Женщина, которую я бросил. Страница 3

Все жители, видимо, были в поле – дома выглядели пустыми. Заквохтали курицы, удирая на веранду при звуке моих шагов. На дворе валялся старый журнал с разодранной обложкой. Я зачем-то подобрал его и перелистал страницы. Это была «Яркая звезда» с фотографиями популярных киноактрис и певцов и всякими слухами. Я решил, что раз журнал валяется здесь, открытый всем дождям, то его собираются продать старьевщику, и без всякой задней мысли сунул его в карман плаща – хотел почитать в автобусе на обратном пути, чтобы скоротать время.

Мимо по белесой дороге прошли двое ребятишек – наверное, возвращались из школы. В руках один держал ветку с каким-то жуком.

– Что это у тебя за жук? – спросил я.

– Ты что, не знаешь? Это же гусеница пяденицы!

– Ну-ка глянь. Можешь это прочитать?

Я в шутку протянул им десяток листков.

– Э-но-кэн… О, это же Энокэн!

– Точно! Знаешь его?

– Меня папа, давно еще, в кино водил! Интересно было! Точно, это был Энокэн. Как же фильм назывался…

– Вот этот Энокэн приедет в Сакурамати! – Я засмеялся. – Ты сопли-то подбери! Не поможешь?

– А чего надо? – Мальчишки переглянулись. – Смотря что попросишь.

– Хотел попросить вас расклеить эти плакаты на стены в школе и в сельской управе.

Задумка сработала, и мне удалось пристроить в этой деревне три плаката и приличное количество листовок.

В следующей деревне я воспользовался тем же способом. Дети помогали с радостью, а я экономил силы. Сложнее всего оказалось в Сакурамати, но плакатов и листовок у меня оставалось уже гораздо меньше, чем вначале. Тяжеленный рюкзак похудел и ввалился так же, как мое брюхо.

В Токио я вернулся уже затемно. В офисе «Свана», куда я зашел, чтобы отдать рюкзак, все так же сидел стриженый Ким-сан, вытянув ноги на холодный стол и ковыряясь в носу.

– Ну что, сделал дело?

– Сделал.

Разговаривая с Ким-саном, я почему-то тоже становился косноязычен.

– Ма-адец, ма-адец.

Видимо, это означало «молодец». Он достал из ящика стола большой кожаный кошелек и отсчитал по одной двадцать десятииеновых бумажек.

– Не бросай на ветер. Какой ты мрачный.

– Правда?

– Точно, мрачный. Девчонка бросила?

– Не бросила. Девушки на меня не смотрят.

Непонятно, с чего я решил поделиться своими проблемами с этим стриженым, почему-то почувствовал к нему расположение. Впрочем, в глубине души я надеялся, что если сблизиться с ним, то можно будет и впоследствии рассчитывать на подработку, а если повезет, то, как сегодня утром, он подкинет мне американских сигарет или пару банок консервов.

Однако Ким-сан не заметил постыдных устремлений нанятого им студента и с легкой улыбкой на скуластом лице сказал:

– Да ты са-асем дурак. Дурак, да. Чего легче – заполучить девчонку! Любви-то хоцца, а?

– Ну… в общем, да.

В тусклом свете голой лампочки он разливался соловьем перед японским студентом. Было противно, когда иногда он брызгал на меня слюной, но надо признать, что послушать его стоило.

Ким-сан, на своем куцем японском, рассказал мне, что важно сразу же произвести на женщину сильное впечатление. Если ты малодушен и подумываешь об отступлении, то, пытаясь ей понравиться, прикинешься утонченным или будешь что-то из себя строить, но на девушку это не подействует. Послевоенные девушки сильные, их привлекают мужчины с индивидуальностью.

– Нужен рывок. Да! С самого начала – рывок! Вот что нужно!

– Вот вы все время говорите: «Рывок, рывок». А что сделать-то нужно?

Я понимал, что при первой встрече нужен «рывок» и нужно произвести сильное впечатление, но не знал, как это сделать.

– Дурак ты. Точно, дурак.

Беспрестанно обзывая меня, Ким-сан продолжал:

– Говорить. Рассказать то, что она не забудет. Можно дермо, все равно, чтоб не забыла.

– Дермо?

– Дермо, да. – Ким-сан нетерпеливо ткнул пальцем с кольцом в свой обтянутый брюками зад. – Которое отсюда выходит.

– А-а, вы про испражнения. Нет уж, я с девушкой говорить про такое не смогу.

– Чего это? Ну ты и дурак. Дурак, да.

Чтобы с первой встречи произвести на девушку сильное впечатление, средства не выбирают. Смущение и стыд нужно отбросить. Наверное, Ким-сан пытался заставить меня применить в любовных делах ту активность и жизненную энергию, которая вывела его на черный рынок после войны.

Если произвести сильное впечатление, девушка тебя так или иначе запомнит. Хорошо ли плохо, а плацдарм ты уже подготовил. А затем начинаешь планомерное наступление до победного конца. Звонишь ей, назначаешь свидание, сразу после свидания – в тот же день – говоришь, что любишь ее. Пусть она тебе откажет, пусть даст от ворот поворот – неважно. А ты покажись ей с другой. Это очень эффективно!

– Любая девчонка обязательно ревнует, не бывает такого, чтоб не ревновала. Ревность – их слабое место.

Однако, слушая его, я все больше и больше впадал в уныние. У Ким-сана на родине даже еда имеет интенсивный вкус. Мясо едят, приправив жгучим перцем. Даже маринованные овощи обильно посыпают перцем. Для народа, который, как японцы, предпочитает неярко выраженный, пресный вкус, такое не подходит.

– Я еще приду вас расспросить. Сейчас очень устал.

– Ладно, ладно. Когда работы не будет, приходи в любое время.

На улице уже совсем стемнело. Открывая тугую стеклянную дверь, я еще раз задал вопрос, который меня волновал:

– Ким-сан, а Энокэн действительно будет выступать в Сакурамати?

Мой работодатель растянул свои скуластые щеки в улыбке, но впервые ответил правду:

– Ты глаза-то протри! Где там написано «Энокэн»? Разве не «Энокэп»? Именно «Энокэп»!

Я рассмотрел бумажную копию под тусклой лампой. Действительно, «н» в «Энокэне» оказалась немного искажена и превратилась в «п».

– Ясно. Значит, «Энокэп». Ким-сан, а вам за это ничего не будет? За такое мошенничество?

Ким-сан, сощурив за толстыми очками глаза и улыбнувшись, помотал головой. Даже местные знают, что Энокэна можно увидеть только в больших городах. У них выступали и Сидзука Касаги вместо Сидзуко Касаги, и Гингоро Янагия вместо Кингоро Янагия – никто и слова не сказал.

Да уж, ничего из того, что он говорил и делал, к нам явно не относилось.

На следующий день пошел дождь. Он лил и лил на оцинкованную крышу нашего общежития. Капли стекали по оконному стеклу, покрытому зигзагообразными трещинами. Вечером в квартале кто-то стал дуть в старый рожок. Звук сразу прервался – наверное, трубачу не хватило воздуха. Но он тут же снова упрямо задудел.

Нагасима и сегодня ушел на работу. Я, благодаря двумстам иенам, полученным за листовки, весь день провалялся в постели. В такой свободный день вполне можно сходить разок на занятия, но в теле тяжело угнездилась усталость, и выходить на улицу, чтобы там еще и промокнуть, не хотелось.

Я рассматриваю пятна на потолке. Я очень люблю на них смотреть. В детстве, когда у меня болел живот и я пропускал школу, я целые дни проводил, глядя на пятна на потолке в непривычно тихом доме. В глазах ребенка пятна обретали форму облаков, становились животными, сказочными замками.

Воспоминания о тех днях оживают у меня в душе, и становится грустно. Я на некоторое время провалился в сон, потом открыл глаза и снова задремал. Печальный звук рожка смешивался со звуками дождя и все длился и длился.

Карман висевшего на стене дождевика оттопыривался. Точно! У меня же там журнал, который я подобрал в пустом дворе крестьянского дома. Это было издание, посвященное модным песням и фильмам, в котором вырванные страницы просто лежали внутри – такие можно увидеть в парикмахерских, когда ждешь своей очереди.

На каждой странице актрисы и певицы демонстрировали белые зубы и искусственные улыбки на лицах, глядя прямо на зрителя. Интересно, как они живут на самом деле? Люди ведь не сильно отличаются друг от друга. Так же как я зарабатывал двести иен, раздавая листовки, они своими лицами с белыми зубами и искусственными улыбками копили печаль своей жизни. Печальным людям нужны идолы.