось от неожиданности. А у того после этой нечаянной встречи округлых предметов стали проявляться признаки, да и приступы, впрочем, мотивированной и, что чаще, немотивированной агрессии. В которые он становился страшен: наливался кровью и буянил так, что хоть святых выноси. И помочь мог только проныра-иудей. Который знал, что под пышным торжественным рыжим париком у генерала — металлическая пластина в выпускным клапаном. Да, киборги, робокопы и прочие Т-800 были не первым травмирующим опытом встречи с аугментированными элементами. Так вот тот хитрец-слуга в судьбоносные моменты подкрадывался к генералу и вручную при помощи вентиля стравливал ему внутричерепное давление. Это был самый идеальный образ в части борьбы со стрессами и агрессией, что я когда-либо встречал.
Сперва меня будто током треснуло, но не больно, каким-то не сильно высоким напряжением. И прямо физически почувствовалось, как Ярь перетекает из меня в тело Хранителя. Только течение это ощущалось не в сосудах, а почему-то в костях. И я ощутил, как стукнуло чужое сердце под левой рукой. А злоба, что сжимала моё ещё несколько секунд назад, сдулась. Будто и мне какой-то хитрован приоткрыл вентиль.
— Деда! — хором выдохнули Алиса и Павлик. Без звука. Речью.
— Неплохо, Ярослав, очень неплохо. Расточительно, конечно, но эффектно, — и как Древо умудрялось полностью органично и естественно говорить и простонародными, и вполне интеллигентными словами? Не иначе — опыт.